Товарищ "Чума" 4

Аннотация

"Meister der Fl?che" - так пугливо называли его фрицы, назначая за голову неуловимого врага невероятную награду. Ведь там, где он появлялся, у фашистов буквально горела земля под ногами и рушились все планы.

В Ставке Верховного главнокомандующего ему был заочно присвоен оперативный псевдоним "Товарищ "Чума". Однако, откуда взялся этот неизвестный "народный мститель", не знал даже сам Сталин.

Никто на всем белом свете не мог и предположить, что под этим псевдонимом скрывается попаданец из будущего, обладающий очень опасным Даром, ставшим для нацистов настоящим Проклятием.

— Срочно проводите меня к оберст-лейтенанту Кремеру! — потребовал пришедший в себя Вольфганг. Голова молодого ученого неимоверно болела после подлого удара ведьмака, на целых полчаса погрузившего унтерштумфюрера СС «во тьму». — Мне жаль, герр Хубертус! Но оберст-лейтенант Кремер, он… Он находится сейчас в крайне тяжелом состоянии, — сообщил Вольфгангу заместитель начальника штаба 13-ой танковой дивизии майор Дельбрюк. — Даже неизвестно, выживет он вообще или нет… А если и выживет, то останется инвалидом на всю оставшуюся жизнь. — Scheisse! — выругался унтерштурмфюрер СС, прикладывая руку к огромной шишке на затылке, продолжающей саднить и кровить до сих пор. — Рейхсфюрер будет в гневе, что мы провалили операцию! К поимке этого… — Он осекся, вспомнив, что замначштаба не посвящен во все детали операции. — К поимке русского диверсанта были привлечены такие глобальные силы… — Вольфганг бессильно скрипнул зубами. — Простите, герр Хубертус… — Вольфганг, просто Вольфганг. Какие между нами счеты? — поморщился от очередного приступа боли Хубертус. — Я ведь совсем не военный человек, майор. Я ученый. А звание в СС… Сами знаете, что без вступления в «Черный орден», сейчас даже карьеру ученого не сделать. А уж в «Наследии предков» даже ничтожные лаборанты имеют звания. — Тогда и вы, Вольфганг, называйте меня просто Альбрехтом. — Кивнул майор, принимая предложение Хубертуса. — Только объясните мне одну вещь, Вольфганг: неужели этот русский диверсант настолько важен? С какой целью нашу танковую дивизию и 5-ю моторизованную дивизию СС «Викинг» сорвали с Кавказского фронта? Чтобы поймать всего лишь одного человека? Ведь это же настоящее безумие! Там, наверху, совсем с ум… — Вы же ознакомились с распоряжением рейхсфюрера, Альбрехт? — тактично перебил майора Хубертус, чтобы боевой офицер не успел наделать глупостей. — Да, — отчеканил Дельбрюк, — я ознакомился с приказом Главного управление имперской безопасности вместе с оберст-лейтенантом Кремером и другими офицерами. Но, честно признаюсь, я ни черта не понял… Причем, вообще, здесь РСХА? Это же вообще не наше ведомство! И причем здесь монахи-макаронники, упокой господи их души? Какая страшная смерть… Уж лучше погибнуть от пули! В дивизии уже ходят невероятные слухи. Солдатики ропщут… Может быть, вы мне разъясните, Вольфганг, что здесь за чертовщина творится? — засыпал Хубертуса вопросами майор. — А бумагу с моими полномочиями вы видели? — вместо ответа поинтересовался унтерштурмфюрер СС. — Никак нет! — поспешно ответил майор. — Не довелось. Вольфганг вытащил из кармана сложенный гербовый лист, заверенный личной подписью не только Гиммлера, но и самого фюрера, и молча протянул его Дельбрюку. Майор быстро пробежал глазами по строчкам, после чего вернул его Хубертусу. — Теперь понимаете, Альбрехт, что я не вправе вам ничего рассказывать? — Так точно! — После прочтения предъявленного документа, майор смотрел на унтершарфюрера СС абсолютно другими глазами. Не всякий главнокомандующий войсками мог похвастать подобной бумагой, разрешающей творить подателю документа всё, что ему вздумается! Без всяких ограничений! Да что там «не всякий» — никто не мог похвастаться такой «индульгенцией». Дельбрюк вообще считал подобные полномочия вымыслом. — Бросьте, Альбрехт, — устало взмахнул рукой Вольфи, — мы же договорились «без чинов». Могу сказать вам только одно, — этот диверсант сам является смертельным оружием! Он — русское вундерваффе в самом прямом смысле этого слова! Он один в состоянии уничтожить за раз много наших солдат! — Значит… все эти слухи про одновременное уничтожение партизанами трёх рот здесь, в Тарасоффке… — Это не слухи, дорогой мой Альбрехт, — покачал головой Вольфганг. — И партизаны здесь были лишь на подхвате. Он бы уничтожил и нас… Мы все живы, благодаря лишь помощи покойных братьев-монахов… — Он вновь осёкся, понимая, что опять чуть не сболтнул лишнего. — Но моя миссия провалена… Зигмунд мертв… Братья-монахи мертвы… А этот проклятый всеми богами русский вновь ушёл, хотя уже был полностью в наших руках! Scheisse! Scheisse! Scheisse! — в исступлении прорычал Хубертус, не в силах больше сдерживаться. — Рейхсфюрер меня четвертует! — Прошу прощения, Вольфганг, — когда приступ гнева эсэсовца «с неограниченными полномочиями» немного ослаб, произнес майор, — тот русский… — Что «тот русский»? — нервно отреагировал на фразу Хубертус. — Что?!!! — Он не ушёл, как вы изволили выразиться, — спокойно ответил майор, не обращая внимания на выходку молодого учёного. Ещё неизвестно, как бы он сам себя повел, если бы не оправдал доверие первых лиц Третьего Рейха. А уж он-то, в отличие от этого мальчишки, настоящий боевой офицер, прошедший не одну военную компанию. Наверное, майор бы застрелился, чтобы смыть собственной кровью позор таких масштабов. Да и то, неясно, что после случилось бы со всей его семьёй и родственниками. Он знал, что добренький «фермер» дядюшка Хайни не прощает провалов. Да еще и такого масштаба. Так что этому желторотому ученому-унтерштурмфюреру СС с неограниченными полномочиями можно было только посочувствовать. — Что? — словно не расслышав, переспросил Хубертус. Он уже и не надеялся на благоприятный исход и хватался за любую соломинку. — Что ты сказал, Альбрехт? — Вольфганг даже не заметил, как перешел на «ты» от нервного напряжения. — Он не ушёл, — повторил майор, закрыв глаза на фамильярное обращение. В такой ситуации этот простительно. — Мои парни загнали его, как дикого зверя. Он залег в одной из изб этой варварской деревни и пока огрызается… Но это ненадолго — скоро у него кончатся патроны. — Не трогать его! Надо брать живьём! — неожиданно воспрял духом Хубертус, наконец-то сообразив, что еще не всё потеряно. — Я уже распорядился, чтобы аккуратнее, — ответил майор. — Правда, по другой причине — у него «в заложниках» до сих пор находится гауптманн Кюхмайстер, только вчера прибывший на службу в нашу дивизию. Гауптманну особо благоволил оберст-лейтенант Кремер… Однако, мне показалось весьма странным, что ваш «коллега» — майор Кранке, стрелял в него перед смертью… — Можете не продолжать, Альбрехт, — перебил Дельбрюка унтершарфюрер СС, — гауптманну просто не повезло попасть под магнетическое влияние русского диверсанта… — По выпученным глазам майора Вольфганг понял, что проговорился опять. — Не вздумайте это где-нибудь брякнуть, мой друг! — предупредил Хубертус. — А лучше — вообще забудьте… — А он действительно такое умеет, Вольфганг? Он что, гипнотизёр, как Мессинг? — Вновь посыпались вопросы от майора. — И не только! Именно поэтому я должен его доставить в Берлин! — нервно воскликнул Хубертус. — Пока действует артеф… Хватит разговоров, Альбрехт! Иначе я на нервах такого вам наговорю, что нам с вами на пару вырвут языки и прижгут калёным железом! Давайте уже доберёмся до этого русского ублюдка, и покончим с этим дерьмом! Дом, в котором засел русский ведьмак был окружен едва ли не десятью рядами стрелков. Да и узкие улицы деревни были сплошь забиты танками — не пройти не проехать — майор подошел к поимке диверсанта с педантичность настоящего немца, граничащей с маразмом. Однако, вырваться из этого кольца было совершенно невозможно. — Герр майор… — К Дельбрюку подскочил один из командиров подразделения стрелкового полка. — Как у вас? — осведомился Альбрехт. — Еще огрызается, пёс? — Никак нет — уже минут десять, как затих, — доложил обер-фельдфебель. — Мы и провоцировали уже… Похоже, боезапас у него закончился. Можно его брать, герр майор! — Давай, Дитрих, действуй! — распорядился Дельбрюк. — Только аккуратно — он нам живым нужен… — И, желательно, невредимым! — вставил свои пять копеек Хубертус. — Если можно, конечно… — Сделаем всё возможное! — пообещал обер-фельдфебель, возвращаясь к своим бойцам. Буквально через мгновение мотострелки пошли на штурм избы, из которой так и не донеслось больше ни одного выстрела. — Не волнуйтесь, Вольфганг! — постарался успокоить Хубертуса майор. — Ребятки у Дитриха самые лучшие… — Можно заходить! — не прошло и пяти минут, как из избы раздался голос обер-ефрейтора. — Всё чисто! Вольфганг сломя голову ломанулся на звук голоса, наплевав на любые условности. Он ворвался в убогую русскую лачугу как ураган, едва не разбив и без того ноющую голову о низкую притолоку входа. У распахнутого окна он увидел неподвижно сидящую против света фигуру и стремглав кинулся к ней. Но его мольбам не суждено было сбыться — едва Вольфгант подбежал поближе, как узнал в этой фигуре бедолагу гауптманна Кюхмайстера, павшего жертвой гипнотических способностей русского ведьмака. Причём, на эти способности малефика обережный артефакт, блокирующий магию, абсолютно не действовал. — Scheisse! — уже привычно выругался Вольфганг, внимательно осматривая привязанного к стулу гауптманна. По всей видимости, мёртвого… — Он всё-таки смылся! Но как? Как он смог это провернуть? — Ребята обыскали дом и всю округу, — сообщил подошедший майор. — Здесь больше никого нет. — Он все-таки ушёл, Альбрехт! — Хубертус хватанул кулаком по столу и обессиленно упал на лавку. — Выходит, что это именно гауптманн Кюхмайстер всё это время отстреливался от наших ребят, прикрывая отход вражеского лазутчика? — изумлённо спросил майор. — Вы совершенно правы, Альбрехт, — уныло подтвердил Вольфганг. — Воздействие на мозг гауптманна было настолько велико, что он, похоже, не разбирал, где свои, а где… Зигмунд, земля ему пухом, однажды тоже попал под такое воздействие… — поделился с майором Хубертус. — Он своими собственными руками расстрелял половину своей роты… — И это всё он? Этот русский? — Он… И это он еще в полную силу не вошел… — Хубертус нервно взмахнул рукой и замер, немигающе глядя на перстень с большим рубином, надетый на его средний палец. Рубин мерцал, как будто в такт биения сердца. — Он светится… — неверяще произнес Вольфганг. — Светится… А это значит… гауптманн Кюхмайстер и есть ве… Хубертус подскочил к обвисшему на кресле телу и приложил руки к шее, стараясь нащупать пульс. С огромным трудом, но ему удалось обнаружить медленные и очень редкие сокращения сердца. Значит, гауптман был еще жив. — Носилки! Машину! Срочно! — заорал во всю глотку Вольфганг. — Альбрехт, немедленно свяжитесь с ближайшим аэродромом! Пусть сейчас же готовят рейс на Берлин! Если будут проблемы — пусть свяжутся с рейсхканцелярией, даже с самим рейхсфюрером! Вот позывные! — Он достал из внутреннего кармана бумажку с цифрами и передал её майору. — Шнель! Шнель! Майор выскочил на улицу, и Хубертус услышал его отрывистые команды. Солдатики забегали, как ужаленные в зад, а где-то неподалеку завелись моторы автомобилей. Оставшись наедине с неподвижным телом, Вольфганг воровато огляделся и незаметно вытащил из кармана прозрачный пузырёк со светящейся жидкостью, несколько капель которой он капнул в приоткрытый и окровавленный рот гауптманна Кюхмайстера. Глава 1 Мы неслись со злыднем с пригорка, постепенно набирая ход. Мимо пролетали кусты, ветки деревьев временами хлестали меня по лицу, но я этого словно бы и не замечал. Внутри меня клокотала настоящая ярость, которая буквально сочилась из моих глаз. Она расстилалась по земле за моей спиной призрачным темным туманом, заставляющим скукоживаться и чернеть зеленую растительность. — Прости, дедко Большак! — крикнул я на ходу, рассчитывая, что меня услышит лесной хозяин. — Не по злому умыслу это! — Береги себя, товарищ мой Чума! — Голос лешего словно раздавался со всех сторон. Как будто сам лес — деревья и кусты отвечали. Но услышал-таки меня лесной владыка, и претензий ко мне, похоже, не имел. — И я помогу тебе в этой схватке, чем смогу… Чем же таким собирался мне пособить дедко Большак, я не представлял. Но и отказываться я даже не подумал — мне сейчас любая помощь пригодится, какой бы незначительной она не была. Жаль, что обещанной силы он раздобыть так и не сумел. Но, думается мне, что Лихорук сейчас основательно развернётся, пополнив свой, а заодно и мой резервный «боезапас». Неожиданно мой одноглазый братишка растворился в воздухе, принимая привычное для себя состояние бесплотного зловредного духа. Я видел в магическом зрении, как он мгновенно меня обогнал и «скоростным метеором» помчался к границе леса. Стремительное движение злыдня даже оставляло за собой в эфире настоящий инверсионный след, как от пролетающего высоко в небе самолета. Мне же пришлось плестись за ним следом, хотя я бежал так быстро, как никогда не бегал в этой жизни. Да и в прошлой бегуном-спринтером тоже никогда не был. А тут ещё и ноги сами несли меня под уклон. Но догнать злыдня мне всё равно не светило. Пока я несся по лесу, то краем глаза отмечал происходящие с ним изменения. Мне казалось, что даже кусты и деревья