— Ничего не бывает «просто ради денег», Дима, — резко ответил Роман. — Ты никогда этого не понимал. Ты не знаешь, через что я прошёл ради тебя, ради нас. У тебя всегда было всё так легко, да? Всё само собой доставалось тебе, не требовало труда. Ты не знаешь, каково это — сражаться за то, что тебе принадлежит.

Дмитрий смотрел на него, не веря своим ушам.

— Мы же братья, — тихо произнес он, всё ещё прижимая голову Марии к своей груди, словно пытаясь передать ей тепло того, что оставалось у него в сердце. — Всё, что у меня есть, принадлежит тебе, Рома. Всё!

Но Роман лишь покачал головой.

— Ты, как всегда, ничего не понял. Власть не дают, Дима, — сказал он. — Власть берут. Самая опасная из Антоновских ведьм теперь мертва, и кого, думаешь, отец будет благодарить за это? Уж точно не тебя. — Он натянуто улыбнулся и медленно отступил. — Ты бы погубил всех нас ради неё, готов был бы на всё, но я не дам тебе это сделать.

— Рома! — Дмитрий сорвался на крик, тщетно пытаясь приблизиться к нему. — РОМА!

Но к тому времени его брат уже исчез, а на полу остался лежать окровавленный меч, покоясь в луже крови. Только тогда Дмитрий заметил порез на своей груди, прямо над сердцем, которое, несмотря ни на что, продолжало биться. Он был уверен, что не выдержит этой потери, ведь он любил её. Он был уверен, что его сердце разорвётся, распадётся на части… и всё из-за любви к ней.

— Маша, — прошептал он, прижимая ее к себе. Боль заглушила страх, хотя он знал, что ощутит его вновь. Совсем скоро, страх будет единственным, что он вообще сможет чувствовать.

Но в данный момент это может подождать.

Дмитрий впервые признался в любви Марье Антоновой, когда ему было всего тринадцать лет. Она прикрывала глаза от солнца, бросая на него прищуренный, нетерпеливый взгляд (в четырнадцать лет она была старше, миролюбивее, опытнее). Но он смотрел на неё бесстрашно, и, вздернув подбородок, произнес, не колеблясь:

— Мария Антонова, я люблю тебя.

— Ты ничего не знаешь о любви, Дмитрий Фёдоров, — отрезала она, и от этого он полюбил её ещё сильнее. Он был Фёдоровым, сыном Кощея, сыном великого человека, и когда-нибудь сам станет великим. Но лишь одна женщина была создана, чтобы быть с ним — та, что превосходила его живостью и силой.

— Маша, Маша, — вздыхал он, качая головой. — Разве ты не понимаешь, что мы созданы друг для друга? Это неизбежно. С таким же успехом ты могла бы просто сдаться.

В ответ она лишь сделала шаг к нему и, протянув руку, пригласила следовать за ней.

— Если я когда-нибудь решу отдать тебе своё сердце, Дима, — сказала она, подняв его ладонь и держа её раскрытой, — спрячь его под замком, где никто не сможет найти. — Она прошептала эти слова, словно легенду из старых сказок, касаясь губами линий на его ладони. — Спрячь его в иголке, в яйце, в утке, в зайце, в железном сундуке и закопай под нашим зелёным дубом, Дима, где его никто и никогда не найдёт.

— Сохрани это для меня, Дима, — попросила она, и он, ослеплённый ею, ими, всем этим, кивнул, будто был способен сдержать своё обещание.

В конце концов, это не она подвела его. Это он подвёл её.

Склонившись над ней, он прижался щекой к её волосам и коснулся губами её пальцев.

— Я больше не подведу тебя, — прошептал он, прижимая её руку к своему окровавленному сердцу, клянясь в этом слишком, слишком поздно.

II. 20

(Долгая игра)

— Время вышло, — произнесла Саша, глядя на часы. Лев вздохнул и прижался лбом к её плечу.

— Ты меня погубишь.

Она сдержала улыбку, наклонившись, чтобы слегка прикусить его шею.

— Кажется, ты говорил, что ожидание — это часть истории, — напомнила она, мягко подталкивая его. — Что-то там про то, что мы с тобой — это долгая история?

— Такими темпами это будет очень по-библейски, — пожаловался Лев, но Саша лишь закатила глаза. Не в силах сдержать улыбку, он обнял её за талию и притянул к себе ещё ближе. — Ещё один раз, — сказал он и запечатлел на её губах поцелуй, теперь медленный и насыщенный. — А теперь уходи, — выдохнул он, не открывая глаз, — пока я окончательно не потерял самообладание и не пал ниц у твоих ног.

— Самообладание? Ты уже его потерял, — заверила его Саша. — Причем уже давно.

— Возможно, — согласился Лев. — Но я бы променял его на тебя в любой момент.

Она попыталась бросить на него строгий взгляд, но у нее ничего не вышло.

— Спокойной ночи, Лев Фёдоров, — сказала она, и его губы дрогнули в слабой усмешке, один глаз приоткрылся, чтобы проводить её взглядом.

— Спокойной ночи, Саша Антонова, — ответил он, когда она отвернулась, унося с собой очередную украденную улыбку.