Шрифт:
Похоронное дело становится индустрией.
Различные манипуляции с мертвым телом обязаны своей популярностью не только медикализации и гигиене, но и фетишизации и эстетизации смерти, что, конечно, связано между собой. Человек XIX века, пытаясь «приручить» смерть, старается ее «украсить». Похороны становятся похожими на театральные представления. Бальзамация, роскошные кладбища, разнообразные похоронные аксессуары делают похоронные услуги похожими на индустрию развлечений, где главную роль играет мертвое тело и практика обращения с ним: покойника надо одеть, привести в «кукольный» вид, надушить, положить в роскошный гроб и на богатом катафалке привезти на кладбище (Houlbrooke 1989).
Изначальная низкая маржинальность, острая конкуренция и ограниченный спрос заставляют похоронщиков поднимать стоимость погребальных атрибутов, чтобы увеличить средний чек. Их задача — внушить потребителю необходимость достойных похорон, доказать, что каждый нуждается в роскошных проводах, потому что только так можно выразить почтение умершему.
Именно это помогает активной модернизации смерти и приводит к стремительному развитию похоронной инфраструктуры: кладбищ, фабрик и т. п. Но в XIX веке эта инфраструктура в разных странах администрируется государством не единообразно. На возникшие институциональные различия оказало влияние именно то, какой принцип взаимоотношений между властью и похоронной сферой выбирало то или иное государство. Существовавшие типы взаимоотношений государства и частного бизнеса привели к появлению разных моделей похорон: муниципальной, церковной, частной и смешанной.
В следующей главе мы рассмотрим, как в XX веке дифференциация институциональных моделей похоронной индустрии привела к резким различиям в услугах похоронного бизнеса и погребальных практиках в разных странах; как появились похоронные дома в США, как кремация станет доминирующим трендом в США, как и почему Франция отказалась от государственной похоронной монополии и почему в странах Скандинавии похоронщики вообще не контактируют с мертвым телом.
Инфраструктура, которая появилась для того, чтобы обслуживать практики обращения с мертвым телом, сама стала создавать ритуалы.
Глава 3. Золотой век похоронной индустрии: 1914–1990
Завтра и в каждую годовщину смерти, до тех пор, пока будут существовать «Угодья лучшего мира», мистер Джойбой будет получать почтовую карточку: «Твоя маленькая Эме виляет сегодня хвостиком на небесах, вспоминая о тебе».
Ивлин Во. Незабвенная«Короткий XX век» (точнее, период между 1914-м годом и концом 1990-х [95] ), кроме всего прочего, запомнился ключевыми событиями в развитии похоронного рынка [96] : погребальная индустрия переживает невиданный прежде подъем, похоронным дельцам удалось резко повысить капитализацию рынка. В течение ХХ-го века продолжался процесс фетишизации тела, приведший к расцвету инфраструктуры смерти, что в свою очередь повлекло за собой создание гигантской машины по обслуживанию человеческих тел. В этой главе мы рассмотрим институциональное устройство похоронной индустрии XX века: отличия между странами, основные тренды и новые вызовы.
95
Такие границы двадцатому столетию задал все тот же Эрик Хобсбаум (Хобсбаум 2004).
96
Причем количество заказов оставалось на все том же уровне, что и в XIX веке. Например, в 1920-е годы в США работали 25000 похоронных домов при численности населения в 106 миллионов и смертности около 13 человек на каждую тысячу. В год на средний похоронный дом приходилось 50–70 клиентов или от 4 до б клиентов в месяц.
Тело мертвое, тело живое, тело красивое: смерть в XX веке
Горер и Арьес утверждают, что в XX веке [97] смерть вытесняется из публичного поля: мертвое тело переносится в изолированные медицинские учреждения: морги, больницы, похоронные дома [98] , а сама смерть описывается скорее в ироничных тонах [99] . Также авторы полагают, что на серьезный разговор о смерти накладывается табу. Многие исследователи согласны с этим, заявляя, что в обществе XX века смерти нет места (Becker 1973; Kellehear 1984).
97
Горер и Арьес писали об этом в 1960-х годах, то есть в середине века, когда картина была далеко не ясна.
98
С конца XIX века повсеместно вводится регистрация актов смерти. Учет факта смерти становится бюрократической процедурой, а наступление смерти и ее причины фиксируют медики. До этого момента регистрацией занималась церковь, которая первой из институций получала доступ к мертвому телу.
99
Хотя, казалось бы, что с того?