потихоньку пришли в движение. Я обгонял оживающую на глазах ползущую растительность, подобную той, что когда-то пленила Лихорука, распяв его между древесных стволов. Толстые «лианы», словно гигантские змеи, неторопливо ползли в одном со мной направлении. Местами мне приходилось перепрыгивать через шевелящиеся корни деревьев, выползающих из земли, и медленно перетягивающие высоких лесных исполинов поближе к деревне. Лес словно ожил, превратившись в одно гигантское, но невероятно медлительное существо. Однако, я не позавидовал бы никому, кто отважился бы встать на пути этого исполина. Помимо этого, я заметил еще сотни и тысячи «ручейков», бегущих по земле насекомых: всевозможных муравьев и жуков, а приглядевшись, заметил пролетающие в воздухе темные «эскадрильи» шершней, ос и диких пчёл. Гудели в воздухе плотные кучки слепней и целые облака гнуса — летело всё что могло грызть, кусать и жалить. Лесной владыка выставил настоящую армию, серьёзные силы которой сумеют основательно досадить противнику, отвлечь его, раздергать «по кускам» и нимало помочь нам с Лихоруком. Неожиданно из-под кучи прелой листвы начала изливаться натуральная «серая река» — к живому воинству лешего присоединились лесные мыши. На такую помощь я даже не рассчитывал. — От души, старина! — коротко выдохнул я. — Сочтёмся! — Одно дело делаем, товарищ мой Чума! — раскатилось эхом по лесу. — Какие меж нами счеты? — Заметано! — Я перепрыгнул не слишком широкий овражек и вылетел на заросший травой луг, сплошь забитый тяжёлой немецкой техникой. Фрицы неспешно собирали манатки и «прогревали двигатели», явно собираясь отчалить из Тарасовки в самое ближайшее время. Но, надеюсь, что свалить отсюда удастся далеко не всем — я собирался устроить утыркам настоящую кровавую баню. А с такой мощной поддержкой, как Лихорук и леший, жертв будет достаточно. Но не думаю, что даже перебив их всех, я сумею затушить мою жажду мести. Она утихнет только тогда, когда подкованные металлом сапоги наших героических солдат высекут искры на древних мостовых Берлина, когда над разрушенным рейхстагом взметнётся алое знамя Победы и когда к подножию мавзолея на Красной площади скинут проклятые знамена и штандарты Третьего рейха. Вот только тогда я, может быть, слегка успокоюсь. Но и то, не до конца, памятуя, чем закончилась наша тридцатилетняя псевдодружба с забугорными и заокеанскими благодетелями после развала Советского Союза. Никто из них и не собирался «интегрировать» Россию в «европейское сообщество», а уж тем более и «в заокеанское». Им всем просто нужна была дармовая рабочая сила, добывающая из собственных же земных недр природные богатства. Которые, естественно, они будут закупать у нас за сущие копейки. — А как вы хотели? — едва ли не прямым тестом говорили они, счастливо смеясь нам в лицо. — Сырьевой придаток — вот тот максимум, на который вы можете рассчитывать! А за это мы «осчастливим» вас гамбургерами, чипсами и газировкой. А к чему всё это привело, вы и сами прекрасно знаете. Едва только Россия попыталась сломать «стереотип» и жить своим умом, как мы тут же вновь превратились «в угрозу всему прогрессивному мировому сообществу». В дикого и опасного зверя, которого необходимо остановить любыми доступными способами. И ценник у этого «способа» оказался непомерно велик… Но пока я не хотел так далеко загадывать. Однако, если у меня будет хоть малейшая возможность изменить вероятное будущее, в котором мне довелось жить, я, ни капли не задумываясь, сделаю это. Ведь нет большей беды и большего горя, когда брат идёт на брата. Хотя, вся история государства Российского с древнейших времен, от Рюрика и до Гражданской войны, изобилует такими печальными примерами. Какие только мысли не бродили в моей голове в преддверии жаркой схватки с врагом. Но, едва только я выскочил из леса, который медленно, но неумолимо шагал за мною следом (думается, что леший под шумок решил оттяпать себе чутка потерянных когда-то территорий), в голове основательно прояснилось. Из неё вылетели все посторонние размышления, а мысли стали ясными и кристально чистыми, словно вода в роднике, находящейся в недоступной лесной чаще. А на «первый план» вышла боевая ярость и лютая ненависть к захватчикам, которая буквально клокотала внутри меня, требуя немедленного выходя. Пока я добирался до места схватки, Лихорук уже основательно развернулся на поле боя. Теперь его ничего не сдерживало, а наоборот, он отчетливо чувствовал, насколько сильно я хочу уничтожить всех этих тварей, стереть их с лица земли и уничтожить даже память об их мерзком существовании. И мой одноглазый братишка показал себя во всей «красе», вспомнив былые времена, когда его едва-едва сумели повязать великие волхвы, да и то лишь с помощью могучего лесного духа. Едва вылетев из леса, он одним махом «высушил» экипаж старенького Panzerkampfwagen I [1]. Я запомнил его название лишь потому, что это был первый германский серийный танк после окончания Первой мировой войны. Этот «динозавр» бронетанковых войск вермахта активно использовался германскими войсками на начальном этапе Второй мировой войны. А к сорок второму году он был полностью заменён более современными танками и по причине крайней устарелости снят с вооружения. Фашистским ушлепкам не повезло — они в один миг превратились в иссушенные мумии, подобные братьям-инквизиторам, и упали пустыми пыльными мундирами, набитыми одними костями, там, где застала их мгновенная смерть. Нацисты сдохли, а в мой резерв пролился довольно неслабый ручеек силы — Лихорук продолжал щедро делиться со мной полученной энергией. Он выкашивал экипаж за экипажем, двигаясь словно смерч от одного танка к другому. Ручеек «дармовой» силы постепенно становился мощнее и мощнее, пока, наконец, не превратился в настоящую полноводную реку. Но я пока не спешил вступать в схватку, решив дать злыдню как следует разойтись. Такого размаха он, наверное, не испытывал уже давно. Фрицы, наконец, почуяли что-то неладное — заметили, каким ужасным способом дохнут их соратники и друзья-приятели. И ведь всё это происходило для них без каких-нибудь предпосылок — просто пышущие здоровьем вояки неожиданно превращались в сморщенные высушенные трупы. Злобную нечисть, продолжающую оставаться в бестелесном состоянии никто из немцев так и не замечал. Несмотря на всё происходящее, паника пока еще медленно бежала по рядам немцев — слишком уж много их скопилось в Тарасовке. Целая дивизия! А Лихорук пока прошелся лишь по самому её краешку. Поэтому те из танкистов, кто располагался в максимальной отдалённости от леса, еще даже не почесались. Как говорилось в одном рекламном ролике из моего времени: а мужики-то не знают! Однако, когда в бой вступили маленькие, но жутко кусачие летно-истребительные силы лесного полководца, паника начала стремительно набирать свои обороты. Даже самые тупорогие начали догадываться — что-то пошло не так! Да и попробуй не догадаться, попав в настоящее облако злобной мошкары. Маленькие прожорливые твари, накидываясь на свою жертву, буквально загрызали её до смерти. Ведь мошка, это вам не комары, которые лишь прокусывают плоть. При нападении эти микроскопические «мушки» вырывают целые кусочки плоти. Тоже микроскопические, как и они сами, но когда этих прожорливых тварей «тьмы и тьмы»… В общем, я не завидовал тем гадам, которые попали «под ударную раздачу» мошки. Их смерть была куда мучительнее, чем смерть от промысла злыдня. Слюна мошек содержит сильный гемолитический яд, который, попадая в ранку при укусе, вызывал тяжёлую аллергическую реакцию даже у совершенно антиаллергичных людей. Болезнь начиналась резким зудом, жжением, внутрикожным кровоизлиянием, затем отёком и покраснением. Естественно, всё зависело от количества яда. Но яда сегодня было с лихвой. Яда также хватало в эскадрильях ос, шершней и диких пчел. Даже «безобидные» на их фоне слепни, тоже с большим успехом нагоняли ужас на ничего не подозревающих танкистов. В секторе действия кусачей «истребительной авиации» паника полыхнула стремительно, словно лесной пожар в засушливый сезон. Кое-кто из фрицев, пытаясь спастись от назойливых, но смертельных насекомых, забивался в свои бронированные коробки, но не тут-то было — танки становились для них братскими могилами. Самые смышленые из тех, кто еще не успел попасть под удар моих войск, срочно попытались свалить из того ада на земле, который я постарался для них устроить. Пусть, пока еще и не своими руками, но всё же… Однако, не каждую из машин удалось запустить — постарались еще одни бойцы «невидимого фронта» — мыши. Электроизоляция, топливные и тормозные шланги, одним словом все, что можно было сгрызть, было сгрызено, съедено и испорчено острыми мышиными зубами. Да к тому же еще и засрано толстым слоем свежего мышиного помета. Лихорук, не останавливаясь ни на мгновение, продолжал выкашивать врагов, словно сама неумолимая смерть. Я же шел следом за моим грозным воинством, как настоящий полководец, оставляя за спиной лишь обезображенные трупы врагов и черную, сгнивающую на корнях растительность, съеденную моей проклятой силой. Тьма, струилась за моей спиной, словно развевающий на ветру плащ. А за мной по пятам, там, где тьма истончалась и пропадала совсем, наступал лес, медленно поглощая луг, заваленный трупами немцев и оставшейся бесхозной техникой. Из-под земли пробивались тонкие росточки кустарников и деревьев, заполонив поляны, ранее заросшие лишь травой. Да и сами лесные исполины по приказу лесного хозяина сошли со своих исконных мест, отвоёвывая для леса новые пространства. — Фс-сё, п-ратиш-шка Ш-шума… — услышал я мысленный шелест злыдня. — Лих-хорук с-сыт… — Не ссы, братишка — прорвёмся! — неожиданно схохмил я, хотя прекрасно видел, что резерв моего одноглазого помощника раздуло от поглощенной энергии до невиданных размеров. — Сейчас помогу! — Дедко Большак! — воскликнул я, обернувшись к подступающему лесу. — Отзывай свою гвардию! Рои насекомых, что третировали совсем уже деморализованных немцев, с гудение поднялись в воздух тёмными тучами и стройными рядами втянулись в ближайшие заросли. Потоком пробежали мимо меня и мыши. Своё дело они тоже сделали. Земной поклон тебе, лесной владыка! Ну, что же, похоже пришел и мой черёд показать себя в деле. Я даже не заморачивался с магическими формулами — голова совсем не варила, а сила, собранная Лихоруком, требовала срочного выхода. Иначе, она грозила «сожрать и переварить» уже меня самого. Слишком уж ядовитыми были её эманации, даже для того, кто ей повелевал. И я просто шибанул по фрицам «сырой силой», которая, казалось, изливалось в окружающее пространство даже из пор моей кожи. Стелящейся по земле туман за моей спиной неожиданно всколыхнулся, словно живое существо, как матёрый хищник, почуявший свою законную добычу. Он приподнялся и развернулся за спиной на манер гигантских демонических крыльев, а затем стремительно рванул вперед, собирая щедрую, но страшную жатву. Я даже не ожидал, что настолько страшными окажутся последствия применения этого «туманного тлена». Он распространялся от меня в сторону уже основательно обосравшихся фрицев, накатывая на них настоящим девятым валом, пожирая всё на своём пути. Попадающие в туман объекты, и не только органического происхождения, мгновенно утрачивали прочность, разрушаясь, как будто под действием концентрированной серной кислоты. Тлен не щадил даже бронированную технику, металл которой рыжел прямо на глазах, осыпаясь на землю слоистой шелухой стремительной коррозии. За считанные секунды толстые броневые плиты оказались сплошь проедены дырами, как будто мощные машины длительное время провели в чрезмерно агрессивной среде. И если вредоносное действие Лихорука визуально было сложно заметить в самых дальних «рядах» танковой дивизии, то стремительно чернеющая волна тлена была заметна невооруженным взглядом. Крики ужаса и паники, смолкшие было после отзыва «лесного воинства», вновь возобновились, и были куда громче. Те, кто мог еще убежать, стремительно разгоняли свои таратайки, стараясь обогнать быстро распространяющуюся волну смерти. Стоит признаться, что некоторым это удалось. Я заскрипел зубами от бессилия что-либо сделать, но меня вновь выручил Лихорук, неожиданно вспомнивший, что его промысел может, помимо прочего, сеять раздор среди людей. Хотя этих тварей я и людьми постеснялся бы называть. Обгоняя волну тлена, одноглазый братишка кинулся следом за удирающими фрицами, щедро потчуя их своим вредоносным промыслом. Его магия нагнала их уже за пределами поселка, на большом поле, сплошь засеянном пшеницей. Тяжелые траки танков, громко лязгающие при движении, безжалостно уничтожали практически созревшие посевы, накручивая стебли на гусеницы. Чертовы уроды думали, что сумели спастись, но не тут-то было! Промысел злыдня, на который братишка не жалел энергии (она у него разве что из ушей не выливалась), ввинтился в пребывающие в истерике мозги врагов, сводя их с ума и заставляя повернуть оружие друг против друга. Танки стреляли в танки, подбивали вспомогательную технику, давили гусеницами своих же солдат, свихнувшихся от страха и паля «в белый свет» и «друг в друга». На поле пшеницы развернулась нешуточная битва всех против в всех, и выжить в этой заведомо проигрышной войне, не суждено было никому. Даже внутри бронированных машин подчас разворачивались