Они смотрели на неё – молча, обиженно. Она подошла к Гаспару, так и сидящему на ящике. Он взглянул на неё, не переставая жевать тушёнку.

– Я иду на плато. И через месяц люди Форнье станут самым хорошо вооружённым и тренированным отрядом в радиусе восьмидесяти километров. А вы и есть, и всегда будете просто шайкой дилетантов. – Она снова заговорила громче, чтобы её слышали все: – А когда вам надоест голодать и шататься здесь без дела, приходите и присоединяйтесь ко мне. Пока же – катитесь ко всем чертям!

И она смачно плюнула в тарелку Гаспара окровавленной слюной, вернулась в сарай, взяла свои вещи и пошла в гору, не оборачиваясь. Зайдя в лес, она остановилась и прислонилась к молодой берёзе. Обе они дрожали на ветру. Шаги. Один человек. Зажглась спичка, и она увидела Тардивата, зажигающего сигарету.

– Вы не той дорогой пошли на плато, капитан, – тихо сказал он.

– Если бы я стала спрашивать дорогу, уход получился бы не столь эффектным, – ответила она, пытаясь скрыть своё облегчение от того, что он пришёл.

– Да, наверное, – улыбнулся он. – Ну и ладно. Если пойдём здесь, придётся сделать небольшой крюк в пару-тройку километров. Вы готовы?

– Я готова.

24

Ева Бём была уверена, что её обманули. У женщины, продавшей ей два чемодана, в которые она сейчас складывала вещи для возвращения в Берлин, был характерный французский взгляд – неприветливый и высокомерный. Она всё чаще и чаще испытывала его на себе, когда жители Марселя слышали, как она еле говорит на французском с немецким акцентом. Цена явно завышена. Сомнений быть не может. Скорей бы уже домой.

Она ощутила укол совести – нехорошо предвкушать возвращение домой, когда муж остаётся во Франции среди этого бескультурья и мошенников. Неделю назад пришла новость о его переводе в Овернь, где коррумпированные власти позволили тысячам молодых французов убежать в горы, вместо того чтобы заниматься делом и уехать на работы в Германию.

А теперь чемодан ещё и не закрывается! Она начала возиться с замком, прищемила палец и с трудом сдержалась, чтобы не заплакать. Всё так несправедливо!

– Мамочка?

Она повернулась и увидела, что в дверях мнётся Соня, сжимая в руках игрушечного кролика.

– Что такое, дорогая?

– Мы же не забудем Кабачка, нет? – Имя для кролика придумал Маркус, и каждый раз, когда дочка произносила его, Ева чувствовала прилив любви к ним обоим. Она раскрыла объятия, и Соня подбежала и уткнулась ей в шею. От неё пахло лимонным мылом и соснами.

– Конечно, нет, дорогая. Мы позаботимся о Кабачке. Сегодня ложись спать с ним, а утром, когда приедет машина, он всю дорогу будет сидеть с нами на заднем сиденье. Что ты сказала, милая? – спросила она, когда дочка что-то пробурчала в ответ.

– Я не хочу уезжать без папы. Можно мы поедем с ним, пожалуйста?

Она бы тоже этого хотела, но в Берлине было безопаснее. По крайней мере, она на это надеялась. Письма от семьи и друзей становились всё пессимистичнее – бомбардировки Берлина, только плохие новости из России, сокрушительные неудачи союзников фюрера. Её вера в Гитлера оставалась непоколебимой, но она начинала подозревать, что даже для такого человека, как он, нагрузка оказалась чрезмерной.

– Ну пожалуйста! Я не буду шуметь и мешать ему работать.

Ева сжала дочку в объятиях. На днях Маркус прикрикнул на неё за то, что она отвлекла его, когда он дома читал отчёты, и она это запомнила. Конечно, как же иначе, ведь Маркус её обожает. Ева не помнила, чтобы он хоть когда-нибудь повышал на них голос.

– Дорогая моя, папочка очень хочет, чтобы мы с тобой были с ним всегда. Ты должна в это верить. Он очень пожалел, что резко разговаривал с тобой. Он ведь сказал об этом, да?

Соня кивнула. Дочка изо всех сил вцепилась в неё, и Ева сменила положение, чтобы опереться на чемодан и вытянуть ноги на толстом неярком ковре. «Зачем нужны эти блеклые ковры? Типично французская непрактичная вещь», – подумала она.

– Твой папа – очень важный человек, и фюрер попросил его выполнить очень важную работу, поэтому мы должны быть смелыми, вернуться домой и дожидаться его там, пока он не закончит.

– Так и есть.

Ева подняла голову. Маркус стоял в дверях и смотрел на них. Соня кинулась к нему, роняя Кабачка и обнимая отца за ноги. Он взял дочь на руки и протянул руку Еве, чтобы помочь ей встать. Как же она будет скучать по нему!

– Ты поужинаешь с нами, папочка? – спросила Ева.

Он поцеловал её, а потом дочку.