Несмотря на распространенность такого взгляда, мне кажется, что эта точка зрения не совсем справедлива [100] . Да, мы говорим о смерти не так прямолинейно, как это делали поэты и художники Средневековья, буквально воспевавшие разлагающиеся тела. Но все же о смерти и умирании мы говорим — все тем же языком искусства, языком массмедиа, медицины и политики. Тема смерти присутствует в новостях, книгах и элементах модной одежды. Мы носим футболки со скрещенными костями и украшения в виде черепов, а самым массовым праздником в США является Хеллоуин. Культ Санта Муэрте вышел далеко за пределы Латинской Америки [101] . Одним из самых популярных мультфильмов Уолта Диснея стала музыкальная короткометражка «Танец скелетов» (1929), отсылающая к средневековому danse macabre (Penfold-Mounce 2016).
100
Хорошо, что не мне одному (См: Walter 1991: 293–310). Уолтер приводит несколько довольно сильных аргументов, объясняющих, почему смерть в модерновом сообществе как минимум не табуирована: он говорит об изменении эмоционального режима выражении скорби (упрощении женской роли и модели горевания), о смене парадигмы с публичного горевания на личное, о хосписном движении и т. д.
101
В мультфильме «Тайна Коко» (реж. Ли Анкрич, Эдриан Молина. 2017) двенадцатилетний Мигель, родившийся в мексиканской деревушке в семье сапожников, мечтает стать музыкантом, но из-за того, что прадед Мигеля ради осуществления такой же мечты ушел от жены, семья стала считать музыку проклятьем и она находится под запретом. Отчаявшись доказать свой талант, герой волшебным образом оказывается в Стране мертвых, где встречает души своих предков, в том числе и дедушки.
Сама же практика сохранения мертвых тел в медицинских учреждениях и похоронных домах не является доказательством «вытеснения», а скорее наоборот, свидетельствует об особом рациональном отношении к телу.
Трудно назвать тему смерти табуированной в современном обществе: меняются только способы обращения с мертвым телом, меняются акценты в наших разговорах о смерти, но сама тема смерти никуда не уходит. Как пишет Клод Леви-Стросс — смерть невозможно никуда вытеснить, она тотальна, потому что жизнь человека — это распад: «С того времени, как человек начал дышать и питаться, вся его деятельность <…> — за исключением воспроизведения себе подобных — была не чем иным, как успешным разрушением миллиардов структур, доведением их до того состояния, в котором они уже не подлежат интеграции. <…> Цивилизация, рассматриваемая как целое, может восприниматься как необычайно сложный механизм, в котором мы хотели бы увидеть шанс для выживания нашего мира, если бы функцией этого механизма не было создание того, что физики называют энтропией <… > Любое произнесенное слово, любая напечатанная строчка создают связи между собеседниками и нивелируют уровень, который ранее характеризовался различием в информации, а значит — большей организованностью» (Fabian 2004: 49–62).
XX век продолжает фетишизацию смерти и мертвого тела, начатую столетиями ранее. Жан Бодрийяр отмечает: «… современные структуры производства и потребления порождают у субъекта двойственную практику, связанную с разными (но глубоко взаимосвязанными) представлениями о своем собственном теле: представления о нем как капитале и как фетише (или объекте потребления). В обоих случаях важно, что тело далеко не отринутое и не упущенное, обдуманно вложено (в двух смыслах этого слова — в экономическом и психическом <…> тело стало тем, чем была душа в свое время, — исключительной опорой объективации, главным мифом этики потребления» (Бодрийяр 2006). Корлисс Ламонт полагает, что развитие биологии и медицины вместе с секулярными идеями и позитивистским взглядом на мир только усиливают необходимость эстетизации похоронного процесса и фетишизации мертвого тела: «Значительная часть неприятной и угнетающей атмосферы, которая обычно окружает похороны, переносится с помощью процессов ассоциации на саму смерть. <…> Этот последний пристальный взгляд на мертвое тело, лежащее в гробу, может в течение многих лет сохраняться в сокровенных глубинах психики. Похороны, какими бы короткими они ни были, как бы мало на них ни было крепа и слез, не вызывают счастливых воспоминаний. И заключительная процессия на кладбище, шествие за черным катафалком и в завершение всего опускание гроба с телом в могилу — это переживания, которые оставляют мрачный и непреходящий след в душе живых. Тот факт, что мы привыкли связывать личность умершего с его телом, может заставить нас наполовину вообразить, что в гробу и земле находится сам человек. <…> Мысли о неизбежном распаде и разложении его тела также могут мучить нас; мы можем размышлять, подобно Гамлету, по поводу неумолимой судьбы, постигающей то, что некогда было человеком. Эти болезненные размышления мы в состоянии даже продлить до того дня, когда может быть погребено наше собственное, хорошо знакомое нам тело» (Ламонт 1984).