целые баталии, когда члены экипажа стреляли в боевых соратников из пистолетов и натурально кромсали их на куски ножами. Стрельба, взрывы, огонь, смерть — вот то, что действительно заслужили вероломные захватчики, нагло придя на нашу землю. Я лил силу полноводным потоком, но она не убывала. Наоборот, её у меня становилось всё больше и больше — ведь жертвы теперь измерялись даже не десятками, а сотнями и тысячами. Немцев было много, очень много для меня одного. Я еще чувствовал, когда на меня «накатила» эйфория от очередного повышения веды. Следующее — едва-едва распознал, а вот что творилось дальше, меня уже совсем не пробивало. От переполнявшей силы трещал резерв, из которого я не успевал её стравливать, щедро подпитывая «туманный тлен». Полыхали огнем меридианы, совершенно не предназначенные для перекачки такого гигантского объема энергии, грозя попросту перегореть от перенапряжения. Но я, сжав челюсти до хруста, продолжал истреблять 13-ю танковую дивизию вермахта. Никто из них не должен были выйти из этой битвы живым. Я уже ничего не чувствовал и не понимал кроме чудовищной и ослепляющей боли, превратившись в настоящую машину для убийства, но всё продолжал и продолжал выплёскивать из себя эту проклятую ядовитую силу, грозившую превратить в тлен и меня самого. В какой момент от перенесённых страданий моё сознание отключилось, я так и не осознал. Но когда я очнулся, вокруг не было ни одной живой души, кроме верного одноглазого братишки. Я лежал на краю истерзанного пшеничного поля, где, чадя вонючим дымом, горели фашистские танки. Но само еще играло красками жизни, тогда как за моей спиной расстилалась черная и «выжженная» моей проклятой силой земля, которую постепенно прибирал лес. — П-пратиш-шка Ш-шума ош-шнулс-ся! — радостно завопил злыдень, сидевший рядом у разведенного костерка. — А Лихорик тебе картош-шеш-шки ис-спёк! Я уселся с помощью злыдня, привалившись спиной к какому-то чахлому деревцу, а мой горбатый помощник сунул мне в руку уже очищенную печёную картофелину. Где Лихорук умудрился раздобыть картоху (ну, не накопал же?), да еще и бидончик свежего парного молока, я не представлял. Но всё это было, и отказываться я не стал, откусив еще теплый разваливающийся в руках корнеплод. Жаль, соли не было, но нечисть и соль — вообще понятия не совместимые. Я сидел, ел картошку и смотрел на горящие в поле танки. Но сам не переставал думать: каким же образом мне вытаскивать деда из цепких лап фрицев? [1] Panzerkampfwagen I (Pz.Kpfw.I, Pz.I; транслитерируется как Панцеркампфваген I ) — германский лёгкий танк 1930-х годов. В западной литературе распространено также название Panzer I ( Панцер I ), в советской литературе традиционно обозначался как Т-1. Глава 2 1942 г. Третий рейх «Аненербе» Институт геронтологии[1] Сегодняшний день у профессора биологии Волли Хорста не задался. Как, впрочем, и предыдущий день, и месяц, и год, и… И, вообще, после того провального диверсионного акта на территории Советского Союза, когда он весьма неудачно попытался доставить в рейх русского учёного профессора Трефилова и его гениальное изобретение, его карьера стремительно покатилась под откос. Дотации и финансирование, которые золотым дождем проливались на его институт еще шесть лет назад, на сегодняшний момент превратились в какие-то жалкие крохи. Только-только хватало платить и без того невысокое жалование сотрудникам, да латать дыры, поддерживая работу ветшающего оборудования. Профессор Трефилов, после тайной доставки в Германию, так и не очнулся. Мощного сотрясения мозга этого поистине гениального русского учёного, полученное после аварии и усугубленное побоями этого тупого солдафона Хайнца Кёллера, отвечавшего за силовую сторону операции, погрузило профессора в глубокую кому. И в этом состоянии профессор Трефилов пребывал уже пятый год. Используя испорченную в результате захвата документацию, Хорсту так и не удалось построить в рейхе изобретенную Трефиловым чудо-машину по извлечению из людей биологического времени. И, как ни бился над этим вопросом Хорст, у него ничего не выходило. Отсутствовала какая-то мелочь, существующая на данный момент лишь в голове русского ученого, находящегося в коме. Но Хорст до сих пор не сдавался, пытаясь пробить головой толстую бетонную стену. Именно напористостью и несгибаемым характером чопорный профессор-немец был так схож с профессором Трефиловым, который тоже не опустил руки, когда поначалу его открытие так и не признали в СССР. Хорст продолжал тщательно ухаживать за неподвижным и бессловесным телом русского гения, надеясь, что тот когда-нибудь очнётся. Но время шло, а Трефилов так и не подавал никаких признаков «жизни», оставаясь лишь бессловесным овощем. Но, Хорст верил, что когда-нибудь он сумеет разгадать эту тайну и воссоздать машину, поставив её на службу Великой Германии. Вот тогда-то он получит настоящее признание! И пускай тогда усатый Красный Дьявол — Иосиф Сталин и его еврейские комиссары кусают себе локти! Ведь вместо этого они могли позволить себе жить вечно! Нет, только просвещенные немцы сумеют достойно распорядиться научным багажом Трефилова. Восточным варварам этого не дано! Хорст до сих пор не сомневался, что у него всё получится — жестокосердная судьба любит упорных. А уже обладая «секретом вечной жизни» он сумеет утвердиться на одной ступеньке с самыми высокими иерархами Тысячелетнего Рейха. А ведь когда он впервые услышал эту совершенно безумную идею бригадефюрера СС Карл-Мария Вайстора, которого он поначалу посчитал просто свихнувшимся стариканом, то, естественно, в нее не поверил. Но этому неврастенику в чине бригадного генерала СС благоволил сам рейхсфюрер, называя его своим духовным наставником, подобным просветленному тибетскому гуру, знающим ответы на самые сложные вопросы мироздания. Именно этот факт поначалу заставил искать дружбы с этим, слегка шизанутым генералом. Да и не он один тогда поступал подобным образом, взять хотя бы того же профессора Левина, возглавившего позже один из самых секретных отделов РСХА — «Зондеркоманду 'Н», который тоже искал в то время выход на всесильного шефа СС, под крылом которого, собственно, и существовал весь гигантский механизм «Немецкого общества по изучению древней германской истории и наследия предков». Однако, со временем Хорст весьма втянулся в общение с престарелым генералом, собравшем вокруг себя весьма нестандартных людей, занимающих весьма высокие посты и должности. Многочисленные научные, а, зачастую и оккультные диспуты, разбавляемые откровениями старика, почерпнутыми, якобы, из его «семейной» памяти. И вот во время одного из таких «откровений» Виллигута Хорстом была намеренна затронута тема бессмертия, над которой он в последнее время много, но безрезультатно работал. Изучение этой животрепещущей темы сам Хорст начал, как бы это не показалось странным, с Библии. Именно в ней присутствовал перечень несомненных долгожителей человеческой расы. И череду рекордов долголетия открыл первый человек — Адам. Изгнанный Создателем из рая, Адам прожил аж девятьсот тридцать лет! Однако максимум прожитых лет принадлежал одному из его потомков — патриарху Мафусаилу, протянувшему на этом свете аж девятьсот шестьдесят девять лет! Этот жизненный срок и стал символом человеческого долголетия, получившего название — «мафусаилов век». Именно на Мафусаила, как на вероятный ориентир, что при определенных условиях можно достичь, и ссылались всевозможные сторонники теории бесконечности человеческой жизни, которых довелось изучить профессору Волли Хорсту. Однако библейское долголетие всегда вызывало сомнения в его реальности, поскольку, по нескольку сот лет люди жили только до потопа, и последним обладателем «мафусаилова века» был спасшийся в ковчеге Ной, покинувший наш бренный мир в возрасте девятьсот пятидесяти лет. Следующим шагом, в попытке выявления самого старого человека в «новое» время (после потопа), стали бесконечные мотания Волли Хорста по всему свету: в Англии самым знаменитым долгожителем эпохи Возрождения, информацию о котором удалось разыскать профессору, считался Томас Парр, якобы проживший сто пятьдесят два года — с 1483-го по 1635-й. Правда, как выяснил в процессе Хорст, дата его рождения и жизнеописание были известны в основном с его же слов. Никаких официальных документов, подтверждающих факт такого преклонного возраста — никаких записей в реестре рождения, документов с датой крещения, никаких упоминаний в епархиальных записях разыскать не удалось. Тем не менее, Парр прославился настолько, что великие художники Рубенс и Ван Дейк написали его портреты, а незадолго до смерти простолюдин удостоился аудиенции у самого короля Карла I, что было почти фантастикой для обычного английского виллана. Кое-какие документы Хорст все же обнаружил — это были записи известного врача-анатома Уильяма Гарвея, наблюдавшего Томаса Парра в последние годы его жизни. «Он существовал и даже процветал на диете из прогорклого сыра и молока в любом виде, грубого и жёсткого хлеба, и пил, как правило, кислую сыворотку. В возрасте 130-ти лет он ещё работал на ферме, пахал и собирал виноград», — писал известный анатом. Больше ничего достойного в Европе профессору разыскать не довелось, и он решил обратить свой взор на восток. Расстройству профессора не было предела, когда, прибыв в Поднебесную, Волли узнал, что буквально несколько лет назад скончался старик, разменявший четверть тысячелетия! Этот долгожитель — Ли Цинъюнь, по продолжительности жизни приблизился к некоторым Библейским персонажам, и был окутан в Китае настоящими легендами. Официально считалось, что родился он в 1677-ом году, а умер в 1933-ем году. То есть, он прожил целых 256-ть лет! За свою сверхдолгую жизнь Ли Цинъюнь был женат двадцать четыре раза и стал отцом более чем двести раз… Но и здесь присутствовала та же самая проблема, как и в случае с Томасом Парром — не было задокументированных источников о рождении Ли Цинъюня в 1677-ом. Однако, кроме спорной даты рождения, ситуация с документами была куда лучше: в 1749-ом году Цинъюнь, которому, согласно источникам, было к тому времени уже семьдесят два года, явился ко двору правителя уезда Кайсянь, где его взяли на службу в качестве преподавателя боевых искусств и специалиста по тактике. И дальше биография Цинъюня прослеживается довольно неплохо. По крайней мере, в архивах нашлись данные о том, что имперское правительство поздравляло «вечного травника» с 100-ым, 150-ым и 200-ым днями рождения. В 1908-ом году Ли и его ученик Янь Хэксуань опубликовали книгу «Секреты бессмертия Ли Цинъюня», которую Хорст тут же поспешил разыскать. В 1927-ом году генерал Янь Сен пригласил Цинъюня в Ваньчжоу, где была сделана единственная известная фотография Ли с целебным корнем в руках. Хорст, как настоящий исследователь ринулся разбираться: что же такого особенного делал этот человек, чтобы прожить настолько рекордно долгую жизнь? Ведь он — не один из легендарных Библейских старцев, которых из ныне живущих никто не видел. Он даже не Томас Парр, со времени смерти которого прошло три сотни лет. Он был его, Хорста, современником! Основную часть своей жизни Ли Цинъюнь прожил в горах, где практиковал цигун и собирал травы. Причём, травами он начал заниматься с десяти лет. Много лет Ли Цинъюнь придерживался растительной диеты, питаясь травами, ягодами, диким женьшенем, рисом и рисовым вином. Когда старца спрашивали, в чём секрет его долголетия, он отвечал: «Удерживайте тише сердце, сидите как черепаха, идите бодрым, подобно голубю и спите подобно собаке». Посетив еще несколько восточных стран, немецкого профессора Волли Хорста наконец-то занесло и в Советский Союз — на тот момент никакой видимой напряженности между двумя странами еще не наблюдалось. Однако, первое время ему ничего не удавалось найти по интересующей его теме, пока в один прекрасный момент его не занесло в горные районы одной из советских республик — Азербайджана, где ему, в конце концов, удалось обнаружить аж трех! живых и вполне здоровых стариков, далеко перешагнувших за столетние рубежи. Первый из них — Ширин Гасан оглы Гасанов, живший в селе Черекент, согласно паспортным данным, родился 1817-ом. Он говорил, что помнит, как односельчане уходили на Русско-турецкую и Крымские войны, и рассказывал профессору Хорсту, как изменилась жизнь после революции 1917-го года. Более того, все местные советы старейшин признавали его за старшего. Следующим, кого удалось разыскать Хорсту, оказался Махмуд Эйвазов, который родился в 1808-ом году в Талышском ханстве. За свою долгую жизнь он тоже успел застать и Российскую Империю, и СССР.