Шрифт:
Поэтому в планах советских городов будущего нет кладбищ [153] , а в ранних проектах коммунистическое грядущее и вовсе лишено смерти. Философия Николая Федорова, целью которой является всеобщее «воскрешение отцов», наследуется Константином Циолковским, а затем и его учеником Сергеем Королевым. Организатор Института переливания крови (сейчас — Национальный медицинский исследовательский центр гематологии) Александр Богданов верил, что переливание крови — ключ к омоложению и, возможно, к вечной жизни. По Зильберману, подобные проекты схожи с эсхатологическим и идеалистическим византийско-православным проектом. И, конечно, ни один из подобных проектов не нуждается в обслуживании мертвого тела, поскольку смерть скоро будет побеждена.
153
Александр Зиновьев в своей антиутопии «Катастройка» так описывает похоронное дело в советском «Городе Солнца»: «И вот "на кладбище сложилась нездоровая атмосфера". Как выяснилось, эта "нездоровая атмосфера" заключалась в следующем. В ответ на решение ЦК КПСС повысить эффективность работы предприятий сотрудники Похоронного комплекса взяли на себя социалистическое обязательство увеличить производительность своего предприятия вдвое. Но на их беду выяснилось, что темпы роста смертности в городе стали сокращаться. Что делать? Выход из положения нашли в том, что одних и тех же покойников стали хоронить по нескольку раз и стали приобретать покойников за взятки в других населенных пунктах. В результате они скупили всех покойников в области, перевыполнив тем самым (по отчетам, конечно) план работы Комплекса в три раза. За это "труженики загробного мира" получили премии и награды. Но зато все другие кладбища области недовыполнили план, что снизило общие показатели области в общесоюзном социалистическом соревновании» (Зиновьев 2003).
Православная традиционная крестьянская культура смерти очевидно отличается от западной. Это главным образом словесная культура [154] , где материальным артефактам и телу не уделяется такое гипертрофированное внимание (связанное с намеренной эстетизацией). Поэтому она и создает, как нам это может показаться, запущенные кладбища, схожие с католическими средневековыми погостами. Православная культура смерти — это прежде всего мытарства и испытания и аналогичная католическому взгляду неразрывная связь тела и души.
154
«Русская семиотика тела значительно отличается от своего западноевропейского аналога. Это обстоятельство связано с особенностями медиальной традиции в России, одним из основных признаков которой выступает ее озадачивающая установка на устность. Именно это и подчеркивают ученые, принадлежащие к различным поколениям, такие, например, как М. Маклюэн и М. Рыклин, которые определяли семиотику, с одной стороны, как словесно обсессивную (wortfixiert), а с другой — как перформативно ориентированную» (Мурашов 2006).
Связь тела и души здесь тоже крайне важна. В случае «поломки» в отношении инфраструктуры и материальности речь идет и о форме объекта, а не только о его функции. Например, определенный вид ремонта позволяет вернуть объектам утраченную ранее функцию, но он не возвращает форму. Как я отмечал выше, позитивистская западная похоронная инфраструктура работает над воссозданием формы, пытаясь восстановить связь распадающегося тела и бессмертной души. Тело и любой другой материальный объект должны работать и быть «идеальными». Для народно-бытового марксизма форма не имеет значения: она всегда нарушена и несовершенна, именно поэтому тело не может стать предметом эстетического превращения и украшения.
В заключение я хочу отметить, что подобное отношение к материальному можно найти не только в инфраструктуре похоронной индустрии, но и во вполне повседневных вещах. Софья Чуйкина и Екатерина Герасимова анализируют советские практики ремонта и находят их буквально во всем, делая вывод, что советское общество «отцов» — «это общество ремонта» (Герасимова, Чуйкина 2004). Простой (пост)советский человек чинит всё — от водопровода, машины и детских игрушек до одежды, он не выбрасывает пустые молочные бутылки и находит им новое применение (например, превращая их в горшочки для растений). В этом проявлялся вполне рационализаторский подход бытового марксизма и его идеологической программы: чтобы быть успешным в мире вернакулярного марксизма, нужно «уметь крутиться», что связывается с обладанием знания того, где и что можно достать и как это починить.
Подобное отношение к материальному как к полуготовому не могло не отразиться на похоронной культуре и на ее центральном элементе — теле покойника. Создав неработающую похоронную инфраструктуру, советская культурная парадигма вполне рационально определила в ней место и мертвому телу, сделав его участником прохождения инфраструктурного квеста.
Глава 5. Похоронная индустрия в XXI веке: новые возможности или новые угрозы?
— А что случилось с Волан… извините, с тем Вы-Знаете-Кем?
— Хороший вопрос, Гарри. Исчез он. Растворился. В ту самую ночь, когда тебя пытался убить… Я тебе скажу, это самая что ни на есть настоящая загадка… Он все сильнее и сильнее становился и вдруг исчез, и… это… непонятно почему. Кой-кто говорит, что умер он. А я считаю, чушь все это, да! Думаю, в нем ничего человеческого не осталось уже… а ведь только человек может умереть.
Джоан Роулинг. Гарри Поттер и философский каменьВ фильме братьев Коэн «Большой Лебовски» (1998) есть примечательная сцена. Один из героев по имени Донни умирает от сердечного приступа во время уличного конфликта, и его друзья — Джефф Лебовски по кличке Чувак и ветеран войны во Вьетнаме Уолтер Собчак — решают достойно проводить товарища в последний путь. Они заказывают кремацию и приходят в похоронное агентство за прахом, там их встречает управляющий:
Френсис Доннели (похоронный директор): Здравствуйте, господа. Вы — скорбящие?
Уолтер Собчак: Ага.
Френсис Доннели: Да. Как я понимаю, вы хотите забрать прах?
Уолтер Собчак: Ага.
Френсис Доннели: Что ж, урна готова. Полагаю, оплата кредитной карточкой?
Уолтер Собчак: Ага… [снимая очки, читает прейскурант и удивленно отбрасывает его работнику похоронного бюро] Что это?
Френсис Доннели: Это цена урны.