Один из самых невероятных эпизодов в признаниях Люшкова японцам – его рассказ о личной аудиенции у Сталина в Кремле весной 1938 года – позволяет глубже проанализировать настроение диктатора в этот предвоенный период. По словам Люшкова, Сталин допускал, что война с Японией неизбежна и Дальний Восток, несомненно, превратится в театр военных действий. Перед Люшковым была поставлена задача очистить ряды Дальневосточной армии от всех шпионов и прояпонских элементов, в частности связанных с недавно расстрелянным маршалом Тухачевским. Сталин считал, что группа диверсантов под началом руководителя УНКВД на Дальнем Востоке Терентия Дерибаса и его заместителей планирует спровоцировать столкновение с Японией и, по договоренности с Токио, повернуть войска против Сталина. “[Советский] Дальний Восток не принадлежит Советам, – сообщил Сталин Люшкову. – Там правят японцы”[18].

Сталин также дал Люшкову указание не спускать глаз с верховного главнокомандующего на Дальнем Востоке маршала Василия Блюхера[19] – героя Гражданской войны и одного из генералов, помогавших диктатору сфабриковать дело против своего коллеги, маршала Тухачевского. Никаких объективных доказательств описанных Сталиным прояпонских симпатий Блюхера, не говоря уже о заговоре, так и не было выявлено. Из свидетельств Люшкова скорее вырисовывается портрет Сталина как правителя, оторванного от реалий международной политики и, подобно мафиозному боссу, склонного избавляться от подчиненных, которых он презирал или опасался. На вопрос японцев, испытывал ли он когда-либо угрызения совести из-за приказов, Люшков ответил, что “эмоции и человеческие чувства были невозможны при работе со Сталиным. Диктатор был чрезвычайно подозрительным человеком”[20].

Приехав во Владивосток в начале 1938 года, Люшков немедленно приступил к работе: по его приказу были произведены десятки арестов, а набранные им 200 человек “проверенных экспертов” на основе добытых под пытками признаний арестованных конструировали запутанную паутину заговора. Люшков также отдал распоряжение о депортации 165 000 этнических корейцев и 8000 китайцев из приграничных районов под предлогом, что они занимают прояпонскую позицию. На тех же основаниях он арестовал 11 000 китайцев, а также 4200 офицеров и политработников, в том числе десятки представителей старшего командного состава, – как “антисоветских элементов”.

Но до маршала Блюхера Люшкову добраться никак не удавалось. Блюхер, которого прозвали “сибирским императором”, оказался слишком умен, обладал слишком хорошими связями в Москве и был слишком осторожен, чтобы попасться в сети Люшкова. Оба шли на все, чтобы спасти свою жизнь, и Люшков проиграл. В мае 1938 года он получил телеграмму с приказом вернуться в Москву, чтобы получить “новое задание” – кому, как не ему, было знать, что под этим эвфемизмом подразумевался расстрел. Он начал готовиться к бегству, отправив жену и дочь в столицу и дав им указание как можно скорее бежать в Польшу. Условным знаком, что семья благополучно покинула СССР, должна была стать адресованная “папе” во Владивосток телеграмма “с сердечным приветом”[21]. Отправив семью в Москву, Люшков тут же отправился инспектировать редко патрулировавшуюся границу, облачился в гражданское и оторвался от сопровождавших его коллег и водителя под предлогом, что пешком дойдет до места встречи с засекреченным японским агентом. Границу Маньчжурии Люшков пересек ночью, под бушующим дождем, сжимая в руках набитый украденными тайнами футляр от печатной машинки.

В дальнейшем Люшков будет утверждать, что, скрывшись с пачкой секретных документов, действовал исключительно против Сталина лично, но не против родины. Перебежчик хотел “спасти свою любимую отчизну от рук безумца Сталина, освободить 180 миллионов человек от ужаса кровавой расправы и лживой политики”, как писали в появившейся в августе 1938 года статье токийской газеты Nichi Nichi Shimbun, основанной на интервью с переводчиком, которому было поручено жить с Лютиковым. “Он хотел принести народу счастье”[22].

Как и многие другие попытки Люшкова оправдаться, эти слова были полной чушью. Секретные документы, хранившиеся в футляре от печатной машинки и в его памяти, служили страховкой, гарантировавшей сохранность жизни комиссара государственной безопасности 3-го ранга. С первой же встречи с японским следователем и до самого своего убийства японцами в 1945 году Люшков выкладывал все как на духу, лишь бы спасти свою жизнь.

Бегство Люшкова, принесшее такую радость немцам и японцам, вызвало равный ужас в Кремле. Глава военной разведки Германии адмирал Канарис счел переданную информацию столь важной, что направил в Токио агента специально, чтобы тот допросил советского генерала. Прикованный к постели Зорге, фактически находившийся в заточении в посольской резиденции, не имел никакой возможности дать Клаузену указание связаться с 4-м управлением и узнать, представляет ли Люшков смертельную опасность. Самостоятельно Клаузен сделать этого не мог, так как Зорге был единственным членом агентуры, знавшим советские коды шифрования, необходимые для связи с “Висбаденом”.

Единственное, что Зорге мог сделать на тот момент, – это преуменьшить значимость откровений Люшкова о предполагаемой слабости СССР в беседах с навещавшими его немцами. “Люшков – фигура не крупного масштаба и ненадежный человек, – подчеркивал Зорге в разговорах с Оттом и Шоллем. – Очень опасно судить о внутреннем состоянии России, веря такому человеку на слово. Когда нацисты пришли к власти в Германии, многие немцы бежали за границу, и, читая их книги, многим казалось, что со дня на день власти нацистов придет конец. Но этого не произошло, и с Лютиковым дело обстоит так же”[23].

Двадцатого июня 1938 года Люшкова поместили в тщательно охранявшуюся, но роскошно обустроенную военную часть в Кудане, пригороде Токио. С ним обращались как с почетным гостем (японские следователи сухо отмечали, что, несмотря на генеральский чин, у Люшкова были ужасные манеры за столом и, несмотря на то что он был русским, к выпивке он был равнодушен, но, пригубив спиртного, становился весел). Через десять дней японские власти предали побег Люшкова огласке. Японские газеты выпустили специальные номера, посвященные сенсационным сведениям, полученным от советского перебежчика. Внимание прессы было приковано к желчной критике Люшкова в адрес Сталина и кровавого террора, писали о якобы растущем в СССР недовольстве, фиаско коммунизма и опасности войны за рубежом, которую диктатор может разжечь, чтобы отвлечь внимание народа. Советские же газеты хранили мрачное молчание.