Этот словоохотливый долгожитель, находящийся во вполне себе здравом уме, признавался профессору, что больше всего на свете любит наслаждаться горной природой, любит созерцать, наблюдать, размышлять. «Получается, если вы хотите долго жить, выезжайте в такие места, которыми готовы любоваться годами. Таким вот образом годы и прибавятся, — охотно делился своими секретами долголетия с профессором старый Махмуд. — А еще я никогда не пил и не врал». Заводских папирос и сигарет Махмуд не уважал, но зато он с наслаждением смолил самокрутки с «горькой» махрой. В Азербайджане Хорсту удалось встретиться с еще одним патриархом, родившимся в 1805 году — Ширали Фарзали оглы Муслимовым из села Барзаву, но проблема с идентификацией возраста у него была все та же: отсутствие оригинального свидетельства о рождении. Дату в документе, который присутствовал у него на руках, записали со слов самого же Муслимова. Итак, из всех этих поездок профессор вынес немного полезного, слишком противоречивой была информация, которую ему удалось собрать. Бесспорным было только одно — горный климат считался самым благоприятным для здоровья. Большинство найденных долгожителей происходили именно из горных районов, где в основном и прожили всю свою жизнь. Секрет, как казалось профессору, был прост и незатейлив: всё дело в небольшом дефиците кислорода в крови, который раскрывает резервные возможности сердечнососудистой и дыхательной систем, улучшает обмен веществ. К тому же, спокойная и размеренная жизнь на природе, не способствующая нервным потрясения и переживаниям, умеренные физические, но постоянные нагрузки, так же оказывали благоприятное действие на организм. Простая и непритязательная пища, никаких излишеств, полное отсутствие спиртного. Вот только пагубной привычкой к табаку страдала буквально половина стариков. Однако, даже с ней они сумели дотянуть до почтенного возраста. В общем, тайна долголетия так и осталась неразгаданной немецким профессором. Какого-нибудь одного «чудодейственного рецепта», позволившего людям железно перешагивать через хотя бы столетний рубеж, он так и не обнаружил. Некоторое время бесплодно подолбившись головой о стену, профессор Хорст вновь посетил старинный замок бригадефюрера Вайстора. Ему нужен был хоть какой-то, пусть и безумный, но намек. Он надеялся, что старик сумеет-таки натолкнуть его на новые идеи на поприще исследований долголетия, как это уже случалось ранее, помочь советом, натолкнуть на необычные направления, в общем, задать хоть какой-то «вектор» для зашедших в тупик исследований. И его надежды, в какой-то мере, оправдались. — Ты не там ищешь, Волли! — Пригладив ладонью щеточку седых усов, с прищущуром взглянул на профессора старик. — В смысле не там, Карл? — С интересом переспросил Хорст, пока еще не понимая, что подразумевал под ээтой фразой престарелый шарлатан, умеющий ловко морочить головы даже сильным мира сего. — Ищи любые упоминая о древних упырях, и ты найдешь ответ на свой вопрос — Упоминания об упырях, Карл? Ты верно решил посмеяться надо мной? — На это раз Волли Хорст решил, что старик точно пудрит ему мозги. — Зря ты так, мой юный друг! — И не подумал расстраиваться Вайстор. — История древнего, еще допотопного мира, написана именно упырями. Именно они правили на земле еще до богов. Правили тысячами и десятками тысяч лет, ибо были бессмертны! И вера в этих существ была куда древнее веры в богов, пришедшей много позже! И что-то, как раз, позволяло этим существам жить бесконечно долго! — Так что же это такое, Карл? — волнуясь, воскликнул профессор. — Что позволяло им жить вечно? Неужели человеческая кровь, которую они пили, и дарила им долголетие? — Они поглощали саму субстанцию жизни, содержащуюся в крови! — величаво ответил старик. — Древние кровососы поглощали саму жизнь своей жертвы, поддерживая себя в неизменном состоянии на протяжении тысячелетий! Некоторые из них и я знаю точно, и сейчас топчут нашу многострадальную землю. Только за столь длительный срок они научились отлично маскироваться от простых людей… — Вот только как её отыскать, эту самую неведомую «субстанцию жизни»? — спросил практически поверивший Вайстору профессор. — Смешной вопрос, — с отчетливой ноткой безумия рассмеялся «главный эзотерик» Рейха. — Ответ же лежит на самой поверхности! Чем, по твоему, меряется человеческая жизнь? — Ну, не знаю… — Пожал плечами Волли. — Прожитыми годами? — брякнул он первое что пришло в голову. — Браво, мой мальчик! — неожиданно захлопал в ладоши Карл. — Не важно — минутами, месяцами или годами измеряется время. А вот временем измеряется сама жизнь человеческая! На этом разговор был закончен, и весьма возбужденный Хорст покинул замок престарелого «черного мага», каким считали Вайстора его приближенные. А вот профессор Волли Хорст в магию не верил. Но он верил в науку и в неминуемый технический прогресс. И хоть до формулировки третьего закона Кларка оставалось еще добрых тридцать лет, но профессор был убежден, что современные технологии показанные, допустим, какому-нибудь африканскому дикарю, будут в его глазах нисколько не отличимы от магии и колдовства. И всякое достаточно развитое разумное существо будет неотличимо от бога. А буквально спустя пару месяцев Хорсту в руки попала научная статья некоего русского профессора Трефилова, в которой гениальный, как оказалось в действительности, ученый, рассуждал о свойствах открытого им «биологического времени». И Волли понял — это знак. И с поспешностью желторотого юнца вновь засобирался в Советский Союз. [1] Геронтология (от др.-греч. «старик» + «знание, слово, учение») — наука, изучающая биологические, социальные и психологические аспекты старения человека, его причины и способы борьбы с ним. Термин ввёл И. И. Мечников в 1903 году. Глава 3 Я сидел, привалившись спиной к тонкой белоствольной березе, натурально «расплывшись» на солнышке. Подбитые на поле танки уже перестали жарко полыхать, а лишь чадили чёрным вонючим дымом. Пшеница, выгоревшая местами, тоже погасла. Хорошо, что всё вокруг было мокрым от проливного дождя, устроенного лешим по моей просьбе. Да он и сам сидел сейчас рядом со мной плечом к плечу, с удовольствием уплетая оставшуюся печеную картоху и запивая её парным молоком. Молоком злыдень разжился у Глафиры Митрофановны, просто умыкнув его после вечерней дойки. Достанется же ему по возращении от мамашки на орехи! Но сейчас Лихорук был, наверное, самой счастливой нечистью на земле. Он тоже сидел на земле возле небольшого, им же разведенного костерка, в котором еще пеклась картошечка, и, урча, словно сытый кот, щурился своим единственным глазом на ласковое солнце. В таком грандиозном побоище он еще никогда не участвовал. И его сейчас распирало от поглощенной силы, которой он был «залит» по самый край, под самую высокую «завязочку» резерва. Леший тоже был весьма доволен: он избавился от врагов, которые грозили причинить вред его бесценному лесу, да и территории у него приросло изрядно. Дело в том, что Тарасовки и её окрестностей больше не существовало «в природе». Там, где всего пару часов назад стояли многочисленные деревенские избы, Дом культуры и прочие объекты социальной структуры, не осталось ничего! Да-да, вообще ничего! Словно и не было тут никакой жизни, кроме исконной лесной, отнятой и отвоёванной у лешего людьми когда-то давным-давно. А сейчас он просто вернул своё. Не знаю, какие уж байки будут ходить среди партизан, когда они в очередной раз заглянут в эти края. Похоже, что слухи про сгинувшие в лесу за одну ночь целые деревни, не такие уж и слухи. Сам тому свидетель. Уцелело только небольшое поле пшеницы, у которого мы и сидели, лениво наблюдая за легкими пролетающими облаками, которые временами перекрывал жирный и вонючий дым от чадящих немецких танков. Из всей танковой дивизии, что была отправлена в наши края по мою душу, не выжил никто. Леший лично в этом убедился, разослав своих быстроногих гонцов по всей округе. По всей видимости, уцелели лишь те фрицы, кто отправился в качестве охраны с Вольфгангом Хубертусом, отчего-то решившим забрать моего смертельно раненного старика в Берлин. Но я, если честно признаться, был ему за это благодарен. Недаром же сама судьба подарила жизнь этому молодому фрицу, «отведя» мою руку. А взамен этот сопляк-эсэсовец что-то сделал с моим стариком… А ведь он тоже, по сути, спас ему жизнь. Я в тот момент точно знал, что дед — не жилец. И спасти его обычными способами (поскольку магия не работала) невозможно. Моя «ложная» память это стопроцентно подтвердила. Иначе, я не оставил бы его прикрывать мой отход. Однако, судьба-злодейка сделала очередной «финт ушами», и Чумаков-старший чудом выжил… И назвать это как-то по-иному, я не мог — для меня это было действительно настоящее чудо. Вот только нужно было как-то теперь вызволять старика из Берлина. Но как это провернуть, я пока не знал. Но то, что я не оставлю его — факт, не подлежащий обсуждению! Вот немного передохну от трудов «праведных», и совершу полноценный «дранг нах[1]». — Чего закручинился, товарищ мой Чума? — закинув в рот очередную чумазую картошечку (леший даже не утруждал себя тем, чтобы очистить её от превратившейся в угольки кожуры), поинтересовался дедко Большак. — Мы с тобой такое большое дело осилили… Даже злыдень твой настоящим богатырём-героем себя проявил. Даже не знаю, как вас оба-двое и благодарить… — Не надо благодарностей, дедко Большак! — Я по-приятельски обнял старичка-лесовичка за худые угловатые плечи (это, если что, «обманка» — уж я-то знаю, каким на самом деле может быть этот могучий лесной дух). — Одно дело сделали — уничтожили супостата, что на землю нашу пришел роток разевать! — Ага, — согласился со мной леший, — на чужой каравай роток не разевай! Будь по-твоему, товарищ мой Чума, обойдемся без взаимных благодарностёв! Но знай, что ты мне теперь — нипервейший друг! Самый желанный гость в моём лесу! — Вот это другое дело! — обрадовался я. — А вот скажи, дедко Большак, а как в других лесах заведено? Например, твоя чудесная тропинка в нем откроется? — Если хозяина свово в том лесу нет — мало нас, леших, на свете осталось, — пояснил он, — то вполне себе откроется. Так-то способности у нас схожие… А ты никак собрался куда, товарищ мой Чума? — Друга моего супостаты пленили и с собой увезли, — тяжело вздохнув, ответил я. — Он за меня жизни своей не жалел… Вызволять его собираюсь, дедко Большак. — Правильное дело замыслил, — одобрительно прогудел леший, — сам погибай, а товарища выручай! А я тебе пособлю, чем смогу. Словес разных нашепчу, чтобы живность лесная всякая — звери, там, и птицы тебе добрыми помощниками стали даже в краях чужедальных. — Вот это подарок, так подарок! — искренне обрадовался я, еще крепче стиснув в объятиях лесного хозяина. — Вот это удружил, дедко Большак! Век не забуду твою доброту! — А не в этом ли и заключается смысл дружбы? — Хитро прищурился старичок. — Помогать друг другу? — ради проформы спросил я. — Да! — Согласно кивнул леший. — Радовать, помогать, дарить подарки. И причём — безвозмездно! — То есть даром! — закончил я известной фразой из старого советского мультфильма, который, впрочем, еще даже и не сняли. — А если понадобится — стоять за друг за дружку горой! — продолжил леший. — Ведь когда-то давным-давно этим словом называли спутников и товарищей в военных походах, — ударился в воспоминания лесной хозяин. — От того корня и происходит и дружина — войско… Чу! — неожиданно насторожился он. — Люди сюда идут. Трое. Эти твои, как же их? А! — вспомнил старичок. — Партизаны. Может поводить их по округе, чтобы не докучали? — Нет, дедко Большак, не надо, — мотнул я головой. — Они тоже в сегодняшней битве нимало нам помогли — отвлекли внимание в нужный момент. Ты их не обижай — не по собственной воле они в твоем лесу «прописались». А сейчас им и вернуться-то некуда… — Указал я на «съеденную» лесом Тарасовку. — Нешто я не понимаю, друг мой Чума? — усмехнулся леший. — Пущай живут. А деревень разных окрест еще хватает — будет, куды после войны возвращаться. А я их как придётся — на хороший лес строевой наведу. Мне его всё равно обновить надобно. Вот и отстроятся наново, только в другом месте. Ну, бывай — мне показываться людям не след… — И ушлый старикашка исчез, словно под землю провалился. — А ты, брат Лихорук, стань пока невидимым, — попросил я злыдня. — И постарайся гостей промыслом своим не задеть. — С-с-сделает Лих-хорук, как п-пратиш-шка Ш-шума прос-сит, — прошипел, словно спускающееся колесо злыдень и тоже растворился в воздухе. Не прошло и пяти минул, как к месту моего заслуженного отдыха выползла из новоявленного леса натурально ошалевшая «делегация» партизан. Шли они, похоже, ориентируясь на черные клубы дыма от догорающих немецких танков. Первым, словно предводитель этой маленькой команды, вышагивал никогда не унывающий дед Маркей, лихо сдвинув на затылок свой картуз с лопнувшим козырьком, тоже повидавший немцев еще в Первую мировую. За плечами у старика болталась его любимая «бердана», с которой он, похоже, никогда не расставался. Даже ложась спать, пристраивал её рядом. А вот шагающие за ним следом товарищи партизанские командиры — Суровый и политрук, шли уже не так бодро и весело, как дед Маркей, которому, по всей видимости, и сам чёрт не брат. Товарищи командиры нервно оглядывались по сторонам, временами спотыкаясь и стараясь всеми силами разглядеть хоть что-нибудь узнаваемое из сгинувшей навсегда Тарасовки. Но леший постарался на славу, уничтожив даже мельчайшие детали человеческого вмешательства в природу. Я видел, как партизаны узнавали рельеф местности, но выросшие за одно утро древесные исполины начисто сбивали их с толку, видел, как полыхают недоумением и растерянностью их ауры. Лишь дед Маркей оставался невозмутим, как снаружи, так и внутри. Похоже, что в его жизни встречались и куда более мощные потрясения. Либо его психика настолько закалилась, что уже могла спокойно воспринимать и настоящие чудеса. Наконец вся честная компания выбралась на окраину развороченного танками