Тардиват медленно кивнул.

– Это правда. Вам сказали, что он к тому же ненавидит англичан?

– Я из Австралии.

– Вряд ли он заметит разницу, мадам, – фыркнул он, открыл рюкзак и начал запихивать туда парашют. Она подошла к нему.

– Эй, мы должны его закопать! И моё звание – капитан.

Тардиват продолжил как ни в чем не бывало:

– Прошу прощения, если вам это покажется ещё одной порцией французской чуши, но до войны я работал портным, капитан. Я такой шёлк не закопаю. Я из него сошью что-нибудь своей жене и буду вспоминать то время, когда немцы ещё не начали забирать себе всё ценное и красивое.

Что за чёрт! Она и пяти минут на французской земле не провела, а у неё уже проблемы. Им каждый день твердили инструкторы: закапывать парашют, закапывать парашют. С другой стороны, если Саутгейт – в гестапо, а Гаспар – и в самом деле сволочь, то друзья ей не помешают.

– Справедливо. А как мы доберемся до Гаспара?

– Пойдём пешком. Восемь километров по неровной тропе.

Нэнси вздохнула и начала разматывать бинты на лодыжках. Под ними оказались шелковые чулки и туфли на каблуках. Тардиват начал смеяться.

– Боже, вы десантировались в них?

Нэнси достала из рюкзака удобную обувь, аккуратно стерла с блестящей кожи туфель грязь, убрала их в рюкзак и затянула его.

– А под этой дурацкой каской у меня красивая причёска. Ну что, идём?

Они шли в полной темноте. Убедившись, что в лесу не осталось следов приземления Нэнси, Тардиват выключил фонарь. Первые минуты Нэнси привыкала, что она больше не в том проклятом самолёте, а потом начала ощущать эйфорию от пребывания на французской земле. Конечно, эта крутая лесная тропа – не Париж и не Марсель, но у неё было чувство, что она дома. Образ Анри в белом вечернем пиджаке у окна их спальни настолько ярко ожил у неё перед глазами, что был похож на настоящее привидение.

– Какие вообще новости? – шёпотом спросила она.

Видеть его она не могла, но по голосу поняла, что он пожал плечами.

– В людях начинает просыпаться национальное самосознание и мужество. Мы, французы, всегда знали, что бывает с теми, кто нападает на Россию. До немцев наконец тоже начинает доходить.

Да, Нэнси вспомнила тот момент. Она тогда склонилась над радио, услышав новость, а Анри в необычайном волнении сжал её руку. Во Франции даже дети знают, что случилось с Наполеоном, когда он попытался завоевать Москву, но Гитлеру об этом, видимо, никто не рассказывал. В день, когда летом 1941 года он неожиданно напал на Советский Союз, Франция обрела надежду. Французские коммунисты восприняли сигнал, взяли оружие и наконец начали оказывать сопротивление немцам. А вскоре фюрер потерял целую армию в Сталинграде.

– В этом году к нам пришло много людей, – продолжил Тардиват. – Молодые отказываются ехать на работы в Германию и приходят к нам. Это хорошо, с одной стороны, но и создаёт проблемы.

– Какие проблемы?

– Нас много. Поначалу нам хватало заброшенных сараев и ферм, а теперь трудно найти место для всех. К тому же мы должны постоянно перемещаться, чтобы нас не нашла полиция.

– А ещё?

– Мы враждуем не только с немцами, но и между собой, – вздохнул он. – Враждуют деревни и семьи – некоторые ещё со времен революции. Кто-то мстит врагам, сдавая их гестапо, а кто-то идёт к маки. Так что здесь люди не только с захватчиками счёты сводят.

Отлично. Теперь ещё и политика. В ней она не сильна.

– И Гаспар это позволяет?

– Он санкционирует налёты на фермы его врагов. – Тардиват остановился и через мгновение продолжил путь, ведомый невидимой рукой. Тропа стала ещё более крутой и узкой.

– При мне этого не будет, – твёрдо сказала Нэнси, ощущая наконец плоды мучительной физподготовки. Такого рода фразы звучат лучше, если произносишь их, не задыхаясь.

Они дошли до края леса. Приближался рассвет, и ночная темнота уступила место серо-зелёным теням.

– Мы будем платить, если будем что-то брать у людей. Это теперь военная операция, а значит – правила. Мы не немцы. Мы на стороне добра и будем вести себя соответствующе.

– Как скажете, капитан, – снисходительно вздохнул Тардиват.

Нэнси перестала рассматривать пейзаж. Она разрешила ему забрать парашют, но разговаривать с собой в таком тоне она не позволит. Набрав воздух в лёгкие, она уже собиралась доходчиво объяснить ему это, но увидела в его глазах реакцию на какое-то движение позади себя. Она начала оборачиваться, но было уже поздно. Удар по голове – и всё потемнело.

23

Жива. Это первое, что она поняла. У мёртвых ничего не болит, а её мучала сильнейшая боль. Нэнси открыла глаза и увидела проблески света. Пахло соломой. На голове – мешок для корма. Она попыталась двинуться. Больно. Она сидела на каком-то стуле со связанными за спиной руками, и разбудила её боль от затекших мышц. Ноги тоже были связаны. Обуви не было. Под шёлковыми чулками она ощутила твёрдый земляной пол. Подняв голову, она медленно и осторожно вздохнула. Воздух прохладный. Слышен шелест ветра между деревьев. Значит, она всё ещё в горах, в деревне, а это – сарай, внешняя постройка на чьей-нибудь ферме, а не штаб гестапо в Монлюсоне.