Веселье затянулось до утра, а потом вдруг настал черед ехать в церковь, венчаться. Оно прошло быстро и почти скромно... Если бы у Керо еще не разъезжались губы в улыбке, так широко, что падре Канчетти только качал головой при виде невесты, которая давится хихиканьем.

Жених не уступал невесте. Вместо положенного по обряду "Да!" на вопрос "Берешь ли ты в жены эту женщину?" он задумчиво повернулся к ней, оглядел с головы до ног и спросил: "А подумать можно?". Падре Канчетти не выдержал и с улыбкой рявкнул: "Раньше надо было думать!", - после чего Эмиль заявил: "Ладно, уговорили, беру!".

Нимало не смущенная подобной выходкой невеста в свой черед на вопрос "Берешь ли ты в мужья этого мужчину?" ответила "Ну, так и быть..." и сделала исключительно скорбное лицо, после чего хохот под сводами храма на несколько минут заглушил звуки свадебного гимна. Громче всех смеялся синьор Павезе, исключительно гордый тем, какие веселые у него "приемные дети".

Здесь не вплетали в свадебный венец жасмин и шиповник, вместо нее невеста надевала на голову тонкую ярко-алую фату, которую в начале застолья посаженный отец повязывал заново, как платок. Именно в этот момент девушка и становилась уже не невестой, а женой.

Потом - гулянье дотемна. По огандскому обычаю стол накрыли посреди улицы, и длинный ряд уставленных угощением столов занял ее как раз от начала до конца. Синьор Павезе выдавал Керо замуж с той же щедростью, что и родных дочерей. Подарки, танцы, веселые здравицы, сотня блюд - и жених с невестой были обязаны попробовать по кусочку от каждого...

Эмиль, которого заставляли то танцевать со всеми незамужними девушками - на счастье, то славословить невесту, тоже хохотал, хотя порой и закатывал глаза к небу, изображая, как его замучили, хотя ни от одного требования поцеловать новобрачную не отказался.

"Это я? Это со мной все происходит?" - не раз спрашивала себя Керо, подставляя губы под очередной поцелуй.

Новобрачный в белой рубахе с алым кушаком тоже казался самую малость растерянным. Еще девятину назад они были совсем чужими людьми; две седмицы назад Эмиль предложил ей руку и сердце. Теперь - быстро, по къельским обычаям, где от помолвки до свадьбы проходило не меньше полугода, просто неприлично быстро, их назвали мужем и женой.

В горе и радости, в достатке и бедности, покуда смерть не разлучит, а Сотворившие не соединят вновь, уже навсегда.

Керо казалось, что она хотела выйти за Эмиля с первого же дня знакомства. Тогда, на сеновале в бруленской деревне, она еще не могла внятно сказать, почему отказывается уезжать, почему готова следовать за светловолосым алларским мальчиком хоть в дождливую ночь, хоть в горящий дом. Он был надежным. Сильным, решительным, смелым, порой грубоватым, и Керо удивлялась, что в юноше старше ее на два-три года столько достоинств сразу. Потом оказалось, что ему на десяток больше; девушка сперва не поверила, но потом все стало на свои места.

Тогда, на долгом извилистом пути из Брулена в Оганду, она еще не знала, как называется чувство, что прокралось к самому сердцу и уютно пригрелось там, как котенок, и отказалось уходить. Когда Эмиль говорил "уезжай!", котенок вцеплялся когтями в сердце и заставлял твердить "Нет, нет, нет!".

Керо не понимала, что с ней происходит. Почему никто из окружавших ее мужчин не вызывал неистового, упрямого и непоколебимого желания идти с ним куда угодно. Дома говорили - в Предельную северную пустыню босиком; девушке всегда казалось, что это сущая глупость - нет на свете человека, ради которого пойдешь по колено в снегу. Оказалось - есть.

Не герцог Гоэллон, хотя на каждое воспоминание о нем сердце отзывалось теплой нежностью; только увидев его рядом с Эмилем, Керо поняла разницу. С Руи, если даже забыть о словах гадалки, она могла бы прожить всю жизнь, была бы и довольна, и счастлива. Он был нежным любовником, отличным наставником, и смог стать бы прекрасным мужем - заботливый, ироничный, снисходительный и разумный. Может быть, у него было достоинств больше, чем у Эмиля; вот только разница состояла в том, что одного Керо любила, а другого - нет. Благодарность, признательность, нежность и влечение - все, что угодно, но только не любовь. Не пушистый котенок в груди, то ласковый, а то и сердитый, надежно держащий в коготках ее сердце...

– Ох, что-то я устал, а молодые-то, наверное, и вовсе спать хотят, - пробасил синьор Павезе, напоказ зевая.

– Пора, пора!
– хором откликнулись гости.
– Пора старикам на покой, а молодым - на перины!

– Что скажешь, Эмилио?
– Павезе был неотразим, он шевелил бровями, двигал ушами и подмигивал обоими глазами попеременно.
– Вас же не перепьешь, не перепляшешь...

– Дядюшка Павезе! Да вы на свадьбе наших внуков еще спляшете и выпьете!
– изобразил ожидаемое возмущение Эмиль.