поля, оставшегося неизменным. Вот тут-то и пришло настоящее узнавание. Позабыв про «режим секретности» и всего такого прочего, товарищ Суровый и товарищ Политрук разразились громкими возгласами, которые на телевидении моего мира обычно демонстративно запикивали. Они едва не крутились волчком, оборачиваясь то к полю, которое прекрасно помнили, а затем к лесу, расположение которого не укладывалось в их головах. И так до бесконечности, о чём-то споря и активно жестикулируя руками. Я же продолжал тихонько сидеть под березкой и ни во что не вмешиваться. Пусть они немного спустят пары, а там уж мы и поговорим. Первым меня, естественно, заметил дед Маркей, который тоже не вмешивался в спор отцов-командиров, а спокойно покуривал себе папироску-самокрутку. Зрение, конечно, было у старика феноменальное. Но этому факту я уже успел удивиться еще в первую нашу встречу. Лучший снайпер из тех, кого мне довелось встречать в своей «двойной» жизни! Да еще в таком-то возрасте! Оставив за спиной начальство, ушлый старикан двинулся прямиком ко мне, улыбаясь во все «тридцать два» (или, сколько их там у него осталось?). Приветно махнув рукой ему рукой, я внутренне приготовился к весьма теплой встрече, миллиону вопросов, на которые мне придётся выдать хоть какой-то ответ. И еще стоило подумать, какую версию о пропаже деда мне им выдать, чтобы ему не навредить. Ведь эта информация точно уйдет в Ставку, и как там отнесутся к провалу его миссии мне неизвестно. Командиры, заметив, куда направляется дед Маркей, увидели, наконец, и меня. После чего оставили ненужные больше споры, пошли быстрым шагом в мою сторону, видимо, надеясь получить ответы на все возникшие вопросы. Но ничего путного, кроме «секретное оружие», товарищи, и «секретная информация» они от меня не услышат. А поверить в настоящую магию (кроме деда Маркея) никто из них просто не сможет. Убеждения — дело серьёзное, а я пока не хотел их ломать «об колено». — Ну, паря! Ну, и натворил ты делов! — встретил меня своим неизменным приветствием дед Маркей, весело поблескивая прищуренными глазами из-под лопнувшего козырька. — И тебе не хворать, дед Маркей! — весело рассмеялся я, поднимаясь на ноги и подавая старику руку. — Признавайся, пострел, кудыть Тарасовку заховал? — пожав мою ладонь, тут же стрельнул ожидаемым вопросом старикан. — И откуда на её месте лес взялся? Да такой, как будто уже сто лет здесь стоял? Мы, ить, в отряде, вроде, о другом с тобой сговаривались — товарища твоего вызволить… — А оно вона как вышло, дед… — Я развел руками, указывая на горящие танки. — Всю танковую дивизию здесь положить пришлось. — Ты уж извини, старый, что так вышло, — вздохнув, «повинился» я перед дедом, — но деревня тоже не уцелела. — Цельную танковую дивизию положил? — Старик не то что удивился, он натурально в осадок выпал. — Так тебе, паря, не извиняться — тебе памятник ставить надыть! И звезду героя… Неужто сам-один? — Почему один? С товарищем Янусом, да с помощником моим… — Что?! — выдохнул подбежавший, наконец, командир партизанского отряда. — Где?! — вторил ему запыхавшийся товарищ Политрук. — Вы еще спросите: когда? — усмехнулся я. — И вам желаю здравствовать, товарищи дорогие! — Виделись, — коротко буркнул старший политрук. — Ох, ты! И правда… — Я неожиданно понял, что расстался с партизанами всего лишь несколько часов назад. Только вот для меня словно прошла целая жизнь. Я даже не мог понять, как за столь небольшой отрезок времени я успел пережить столько событий. Я умудрился безвозвратно потерять и вновь вернуть каким-то чудом своего старика. Пусть он сейчас и находился в лапах нацистов, но он был жив! И это было главным! Я сумел освободить Лихорука, которого тоже не чаял увидеть живым. Пусть его спасение и было омрачено потерей деда, но я нисколько об этом не сожалел. Даже, если бы мне пришлось повторить всё это, я бы не передумал. Я своих ребят и в прошлой жизни не бросал, не брошу и теперь. А деда мы обязательно вытащим совместными усилиями. Пока не знаю, как, но вытащу! А уж победа над целой танковой дивизией вермахта придала такой уверенности в своих силах, что мне постоянно приходилось одергивать самого себя, чтобы не зарывался. Головокружение от успехов весьма распространённый случай. Здесь главное не расслабляться, и не считать себя пупом земли. На этот раз мне просто повезло, что сил хватило на всех врагов. По сути, я пошел на это отчаянный шаг, надеясь лишь на родной русский авось, не имея за плечами абсолютно никакого плана и никаких серьёзных сил. Ведь я даже не знал в тот момент о помощи лешего, которая оказалась неоценима на первых этапах схватки. В следующий раз я был не намерен так откровенно рисковать. В общем, наш разговор с партизанами вышел не слишком долгим. Ведь открывать способ, с помощью которого была уничтожена целая танковая дивизия фрицев, я так и не стал. С трудом, но отбоярившись своей «железной» отмазкой, что сведения представляют абсолютную тайну. Ту же самую отмазку я залепил и на вопрос об исчезнувшей деревне. Биологическое чудо-оружие, правда, до конца так и не доработанное. Поэтому оно представляет опасность, как для врагов, так и для того, кто его использует. Партизаны с сомнением покачали головами, но мой весьма постаревший внешний вид их всё-таки в этом убедил. Но результаты применения этого «секретного чудо-оружия» их не просто впечатлили — а оставили в полном шоке. На вопрос о том, что я собираюсь делать дальше, я «честно» ответил, что в ближайшее время собираюсь продолжить «свою тоже очень секретную миссию», отправившись в самое сердце «королевства зла» — Берлин. К тому же я собирался освободить деда, о чём тоже не стал скрывать. В общем, уходя, партизаны продолжали пребывать в полном раздрае чувств. Но, тем не менее, пожелали удачи в моем нелегком деле. Я понимал, что вся эта необыкновенная информация тут же уйдет в Москву, где тоже будут ломать над этим голову. Ведь именно для проверки её достоверности, и был внедрён к немцам мой дед. Но дед пропал, а информация из весьма странной, но имеющей место быть, превратилась в по-настоящему фантастическую историю. Можно сказать, даже байку или сказку. Что ж, пусть подумают там, в Москве, а мне сейчас было совсем не до этого. После ухода партизан на меня навалилась какая-то жуткая слабость, что я едва-едва на ногах держался. Поэтому, открыв с помощью слова лесную чудо-тропинку, я поковылял к родному дому. Однако, с каждым пройденным шагом моё самочувствие ухудшалось. Мне казалось, что я горю прямо изнутри. Возникший из воздуха злыдень, постоянно незримо находившийся возле меня, успел подхватить меня под руку, не дав свалиться на землю. — Беда, п-пратиш-шка Ш-шума! — обеспокоенно произнес он. — Ты с-сеп-пе ф-фс-се каналы с-силы с-спалил! С-силовая х-хоряш-шка у теп-пя наш-шалас-с-с… [1] Дранг нах… — по-немецки «натиск на…». ГГ перефразировал известную немецкое высказывание- «Дранг нах остен» («Drang nach Osten» — «Натиск на Восток»), возникшая еще в раннем средневековье германская экспансионистская концепция колонизации восточных земель, первым проводником которой стал Карл Великий (742–814). В IX-X вв. главным направлением захватнической политики германских князей было австрийское. Позже насильственной колонизации подверглись северо-восточные земли славян. Император Вильгельм II (1859–1914) распространил традиции своих предшественников на Ближний и Средний Восток, а также на Сев. Африку. Глава 4 Как меня тащил до дома Лихорук, я уже весьма смутно помню. Но злыдень отлично с этим справился, да и чудесную тропинку я успел открыть. В общем, сдал он меня с рук на руки Глафире Митрофановне и Акулинке, которые и затащили меня в избу, уложив на кровать. И ничем больше помочь злыдень был не в состоянии, даже силой поделиться не мог — её и у меня хватало, так что резерв трещал по швам. Прана тоже была мне пока не нужна — ведь эта болезнь, как мне потом объяснила на пальцах мамашка, была чисто магического свойства, хоть и серьёзно влияла на моё физическое состояние. Но чисто «технически» я был жив-здоров. Вот такой парадокс. А вообще, «силовая горячка», как её обозвал мой одноглазый братишка, или «лихорадка Сен-Жермена[1]», как поименовала её Глафира Митрофановна, влияла не на физическое тело, а как раз на духовную составляющую — на энергопроводящие меридианы и взаимные связи между «органами» всей магической системы, включающие в себя источник и резерв. Но они же влияли и на ауру, которая, собственно, и влияла уже и на моё самочувствие. Первым из колдунов-магов-ведьмаков, как утверждала Глафира Митрофановна, такое состояние, или магическую болезнь, подробно изучил и описал тот самый весьма известный по легендам даже «простецам», алхимик и оккультист Сен-Жермен. Даже я в своем времени кое-что почитывал из его «приключений», считая их досужей выдумкой. А оказывается, он на самом деле был крутым магом, в отличие от другого графа-проходимца, которого все знают под именем Калиостро. И, как оказалось, именно Калиостро был самым известным плагиатором Сен-Жермена. С Калиостро все ясно. Его настоящее имя — Джузеппе Бальзамо, родился он середине 18-го века в Палермо в семье торговца сукном. Сызмальства отличался пристрастием к мошенничеству, и ни к какой настоящей магии отношения не имел. У него даже задатка не было — просто ловкий аферист. Хотя закончил он плохо — в лапах инквизиции, где умер в подземелье замка святого Льва, куда его заточили как еретика и обманщика. Всё это между делом мне поведала мамашка, когда начала уточнять анамнез[2]. Она буквально ошалела, когда я признался, что только за одну битву поднял свой чин просто на неимоверную высоту — подпрыгнул на три чина сразу. И суммарно за столь короткий промежуток времени перевалил за шесть вед. О таком быстром возвышении Глафира Митрофановна никогда не слышала. — Чтобы кто-то за несколько дней преодолел дистанцию в шесть вед… — бурчала она вполголоса, до сих пор находясь в шоке после моего заявления, — это просто немыслимо! Ты понимаешь, что натурально мог сгореть, а не только энергетические каналы спалить к чертям собачьим? — терзала она меня, попутно замеряя температуру, слушая дыхание, и еще проделывая массу всяких «медицинских операций». — Чего там у меня с ними? С каналами этими? — с трудом ворочая языком, осведомился я, постепенно понимая, что совершил нечто немыслимое с её точки зрения. — Я-то не вижу, но могу предположить, — ответила Глафира Митрофановна, — ничего у тебя от них не осталось! Ошметки одни! Надо же было додуматься, такую энергию сквозь совершенно неподготовленный организм пропустить! — продолжала она меня распекать. — Ты в школе учился? — неожиданно поинтересовалась она. — Не помню… Наверное, учился… — ответил я, памятуя о собственной амнезии. — Тогда попытайся физику вспомнить, горе ты моё, луковое, — с неожиданной нежностью произнесла она, — отчего нагреваются электрические провода. Она мне что, в таком состоянии экзамен по физике решила устроить? Я бы еще понял, если бы по биологии — она ж, как-никак, врач. Причём здесь электрические провода? Голова у меня соображала плохо, перед глазами всё кружилось, но на вопрос мамашки ответ я знал. — Это значит, что питающий кабель не справляется с нагрузкой. — Вот! Не справляется! — наставительно произнесла она. — Акулинка! — громко позвала она дочь, оставшуюся на улице. Похоже, что её доча сейчас выпытывает подробности случившегося у Лихорука. Так-то она девчонка ушлая — сдаст ей меня злыдень с потрохами. К тому же у него «приказ» — расценивать просьбы и требования хозяек дома, как мои собственные, если они не касаются нашей общей безопасности. — Да, мам? — ворвалась в избу девчушка, задорно тряхнув крепкими грудками под легкой хлопчатобумажной кофточкой с красочной ручной вышивкой. Никакого лифчика она, естественно, не носила. Ну, сами посудите, какие лифчики были в СССР этих лет? Да никаких и не было. Я читал, что до войны в женском исподнем гардеробе преобладали лишь рубашки и сорочки, которые шились из хлопка, бязи и батиста. Часто на них вышивали узоры гладью или мережкой сами владелицы, как вот сейчас на Акулинке. Примерно в то же время появилось слово «бюстгальтер», как, собственно и сам предмет гардероба. Ведь bustenhalter по-немецки — «держатель груди». Но только очень известные актрисы и жены видных партийных деятелей могли достать подобное белье из-за рубежа или купить его в специальных магазинах за валюту. А вот под прижившимся в просторечии словом «лифчик» тогда еще называли пояс для крепления чулок. Носили такой пояс даже дети, не только девочки, но и мальчики. В годы войны, конечно же, стало не до пошива женского белья. Все артели были перепрофилированы на производство бинтов, медицинских бандажей и прочих важных текстильных принадлежностей. В общем, никаких «держателей груди» у простого женского населения и в помине не было. Да что там говорить, в эти времена у мужчин кроме традиционного исподнего белья -кальсон, не было даже трусов! И даже в более поздние времена. Я сам помню шок по поводу трусов, который ощутил на первый день после призыва в армию после окончания института. Я, как обычно, решил не косить — дед бы точно меня не понял, и сразу после выпуска отправился на срочную службу. Нас, молодых призывников (хотя, по сравнению с восемнадцатилетними соратниками я был и не так уж молод) привезли