твоей левой подмышки, особенно того красивого маленького пятнышка, которое называют родинкой, блеска в твоих глазах непосредственно перед тем, как ты начинаешь смеяться (кстати, я не знаю никого, до кого бы так долго доходили шутки, но благодаря этому я успевал насладиться блеском); той поразительной заинтересованности, с которой ты слушаешь меня, особенно когда мы лежим на твоем синем вельветовом диване, так забавно сплетаясь ногами. Наверное, если бы возле дивана раздевался Брэд Питт, ты бы и тогда не сводила с меня взгляда (что я нахожу удивительным, потому что на Брэда Питта даже я бы посмотрел);

той ребяческой радости, с которой ты крадешь кусочки салями с моей пиццы. Кстати, спасибо, что ешь салями и разделяешь со мной слабость к мясному фаршу (или, по крайней мере, притворяешься);

того, как ты недавно смеялась над собой (после того, как снова долго не могла понять шутку).

Я с легкостью мог бы продолжать этот список бесконечно, но боюсь, что от такого потока похвалы ты станешь самодовольной гусыней, что только усложнит первоначальную дилемму лебедеутки.

На нашем первом свидании на Фридрихштрассе ты сказала, что до сих пор боишься, что вокзал снова перенесет тебя из одной жизни в другую. Что ж, именно это и случилось со мной в тот день, когда мы стояли на перроне. Что я могу сделать, чтобы не потерять эту новообретенную жизнь? Я готов на все, лишь бы снова быть с тобой.

Напишу по-русски: я люблю тебя.

Твой хомяколис

Утром 8 ноября 2019 года правозащитник Гаральд Вишневский взялся за ножницы, которыми обычно вскрывал письма, чтобы срезать свою бороду. Первым делом он занялся растительностью на подбородке, которая уже доставала до груди. Вишневский отступил примерно два сантиметра от подбородка, чтобы одним решительным срезом избавиться от длины. Однако ножницы не справлялись с густыми зарослями, поэтому Вишневский сменил тактику и стал работать с отдельными прядями.

Не прошло и двух минут, как левая половина бороды лежала в раковине седым войлочным комом. Вишневский посмотрел в зеркало. Частично ампутированная борода делала его еще более жалким, поэтому он поспешил укоротить и правую сторону. Потом снова взглянул в зеркало. Без бороды длинные кустистые бакенбарды выглядели по-звериному. Вишневский подумал, что похож на печальную обезьяну.

Торопливыми движениями он стал состригать волосы на щеках и нечаянно порезался. Кровь капала в раковину прямо на войлок. Вишневский стоял, склонившись над раковиной, и чувствовал уста лость и опустошение. А что, если бы он случайно перерезал себе сонную артерию? Так же смотрел бы, как льется кровь? Да, подумал Вишневский, так и было бы. Он стоял бы и не препятствовал судьбе. Он закрыл глаза, сделал глубокий вдох и выдохнул, чувствуя, как локти упираются в край раковины и кровь запекается.

Вишневский взял себя в руки, смыл кровь и достал из ящика электробритву. Теплый металл бритвенной головки скользил по коже, пока подбородок и щеки не стали гладкими. Тогда он снова взглянул в зеркало. Уже лучше, подумал Вишневский. С усами и свежей раной на щеке он походил на какого-нибудь неопрятного офицера Австрийской империи из романа Стефана Цвейга, что по сравнению с его предыдущими ассоциациями было уже более обнадеживающим.

Вишневский, хихикая, подстриг маникюрными ножницами усы, оставив лишь тонкую полоску, и превратился в итальянского метрдотеля. Наконец он сбрил последние волоски.

В глубине души Вишневский до последнего надеялся, что ему еще позвонят и попросят выступить с речью. В своем воображении он прокручивал разные варианты телефонного разговора с Антье Мунсберг. Больше всего ему нравился тот, в котором он сперва категорически отказывался, на что Антье Мунсберг многократно перед ним извинялась (в том числе от лица канцлера) и в конце концов умоляла сделать это не ради нее, а ради страны: «Господин Вишневский, Германия нуждается в вас!

Залечите зияющие раны, примирите людей!» И он, Вишневский, после продолжительных раздумий наконец уступал со словами: «Если я нужен стране, так тому и быть!»

Конечно, звучало это смешно, но даже сейчас имело свой эффект.

Вчера на заседании правления фонда он сообщил, что «по организационным причинам» не выступит с речью в бундестаге. Конечно, все и так уже об этом знали, достаточно было читать пресс-релизы канцелярии. Но коллеги были с ним невероятно милы и делали вид, будто эта речь ничего не значит. Говорили, он должен радоваться, что избавился от этого бремени. К тому же этот новый тип обязательно опозорится, и в следующий раз снова позовут Вишневского.