Волк перехватил мой взгляд, и лицо его стало медленно вытягиваться.

— Ты с ума сошел, Эрик?! — возмутился Леон. — Даже не думай, тебе нужно отдохнуть. Хотя бы несколько часов, а лучше день-два.

— Нет времени, — вздохнул я, потирая виски, боль понемногу отпускала. — Ты же знаешь, Леон, ещё немного и Филу уже ничем нельзя будет помочь!

— Идол просто тебя прикончит, и ты вообще никому не поможет. Ты на ногах едва держишься, — здравомысляще возразил Леон.

Это было верно, но физическая слабость была лишь верхушкой айсберга. Больше всего меня тревожили именно душевные раны, которые мне нанес синеокий.

Внутри всё ныло, болело. Хотелось просто выть кричать, рыдать, а лучше лечь и глядеть в потолок. Но времени, чтобы жалеть себя, не было, покончить со всем этим требовалось сейчас же.

— Я готов, — уверенно заверил я волка, — если сдирать пластырь, то быстро.

— Что такое пластырь? — опять не понял волк.

Я махнул рукой, мол, не важно. Еще раз отпил из фляжки, но уже из той, в которой хранился отцовский виски. С грустью отметив, что и он заканчивается. По телу разлилось приятное тепло, душа немного отмерла, как будто я принял обезболивающее.

Я собрал волю в кулак и нетвердым шагом, покачиваясь, как матрос, шагнувший с палубы на сушу после долгих лет странствий, подошел к красноокому идолу. Распрямил плечи и, затаив дыхание, заглянул ему в глаза.

Взгляды скрестились. В груди что-то затеплилось, а потом стало жечь, нестерпимо до боли, аж, слезы из глаз побежали.

За дымкой слёз я увидел Стеллу. Мою Стеллу в объятиях ухмыляющегося Роджера. Они неистово целовались, рука Роджера ласкала её грудь. Стелла, откинула голову назад, так что золотые волосы заструились по земле и протяжно застонала.

— О, Роджер, ты лучше, Эрика, — горячо зашептала Стелла. — Не зря я выбрала тебя стать моим первым, стать мне мужем!

Стелла вдруг повернулась ко мне. Роджер обнял её сзади, уткнувшись лицом ей в волосы.

— От тебя одни беды, Эрик! Ты не сможешь сделать меня счастливой! Роджер лучше тебя. Он сделает меня счастливой! А ты принёс мне только страдания!

Роджер одарил меня взглядом полным совершенно идиотского торжества и самодовольства.

Я сжал кулаки. Руки зачесались, нестерпимо захотелось задушить эту стерву, а потом прикончить Роджера. В руке проявился меч. Я занес руку для удара и… И встретился с глазами Стеллы. Это были не её глаза… Чужие, холодные, мёртвые глаза на лице Стеллы…

И это меня отрезвило. Кулаки медленно стали разжиматься. Я ведь точно знал, что не могу быть ни в чем хуже Роджера, я лучше его. Более того, Стелла не выбирала Роджера, его для неё выбрала её семья, а она как аристократка не могла противиться воле родителей. И в этом я был уверен на все сто, а значит всё что я вижу сейчас — это ложь и провокация.

Я задавил свою боль и обиду и отмахнулся от этого ведения, как от назойливой мухи.

Мираж растаял. Реальность медленно переплавилась в другую. Я увидел отца.

Герцог сидел в своём кабинете и, откинувшись на спинку кресла, не мигая глядел вперёд. Спустя некоторое время он наклонился, достал сигару, закурил и вновь откинувшись в кресле, стал пускать дым ровными кольцами. Рядом стоял стакан с виски.

Я почувствовать то, что происходило у него внутри, услышал его мысли. Наши разумы как будто сплелись в одно целое, и я на миг стал своим отцом.

А внутри у отца царило такое смятение, такое разочарование, что впору было ложится в гроб и помирать. А причиной этого разочарования был никто иной, как я собственной персоной.

— Мой сын…мой сын… — крутились в его голове обрывки горьких мыслей, он отпил из бокала виски, но даже не поморщился, будто не виски, а сока глотнул. — Что будет с нашим герцогством, если меня не станет? Эрик, очевидно, не сможет управлять им. У мальчишки нет ни желания, ни способностей, ни элементарных знаний и опыта. Что же мне делать с сыном? Должно быть я плохой отец, если он вырос таким оболтусом… Он не поступил в академию, не оброс связями, а сейчас ему плевать на вверенных нашей ответственности людей. Я один… Был бы у меня сын такой как Томаш, я бы горя не знал. Ответственный, благородный… сразу видно сын герцога… И почему я не женился после смерти Беллы? Мой долг был оставить наследника. Достойного наследника. Эрик, очевидно, таким наследником стать не способен… Не зря моя позиция повсюду встретила непонимание. Мы не имеем права давать волю своим чувствам. Мы Герберты, прежде всего должны думать о своем герцогстве и роде….

Так думал мой отец, пуская дым в потолок.

Сердце у меня сжалось в тиски. К горлу подступил комок. Горечь в каждом слове отца отравляла меня. Должно быть именно так человек умирает, когда его сердце разрывается…

— А Белла… — продолжал я подслушивать то, о чем сожалеет мой отец. — У неё с самого начало было отторжение к сыну, ещё даже до того, как он на свет появился. Она, видимо, интуитивно чувствовала в нём свою погибель и мой рок. А я дурак не понимал её…

Перед глазами у отца, а, следовательно, и у меня, промелькнули воспоминания. Мать с отцом в спальне. Герцог стоит, а Белла упав на колени и, обняв ему ноги, горько рыдает, моля отца позволить ей приготовить зелье для предотвращения беременности. Отец, поднимает её с колен, укладывает в кровать, ложится рядом, гладит её по волосам, утешает, заверяя, что она напрасно боится, что всё будет хорошо. Она потихоньку затихает у него в руках, проваливаясь в сон.