в воинскую часть, постригли, после чего загнали в баню. По выходу из душевых, получали новенькую форму: брюки, китель, сапоги, портянки и какие-то непонятные белые штаны. — Ля-тополя, пацаны, а это зачем? Опаньки, а трусы где? Как же без трусов-то нормально жить? Привыкли мы к ним, с кровью не оторвать! А старшина в это время ржал, словно дикий жеребец: — Запомни, боец: без трусов ты проведешь ближайшие полгода! Пока летнюю форму одежды не получишь! Вот такие пироги с котятами. А в сорок втором — ни трусов, ни бюстгальтеров! Но мне это только на руку! Я даже в таком состоянии умудрялся наслаждаться женскими прелестями — дерзко торчащими напряженными сосками классной девчонки. И, кстати, никаких угрызений совести я не испытывал. Это же естественно! Так самой природой задумано, чтобы разнополые особи притягивались друг к другу. И не нам её, эту природу, об коленку переламывать. Мне даже получшело слегка. — Акулинка, тащи быстрее сюда ледяной воды из колодца и бутылку уксуса! — распорядилась мамашка, делая вид, что не заметила моего заинтересованного взгляда. — И быстрее, а то сгорит наш товарищ Чума в прямом смысле этого слова! Хотя, я же видел, что заметила. И этот взгляд ей жутко не понравился! Я с изумлением вгляделся в её ауру, пошедшую крупными бордовыми пятнами. Это что,ревность? Мама миа, во что я опять вляпался? Как бы это не показалось странным, но Глафира Митрофановна испытывала ко мне сильные чувства. И эти чувства, отнюдь, не были платоническими. Как же я буду разрубать этот Гордиев узел, в котором сам же и запутался? — Прямо так и сгорю? — чтобы хоть как-то отвлечься от решения этой проблемы, просипел я. — Натурально сгоришь! — сурово отрезала «тёщенька», вытащив у меня из-под мышки ртутный термометр, который поставила, как только меня занесли в дом. — Так я и знала — уже 40.8-емь! — нервно произнесла она. — И продолжает подниматься! Она вскочила с места и упорхнула к буфету. Вернулась она с початой бутылкой того самого дорогого коньяка, реквизированного у фрицев. Это чего она делать собралась? Неужели… — Сейчас будем тебя протирать! — подтвердила она мою догадку, расстегивая на мне закопченный немецкий китель. — Температуру нужно срочно сбивать, пока кровь не начала сворачиваться! Она уже после сорока начинает густеть, а у тебя уже выше почти на градус! Еще один — и прости-прощай! Так-то да, но тратить на это такой эксклюзивный товар… — Может, Акулину уже дождемся? — робко поинтересовался я, хотя по цвету ауры Глафиры Митрофановны понял, что с ней спорить совершенно бесполезно. — А то жаль… — Жаль нам с Акулиной тебя будет, когда дым из ушей повалит! Хотя… Ты ж ведьмак — так просто не умрёшь. Дар не отпустит. Намучишься, родной. Заживо гореть будешь, словно в Геене огненной! — стращала она меня, стягивая нательную рубаху, заскорузлую от дедовской крови. — Но не помрёшь. Если только Акулинке дар не передашь — других ведьм с задатком во всей округе не сыщешь! Я поморщился, когда она плеснула мне на грудь холодного, словно горный лёд, коньяка, и принялась его растирать. Кожа мгновенно взялась крупными пупырышками, а меня всего затрясло в лихорадочном ознобе — спиртное, испаряясь, понижало температуру моего разгорячённого тела. Но, на взгляд Глафиры Митрофановны, недостаточно быстро. Он постоянно сверялась с градусником, «обнулив» показания которого, вновь запихнула мне под мышку. — Да где она ходит? — не преставала ругаться мамаша, продолжая проводить экзекуцию коньяком. — Её только за смертью посылать! Акулина! — Да что со мной произошло-то? — попытался я поточнее узнать свой диагноз, кроме его громкого «исторического» названия. — Ты сколько фрицев сегодня угробил? — вместо ответа спросила она меня. — Целую танковую дивизию, — прохрипел я в ответ. — НУ, и еще сколько-то там эсэсовцев-мотострелков… — Сдурел совсем! — натурально изумилась мамаша. — У тебя резерв от накопленной силы сейчас по всем швам трещит, а излишнее «давление» стравить некуда. Энергетические каналы-то ты пожёг к чертям! Если бы они у тебя в порядке были, ты бы сейчас реально дымился, словно дьявол из преисподней. Сила бы со всех щелей хлестала. А так у неё выхода нет — вот тебя и корёжит! Акулинка, да где тебя черти носят?! — Бегу, мама! Бегу! — В избу ворвалась девчушка с ведром ледяной воды наперевес. — Сдергивая с него штаны! — распорядилась Глафира Митрофановна, выливая в ведро бутылку приготовленного дочкой уксуса. — И протирай этого деятеля с ног до головы! И гляди, чтобы кровь не закипела! А то получим натурального лича[3] на свою голову! — А это еще кто такой, вашу мать! — прохрипел я, оказавшись на кровати даже без исподнего — Акулина уже успела сдернуть с меня штаны вместе с летними кальсонами. — А это когда некоторые умники, типа тебя, с непомерным колдовским даром, решают навсегда избавиться от живой плоти. Чтобы, якобы, «жить» вечно. Пережигают её, превращаясь в настоящего живого мертвяка, только с промыслом и сохранением сознания, — пояснила мамаша, щедро прохаживаясь по мне мокрой тряпкой с сильным запахом уксусной кислоты. Промысел им помереть не дает, а от плоти остаётся лишь сушёный костяк. Ты сказки о Кощее Бессмертном читал? Или о бабе Яге? Ах, да! У тебя ж амнезия! — запоздало вспомнила она. — Амнезия амнезией, но про Кощея Бессмертного и Бабу Ягу я помню! — Вот, примерно, таким и станешь, как только весь жирок вытопишь и кровь у тебя свернётся. Так что лежи и не рыпайся, Рома! Жизнь — она прекрасна, не смей об этом забывать! Вот! У меня даже на душе потеплело от этих слов. А ведь еще совсем недавно Глафира Митрофановна не видела никакой радости в своей серой жизни. И я этот момент прекрасно запомнил. А теперь она утверждает, что жизнь прекрасна! Это ли не настоящее чудо, к которому я тоже оказался причастен? Но долго наслаждаться радостью за близкого мне человека не удалось. Меня словно в раскаленный металл макнули. Я даже сдержаться не смог, а тихо застонал, скрежеща зубами. Глафира Митрофановна выдернула градусник у меня из-под мышки и громко витиевато выругалась, не стесняясь боле никого. — Сорок один и три! — Мельком бросив взгляд на шкалу термометра, озвучила она результат очередного измерения. — Не удаётся сбить температуру! Акулина, бери ковш и поливай его из ведра. А я на ледник… — И мамашка стремглав выбежала из избы. — Ой, Ромочка, — запричитала девчушка, шмыгая носом, когда мать выскочила за порог. — Да что же это такое делается. Ваня погиб… Теперь с тобой беда… Словно проклял нас кто… — Иван жив! — тихо прошептал я, поскольку уже и горло так пекло, словно мне в глоку заливали раскаленный свинец братья-инквизиторы. — Только в плену у фрицев… — Правда, Ром? — Бросилась она мне на шею от радости. — Ой, какой ты горячий! — испуганно произнесла она и, зачерпнув из ведра ковшом ледяной воды с уксусом, принялась поливать меня тонкой струйкой. Вот надо же какое дело, лежу я в кровати, полностью голый, а рядом со мной одна из красивейших девушек на свете. А мне уже ничего не хочется… Действительно, за несколько прошедших минут с первого появления Акулинки в избе, моё желание абсолютно исчезло. Словно отрезало! Сейчас я хотел лишь одного — либо потерять сознание, либо умереть, поскольку боль уже была невыносимой. Пребывала где-то рядом с теми ощущениями, которые мне подарила старуха-ведьма Акулина из моего времени. Ведь и тогда я был при смерти и рядом со мной была она… И теперь… История повторяется… Мои мысли неожиданно «запутались», да так, что и не размотать. Потолок закружился, а я неожиданно вспыхнул. Натурально так заполыхал, только пламя это было не обычным, а черным! Чернее самой ночи! Я надрывно закричал, не в силах больше терпеть чудовищную боль. — Ой, мамочки… — пискнула Акулина, резко окатив меня водой из ведра. Но затушить черное пламя она так и не сумела. [1] Граф Сен-Жермен (фр. Le Comte de Saint-Germain ) — французский алхимик и оккультист. Происхождение графа Сен-Жермена, его настоящее имя и дата рождения неизвестны. Свободно владел испанским, португальским, итальянским и французским языками, понимал польский и английский, также знал арабский и древнееврейский. Обладал обширными познаниями в области истории и химии. Занимался «улучшением» бриллиантов, алхимическим получением золота. Выполнял дипломатические миссии, пользуясь одно время доверием короля Людовика XV. Чаще всего именовал себя графом Сен-Жерменом, хотя и представлялся иногда другими именами. С именем графа Сен-Жермена было связано множество вымыслов и легенд, во многом из-за которых он остался одной из самых загадочных фигур в истории Франции XVIII века. [2] Анамнез (от греч. — «воспоминание») — совокупность сведений, получаемых при медицинском обследовании путём расспроса самого обследуемого и знающих его лиц. Изучение анамнеза (как и расспрос в целом) — не просто перечень вопросов и ответов на них. От стиля беседы врача и больного зависит та психологическая совместимость, которая во многом определяет конечную цель — облегчение состояния пациента. [3] Лич (англ. lich или lych , или нем. leiche «труп») — в современном фэнтези маг-некромант, ставший нежитью, по одним версиям — после смерти, по другим — вместо смерти. Могущественный колдун, желающий стать личем, проводит так называемый «ритуал вечной ночи», в ходе которого он приносит человеческую жертву (или несколько), и заключает свою душу в специальный предмет, филактерию , после чего умирает и спустя некоторое время возрождается уже полноценным личем. Глава 5 1942 г. Третий рейх Берлин — И какого дьявола, Вольфганг, ты привез сюда эту падаль? — недовольно распекал «нерадивого» сотрудника оберштурмбаннфюрер СС Рудольф Левин. Внешний вид смертельно раненного гауптмана Михаэля Кюхмайстера, эвакуированного из жутких русских лесов в страшной спешке, был действительно слегка «непрезентабельным». Мундир, сплошь залитый засохшей кровью из простреленной груди и землисто-алебастровый цвет лица с проступившими темными венами сделали из Кюхмайстера настоящего мертвеца. Но Вольфганг знал, что внутри этого бледного и холодного тела еще теплится жизнь. Хубертус, которого лишь перед самой заброской в эту, богом забытую и на десять раз проклятую Тарасоффку, перевели в ряды «Зондеркоманды 'Н», поначалу лишь отчаянно потел, краснел и смущался. Он прекрасно понимал, что не справился со своей основной задачей, не сумел пленить русского ведьмака, на поимку которого и отрядили их маленький, но грозный отряд. Мало того, все остальные участники миссии погибли. И отвечавший за «силовое» обеспечение операции майор Зигмунд Кранке — бывший ягдкомандер, выживавший в таких ситуациях, когда и выжить-то было невозможно. И целая команда братьев-инквизиторов, «выписанная» рейхсфюрером СС прямиком из Италии с подачи дуче Муссолини. Полегли все, кроме Вольфганга. От мести неуловимого русского колдуна их не спасли даже мощные обереги от нечисти и чудо-артефакт, полностью блокирующий магию на обширной территории. Но проклятому малефику оказалось всё нипочём — и от могучей (как казалось Хубертусу) команды не осталось никого! Да и он сам уцелел лишь чудом, а точнее «милостью» колдуна, поручившего Вольфгангу доставить послание его собственному начальству. «Слушай меня внимательно, Вольфи Хубертус, — зловеще прошипел колдун ему на ухо, — передай своему рейхсфюреру и старине Вили, что я обязательно приду за ними и уволоку их чёрные душонки прямиком в ад! Запомни это и передай слово в слово!» Его голос до сих пор стоял у Вольфганга в ушах, заставляя ёжить и вздрагивать от страха, когда он оставался один. Унтерштурмфюреру СС казалось, что чертов колдун до сих пор стоит за его спиной. И стоит обернуться, как он вновь столкнётся с этим дьяволом во плоти нос к носу, который с него обязательно спросит за невыполнение данного «поручения». Да, Вольфи не нашел в себе смелости передать послание по назначению, хотя он старался побороть этот страх. Но едва он представлял, что будет, если он действительно передаст слова колдуна самому рейхсфюреру СС… Нет, гнева всесильного шефа «Черного ордена СС» Хубертус опасался еще сильнее, чем гнева проклятого русского ведьмака. Он надеялся, что малефик никогда не доберётся до столицы Третьего рейха, а уж тем более не сумеет справиться с их собственным грозным и могучим чудотворцем — бригадефюрером СС Карлом Вайстором, который уже как-то пару раз сумел дотянуться до русского колдуна через чудовищные расстояния. Жаль, что не сумел уничтожить — чёртов ведьмак сумел как-то выкрутиться. А ведь поначалу миссия Хубертуса шла как по маслу — буквально на вторые сутки братьям-инквизиторам удалось пленить «духовного помощника» колдуна — весьма сильную и зловредную нечисть, о которой их с Зигмундом инструктировал бригадефюрер СС Вайстор перед самой заброской на оккупированную их войсками территорию Советского Союза. Используя помощника как наживку (это операцию уже разрабатывал майор Кранке совестно с братьями-монахами), им удалось выманить ведьмака из его логова, расположенного где-то «в диких лесах», окружающих весьма неказистую деревеньку русских крестьян со всех сторон. Мало того, что колдуна удалось выманить, так его еще и пленить удалось! И если бы не «ошибка» гауптаманна-танкиста, притащившегося вместе с начальником штаба 13-ой танковой дивизии поглазеть на пойманного малефика в самый неподходящий момент, Вольфи бы мог прибыть в Берлин настоящим победителем ведьмака. Но что-то пошло не так, и тупой вояка-гауптманн, попав под магнетическое влияние русского колдуна, невольно поспособствовал его освобождению и был смертельно ранен майором Кранке при попытке освободиться. Сам же майор погиб от руки колдуна, который благодаря артефакту инквизиторов так и не сумел воспользоваться своими магическими силами. Однако его «природный магнетический гипноз», похоже, в них не особо нуждался. Гипнотическая сила русского колдуна была настолько велика, что даже смертельно раненный гауптманн продолжал прикрывать отход малефика. Так что взять его во второй раз не получилось — он вновь укрылся в своём дремучем лесу, и выманить его оттуда еще раз Вольфи даже и пробовать не стал. Он предпочёл смыться побыстрее из этой ужасной страны и спасти собственную жизнь, а, возможно, и душу. Однако судьбе было угодно подсластить унтерштурмфюреру СС горькую пилюлю, и он обнаружил в уже практически мёртвом гауптманне настоящий магический дар! Перстень, врученный Хубертусу престарелым генералом Вайстором, для определения магических способностей, неожиданно среагировал и на смертельно раненного Кюхмайстера, как будто он сам был колдуном. А вот тут уже дело принимало интересный оборот, из которого вытекал закономерный вопрос: а откуда взялся колдовской дар у этого самого гауптманна? Возможно, он проявился после воздействия на разум Кюхмайстера русского малефика. И этот факт открывал такой простор в научных исследованиях изначального пробуждения дара у абсолютно «простых» людей, что у Вольфи от возможных перспектив захватывало дух. Честно признаться, он и сам был не прочь стать настоящим волшебником, о которых в древности слагали настоящие легенды. Таким, как Великий Мерлин, например. Однако, могло быть и совсем иначе — раненный гауптманн Кюхмайстер и не Кюхмайстер на самом деле, а тот самый русский колдун, лишь натянувший личину бедолаги гауптманна, и тем самым пытающийся обмануть Вльфганга. Как он сумел это проделать, находясь в радиусе действия артефакта — не ясно. Но сумел же он как-то залезть в голову настоящего гауптманна, несмотря на артефакт? Может, и здесь есть какая-то лазейка? Ведь это же, по сути, даже не «внешнее» магического воздействие, а внутренние изменения организма. Артефакт же, насколько понял принцип его работы Хубертус, не дает колдуну плести свои чары, запечатывая его силу внутри. В общем, от всего этого у него голова реально распухла и «шла кругом» всю дорогу в Берлин. А здесь его, естественно, ждал жесткий разнос начальства за проваленную операцию. Но просто так сдаваться унтерштурмфюрер СС не собирался. Ведь у него был какой-никакой, а результат. Пусть, и весьма негативный, но был. А наличие обнаруженных при помощи перстня способностей гауптманна и вовсе давало ему шанс перевернуть с ног на голову результаты проваленной миссии. — Прошу прощения, герр профессор, но это не падаль! — неожиданно для Левина возмутился молодой унтерштурмфюрер СС. — Во-первых — он офицер вермахта, чуть не погибший во время нашей боевой операции, а не какой-нибудь русский унтерменш! Во-вторых — он еще жив! Так что имейте уважение, герр оберштурмбаннфюрер СС! Левин в первый момент даже опешил от такого мощного напора — мало кто из сотрудников зондеркоманды позволял себе оспаривать утверждения профессора. Но Хубертус был переведен в отдел «Н» перед самой заброской и, вероятно, понятия не имел, как вести себя с новым начальством. Однако, подумав, Рудольф решил, что новенький сотрудник прав — не стоило так пренебрежительно относиться к своим же соотечественникам, не жалеющим своих жизней на фронтах дикой Русландии. Ведь делают-то они, как никак, одно дело. Только Левин так и не понял, зачем Хубертус притащил сюда этого помирающего от ранений гауптамана. — Приношу свои извинения, Вольфганг! — Не стал тянуть профессор с признанием своих ошибок. — Погорячился, был не прав! Но я жду объяснений, отчего это достойный офицер находится не в госпитале, а у нас в отделе? Хубертус признательно качнул головой, что извинения приняты, и произнёс: — С ним всё не так просто, герр профессор. Он попал под влияние русского ведьмака… — А сам ведьмак, я так понимаю, оказался неуловим? — Скептически прищурился руководитель оккультной зондеркоманды. — В ближайшее время я подготовлю подробный доклад обо всём произошедшем… — слегка потупился Вольфи. — Но, в общем, вы правы — поймать его не удалось… и… погибли все, кроме меня… — Ведьмак угробил даже инквизиторов? — Брови Рудольфа удивленно взлетели. — Да, их он уничтожил в первую очередь, — ответил Хубертус. — А ведь это были самые опытные европейские «магодавы», отправившие на костёр не одну ведьму… — Они их до сих пор сжигают? — Теперь уже удивленно воскликнул молодой человек. — Но это же чистейшей воды варварство! — Со своей библией не лезь в чужой монастырь, — произнес Левин по-русски. — Так, кажется, говорят наши враги? — Со своим уставом, — поправил начальника Вольфганг, который специализировался на изучении дикой России. И это был один из фактов по которому ему досталось это престижное, но опасное место в зондеркоманде «Н». Но это был реальный шанс сделать себе ошеломительную карьеру, о которой он раньше не мог и мечтать. — Да, верно, Вольфганг, уставом, — согласился Рудольф. — Давно не практиковался в русском. Так что «не так» с этим гауптманном? Зачем он здесь? — С ним всё не так, герр профессор… Смотрите! — И Хубертус поднес перстень-определитель к неподвижному телу Кюхмайстера. — У него есть дар? — взволнованно воскликнул Рудольф, забирая у подчиненного перстень и поднося его поближе к телу гауптманна. — И, судя по интенсивности свечения — инициированный, с уже сформировавшимся резервом! — Да, если судить по реакции камня — гауптманн тоже колдун! — подтвердил Вольфганг. — Или стал им… Именно поэтому я принял решение — нужно срочно эвакуировать его в Берлин! — Но как, Вольфи? Как? — взволнованно спросил Левин, который тоже мгновенно понял, насколько перспективным может оказаться «новое» направление деятельности «зондеркоманды 'Н», если они научатся делать настоящих малефиков, подобных бригадефюреру СС Вайстору из обычных «простецов». — Точно не известно, герр Профессор… — Рудольф, — поправил Хубертуса профессор. — Мы же не тупые солдафоны, мой мальчик, а в первую очередь учёные! — Хорошо, Рудольф, — обрадовано произнес Вольфганг, понимая, что руководитель высоко оценил его «открытие» и смышлёность. — Он стал таким после воздействия русского колдуна… После того, как он в двух словах пересказал Левину о случившемся и своих предположениях, профессор тоже задумался: — Да, Вольфи, возможно ты и прав. И перед нами настоящий русский колдун, лишь натянувший личину этого гауптмана… Но, я надеюсь, что это всё-таки не он, а именно гаптманн… Тогда мы… Черт! Его нужно срочно в реанимацию! Пока он не умер! — Не думаю, что это важно, Рудольф, — мотнул головой Вольфганг. — Рана гауптманна смертельна, и он был уже почти мертв, когда я дал ему несколько капель вашего препарата… Сейчас он находится в состоянии близком к коме и совершенно неизвестно, когда из неё выйдет… — Но пулю-то достать всё-таки нужно, — возразил профессор. — Я распоряжусь, чтобы готовили операционную. А затем мы подумаем, как устроить ему достойное содержание, пока он не придёт в себя… Ведь это такие перспективы, Вольфи! Такие перспективы! — не преставал возбуждённо восклицать Левин. Раздав поручение всем заинтересованным лицам, Рудольф направился прямиком к бригадефюреру СС Вайстору, чтобы поделиться с ним только что полученной информацией и посоветоваться, как всё это преподнести Гиммлеру. Но советоваться не пришлось, поскольку в поместье престарелого генерала обнаружился и сам всесильный глава «Черного ордена». Поведав о последних (не совсем радужных) событиях, приключившихся с единственным уцелевшим членом «научной группы», Рудольф тоже привел рейхсфюрера СС в крайнюю степень возбуждения. Гиммлер мгновенно оценил перспективы массового производства малефиков, наполнения ими рядов СС, и не только это. — Вы понимаете, господа, как изменится расклад сил на фронте, если мы хотя бы в каждую дивизию сумеет выделить по одному чародею? Уж этому-то чудо-оружию никто и ничто не сможет противостоять! — пафосно произнес он. — Руди, срочно сворачивай малоперспективные дела и работай в этом направлении. — Слушаюсь, майн рейхсфюрер! — четко отрапортовал оберштурмбаннфюрер СС, что в такие моменты «подменял» собой профессора. — Сейчас Кюхмайстера прооперируют мои хирурги, но он до сих пор без сознания. И сколько будет пребывать в виде овоща — неизвестно. Ему будет нужен специальный уход, как для людей, находящихся в коме. Специалистов подобного профиля у меня нет… — Слушай, Руди, а ты знаком с доктором Хорстом? — неожиданно перебил Левина старик Вилигут. — Помнится, в середине тридцатых вы частенько встречались у меня на «сеансах». — Конечно я помню Волли Хорста, Карл, — ответил Левин. — В то время я ему даже немного завидовал — его передовые разработки в области старения человеческого организма были весьма перспективными. Как он, кстати? — осведомился Левин. — Такое ощущение, что он стал настоящим затворником. — Он до сих пор возглавляет институт геронтологии в нашей системе «Наследия предков», — произнес Гиммлер. Но от Левина не укрылось, что рейхсфюрер недовольно поморщился, словно после дольки лимона. Видимо, его коллега по «Аненербе» в своё время чем-то вызвал недовольство всесильного Хайни, вот и попал в опалу на несколько лет. Но всё могло измениться в одно мгновение. Ведь точно то же самое испытал на себе и старик Вилигут: сначала опала, а затем стремительное возвышение. — Сегодня его исследования зашли в тупик. Он не оправдал нашего доверия, — продолжил рейхсфюрер, и Рудольф понял, что его предположения оказались верны. — В тридцать шестом году он сумел раскопать изобретение одного русского ученого из Советского Союза — машину, применение которой, по предварительным оценкам, могло позволить нам, камрады, жить вечно! — Ого! — не сдержался Левин. — Вечность — это сильно! — Ну, если не вечность, — поправился Генрих, то весьма и весьма продолжительное время! Мы могли бы уподобиться древним богам! Но этот русский оказался на диво упрямым, и не захотел покинуть Россию! Хотя, в Советском Союзе его изобретение игнорировали во всех серьёзных научных кругах! — Fast nach Sibirien verbannt! — добавил Вилигут. — Нах каторга! — произнес он по-русски. — Да, — согласно кивнул Гиммлер, — он едва не отправился в Сибирь на тяжелые работы, но всё равно ответил Хорсту отказом! Чёртовы русские, дьявол их раздери! — с чувством выругался он. — И что же произошло дальше? — заинтригованный рассказом Генриха, который был похож на какой-то шпионский роман, поинтересовался профессор Левин. Он сам частенько попадал в похожие ситуации, работая за границей, и судьба его коллеги Хорста была близка и понятна. — Было принято решение вывезти этого русского изобретателя в рейх тайно — без его согласия. Команду диверсантов возглавил сам Хорст. Но во время похищения изобретатель пострадал и до сего дня пребывает в коме. А ценная документация была безнадежно испорчена! — в раздражении завершил свой рассказ рейхсфюререр СС. — Хорст так и не сумел ни восстановить машину, ни расшифровать испорченные записи этого, надо признать, гениального русского изобретателя. И за несколько лет его работы не сдвинулись ни на шаг! — А за прошедшее время доктор Хорст вполне успешно научился ухаживать за погруженным в кому русским… — добавил Вилигут. — Так он что, еще жив? — воскликнул Левин. — Вполне, — ответил пожилой генерал. — Волли до сих пор надеется, что тот придёт в себя. Хотя шансы, если честно признаться, совсем невелики. Но я-то о чем? — Вновь вернулся к началу разговора старик, — тащи своего коматозника после операции прямиков к Хорсту… — Соответствующее распоряжение я напишу, — подтвердил рейсхсфюрер. — Только желательно, чтобы твой объект не остался овощем в течение долгих лет! — Приложу все усилия, Генрих, — клятвенно пообещал Левин, — но он придет в себя в течении самого короткого времени! — Тогда за работу, друзья! — радушно улыбнулся Хайни-фермер, но его улыбочка напомнила профессору хищный оскал безжалостного мясника, без сострадания отрубающего головы глупым курицам. И Левин понял, если он не исполнит обещанного, ему придётся куда хуже, чем его опальному коллеге Волли Хорсту. — Работайте на благо рейха, друзья мои! — произнес Гиммлер, поднимаясь на ноги из глубокого кресла. — А мне пора — государственные дела не ждут! После его ухода Вилигут произнёс: — Не переживай, мой мальчик, я тебе помогу! А сейчас давай прокатимся до берлоги старины Волли Хорста и пристроим твоего новоявленного ведьмака. Встреча с опальным профессором прошла вполне спокойно и буднично. Правда, Рудольф заметил, что за последние годы, когда они не встречались, Волли сильно сдал. Он похудел, на лице прорезались глубокие морщины, а ведь Хорст был на несколько лет младше Левина. Ничто так не старит настоящего ученого, как несбывшиеся и рухнувшие мечты. Хорст не высказал никаких возражений, чтобы поместить рядом с русским изобретателем, находящимся в коме, еще одного пациента. Поэтому его люди быстро подготовили еще одно место рядом с кроватью ученого из СССР. Пожилой генерал остался в ординаторской заигрывая за рюмкой чая с молодыми медичками, а Левин пошел вместе с коллегой по «Аненербе», утолить свой «научный интерес» в палату с коматозным пациентом. — Сколько он уже так? — полюбопытствовал Левин, подходя поближе к неподвижному телу. — С лета тридцать шестого, — с безразличной физиономией ответил Хорст — за столь длительный срок он уже свыкся с существующим положением вещей. — Шесть лет! — Изумленно покачал головой Рудольф. — И никаких положительных реакций за всё это время? — Нет, — удрученно ответил Хорст, наклонившись к изможденному бледному лицу русского учёного. — А может тебе пора взбодриться, дружище? Бросить, наконец, этот бессмысленный проект? Ты знаешь, мне нужны умные люди в проекте… В нём сейчас очень заинтересован сам Хайни! — Когда-то он был заинтересован и в моём проекте, — скорчил кислую физиономию Волли Хорст, когда ему наступили на любимый мозоль. — Но времена меняются, Руди. И зачастую не в лучшую сторону, как бы нам этого хотелось… — Сочувствую, дружище! Понимаю, это же твой самый перспективный проект… — Левин протянул руку, желая по-приятельски хлопнуть коллегу по плечу, но неожиданно замер в изумлении, уставившись на перстень-определитель, который так и не убрал в сейф. А кровавый рубин вновь ожил, медленно-медленно пульсируя. Быстро проверив Хорста на реакцию камня, Рудольф понял, что магический артефакт реагирует именно на бессловесного пациента доктора Хорста. — Доннерветер! — неверяще выругался Левин. — Неужели, и он тоже? Глава 6 — Мама!!! — громогласно завопила Акулина, когда ей не удалось залить водой объявшее меня чёрное пламя. — Лихорук!!! Помогите!!! Я и подумать не мог, что эта миниатюрная девушка может выдавать настолько серьёзные децибелы. Даже плохо закрепленные стекла в окошках избы задребезжали, а одно даже разбежалось причудливыми трещинами. Сам не пойму, как я еще ухитрялся отмечать эти мелочи во время терзающей меня непереносимой боли? Такое ощущение, что мозг вообще ушёл «в автономку», стараясь максимально дистанцироваться от страданий, чтобы не свихнуться. Но ведь так не бывает… Акулина схватила одеяло с соседней кровати и попыталась накрыть им пожирающее меня чёрное пламя. Но не тут-то было, способ борьбы с обычным огнем совершенно не подошёл к магическому пламени — одеяло мгновенно рассыпалось в руках девушки невесомым прахом. Да-да, именно прахом, а не пеплом, который невесомым облаком на мгновение завис в воздухе, а потом резко осел. Так же я почувствовал, как подо мной точно таким же невесомым прахом рассыпался матрас со всеми постельными принадлежностями. Теперь я корчился от боли на металлической сетке кровати, стремительно покрывающейся ржавчиной. — Мамочка дорогая… — шептала Акулина, не зная, что же предпринять. И тут в избу ворвался невидимый обычным глазом вихрь, взметнувший в воздух серый прах, осевший на полу под кроватью толстым слоем. Девушка закашлялась — прах мгновенно забил нос и рот — и стремглав бросилась к окну, которое резко распахнула одним ударом руки, чтобы впустить в дом свежий воздух. Жалобно тренькнуло треснувшее стекло, осыпаясь острыми осколками во двор. А сквозняк, стремительно пролетевший свозь избу через окно и распахнутую настежь дверь, выдул мелкую серую взвесь на улицу. Дышать сразу стало легче, но это не изменило моего отчаянного положения — я продолжал гореть живьём, только не синим пламенем, как в той поговорке, а настоящим непроглядным мраком. И как, скажите, мрак может гореть? А он горел, да еще и с ужасающим треском! Как будто я — конкретное смолистое полено. Вихрь из летающих в воздухе частиц праха рассыпался, явив девушке перешедшего в физическое состояние злыдня, видимое обычным зрением. Акулинка вздрогнула и попятилась от его неожиданного появления. Единственный глаз Лихорука ярко загорелся багровым угольком, когда он кинулся мне на выручку. Но едва он схватился за моё пылающее тело, как тут же отпрянул со злобным ворчанием. Его огромные ладони, которые лишь слегка «облизнули» языки мрака, стремительно покрылись здоровущими волдырями. Лопнув, они превращались на глазах в мерзкие гнойные язвы. Язвы? У нечисти? А такое бывает? Несмотря на все мои страдания, мозг, отчего-то, продолжал подмечать происходившие вокруг меня странности. Лихорук зарычал и ощерился, явно намереваясь повторить бессмысленную попытку. Я с ясностью понимал, что ничем помочь он мне не сможет — только без рук останется. А вот сумеет ли отрастить их обратно — не знаю. Обладает ли вообще какая-нибудь нечисть подобной регенерацией? Однако, если вспомнить мифическую лернейскую гидру[1], у которой вместо одной срубленной башки отрастает сразу две, то всё вполне возможно. Сказки, как оказалось, имеют под собой реальную основу. И пренебрегать ими не стоило. — Не смей! Останешься без рук! — сорванным от крика горлом просипел я. Хотя, вполне мог и в «ментальном диапазоне» с братишкой связаться. Но голова от боли совсем не варила, а вот всякую хрень вполне себе спокойно подмечала. Пока злыдень пытался меня спасти (правда, пока безрезультатно) от неожиданной «напасти», Акулина выскользнула из избы, оставив нас наедине. — П-пратиш-шка Ш-шума… — нервно вращая светящимся глазом, виновато зашепелявил мой бессменный напарник. — Не с-снает Лих-хорук… ш-шем помош-ш… теп-пе мош-шно… — Не бзди, братишка, прорвёмся! — Я попытался встать с кровати самостоятельно, но тут же рухнул обратно на жалобно скрипнувшую сетку. Ноги не держали, да и сил совсем не осталось — словно жаркое чёрное пламя выжирало их, не давая восстановиться. Я почувствовал, как под моей спиной начали лопаться приплетённые между собой металлические спирали сетки. Одна за другой. Одна за другой. Они не рассыпались прахом под воздействием этого странного пламени — они просто рассыпались под воздействием коррозии, как и фашистские танки, когда их накрывала «волна тлена». Было что-то общее между черным пламенем и той смертельной волной, которой я сносил целые боевые соединения танковой дивизии вермахта. Это было как… Как огонь и дым, понял я. Разница только в масштабах «применения». Вот только отчего же сила, ранее подчинявшаяся мне беспрекословно, вдруг «решила» уничтожить и меня самого? Но этого, похоже, я никогда не узнаю, если прямо сейчас не произойдет какого-нибудь чуда. Терпеть адскую боль не было никаких сил, и я надрывно заорал, чтобы хоть как-то заглушить «весьма и весьма неприятные ощущения». От моего крика охватывающий меня огонь на мгновение затух, а потом «сдетонировал», разбегаясь по избе призрачной «ударной волной», дробя в мелкое крошево стекла на окнах и фарфоровую посуду на столе. Щуплое тело Лихорука оторвало от пола и с силой приложило о бревенчатую стену, едва не размазав по ней словно соплю. Светлая древесина мебели, соприкоснувшись с этой «волной», мгновенно потемнела и местами начала осыпаться трухой. Дела начинали принимать скверный оборот: мало того, что я сам «сгорю», так еще могу и моих распрекрасных хозяек оставить без жилья и с голым задом. Нужно было срочно выбираться на улицу. Буду спокойненько себе тлеть на земельке, под высоким и ясным голубым небом. И главное — не принесу никому никакого вреда. Лихорук, наконец, отлепился от стены и тоже рванул на улицу следом за Акулиной, болезненно припадая на левую ногу. Мне показалось, что у него даже горб ровнее стал от этого удара. Глядишь, после таких «мануальных» процедур, и вовсе писаным красавцем станет, если в процессе не помрет. Были бы у меня силы, я бы непременно поинтересовался: а куда это он так стремительно удалился? Явно что-то задумал. Но, сомневаюсь, что его задумка сможет погасить это дьявольское чёрное пламя. Бздынь-бздынь-бздынь! — С легким звоном одна за другой лопались пружины панцирной сетки, а я провисал всё ниже и ниже. Скоро уже и задницей пола достану. А после того, как толстые доски пожрёт тлен, и вовсе в подвал провалюсь. Будет здорово, если изба уцелеет… Неожиданно сквозь оставленную открытой дверь в горницу ворвалось какое-то извивающееся толстое осьминожье щупальце. Даже чудовищная боль не помещала мне тряхнуть головой в попытке отогнать этот бред. Похоже, отъезжаю, раз уже предсмертные галлюцинации начались. Но все оказалось гораздо проще — никакое это не щупальце, а одно из плетущихся растений лешего. Что-то типа гигантского вьюнка, только толщиной в мою руку. На таких «лианах» дедко Большак в нашу первую встречу злыдня между деревьев распял. Значит, и леший на помощь прибыл. Это не могло не радовать. Может быть такая могучая и древняя сущность сумеет что-то придумать. Я даже выдохнул с облегчением, выпустив изо рта рваныйчернильный протуберанец[2], взметнувшийся к самому потолку и слегка «разъевший» несущую деревянную балку. — Твою дивизию! — превозмогая боль, ругнулся я сквозь сжатые зубы. Акуратнее надо быть… Лиана тем временем, словно стремительная змеюка, свернулась пружиной и прыгнула в мою сторону. Она успела ввинтиться в черные языки огня, и даже обвиться вокруг моего обнаженного тела на несколько оборотов, сдернув меня с рассыпающейся от коррозии кровати. И только после этого рассыпалась серой невесомой пылью, осев «привкусом» могильного праха на губах. Я, с размаху долбанувшись о скобленые добела доски и, оставляя на них серые пятна трухи, по инерции прокатился по полу. Но лианы не дали мне остановиться — мгновенно отращивая новые плети, они раз за разом оплетали моё тело, подтаскивая всё ближе и ближе к двери. Они рассыпались прахом в черном пламени, охватившем моё тело, но не оставляли попыток. И вот, наконец, они выдернули меня на крыльцо, основательно приложив головой о дверной косяк. В моих глазах и без того всё кружилось и стоял «туман», а теперь ещё и «искры полетели» в разные стороны. Но я был благодарен лешему даже за подобную неуклюжую помощь. А по-другому из избы меня было и не вытащить. Уже с крыльца лианы меня сдёрнули буквально за считанные мгновения и, ловко сменяя развеянные в прах хлысты, потащили к ближайшим деревьям. Краем глаза я успел заметить моих хозяек, тихо стоявших в сторонке и не вмешивающихся в моё необычное перемещение. А на самом краешке леса неподвижно стоял дедко Большак, что-то разжевывая почтительно слушающему его злыдню. Превозмогая чудовищную боль, я, используя нашу с братишкой связь, попытался «подслушать», о чём идёт разговор. Но едва я прикоснулся к сознанию злыдня, как его и без того уродливое лицо, исказилось, словно его огнем обожгло. «Вот же я дурень!» — запоздало сообразил я, что через эту активированную связь, мой одноглазый братишка испытал все «прелести» моего нынешнего состояния. Я резко оборвал её, успев расслышать только то, что леший предлагал утащить мою пылающую тёмным огнём тушку в какую-то глубокую карстовую пещеру с подземным озером, где даже летом не тает вековечный лёд. Лесной владыка надеялся, что ледяные воды озера сумеют погасить темный колдовской огонь. Либо немного замедлить его действие и облегчить страдания, пока не будет найден действенный способ мне помочь. Старичок-лесовичок взмахнул своей кривой клюшкой, и исполинские столетние дубы со скрипом раздались в стороны, открыв не просто волшебную лесную тропику, а целое загородное шоссе. — Ой, мамочки! — тоненько пискнула Акулина, с изумлением разглядев что-то в конце открывшегося пути. — Это же «Приют старого вурдалака»! — Узнала она знакомый пещерный провал. — До него полдня пути, а тут — прямо рукой подать! Но ведь не бывает так… — Тихо, родная! — быстро заткнула ей рот мамашка. — Не гневи лесного хозяина, доча! Бывают в жизни и не такие чудеса! Разросшиеся до гигантских размеров «вьюнки» вновь вцепились в меня со всех сторон, и споро поволокли, сменяя друг друга, по мягкой зеленой траве. Она оказалась обильно покрыта росой. Так что я заскользил по этому зеленому ковру, словно по скользкому льду. И это — в самый разгар жаркого летнего дня! Умеет же дедко Большак решать неразрешимые проблемы! Если выживу — отблагодарю, чем смогу. Дружбой с такими могущественными сущностями дорожить надо! Я летел вперед по чудесной лесной дороге, постепенно набирая скорость. Лианы перехватывали меня у своих «товарок», которые под воздействием черного огня постоянно распадались прахом. Да и за спиной я оставлял в яркой зеленой траве темный след загубленной растительности, тоже сгнивающей при соприкосновении с моим полыхающим телом. Но, несмотря на всё это, я летел с поистине чудовищной скоростью. Я даже глазом не успел моргнуть, как оказался возле чернеющего провала, дышащего подземным холодком — входа в темное чрево пещеры под примечательным названием «Приют старого вурдалака». Хоть в голове у меня уже совсем ничего не осталось из-за терзающей боли, но очередная тупая мысль всё равно как-то успела проскочить: а этот мифический вурдалак действительно существовал? Не подумайте, что я испугался какого-то мертвого кровососа, от него бы сейчас, вздумай он полакомиться моей весьма горячей (интересно, а до скольки градусов я нагрелся?) кровью, не осталось бы ничего — лишь горстка могильного праха. Подтащив меня к самому входу, лианы с размаху забросили меня в темную прохладу пещеры. Бросок был настолько сильный, что перекувыркнувшись в воздухе несколько раз, я, как самый неумелый прыгун с трамплина, плашмя вошел в воду, подняв кучу брызг. Вода в пещерном озере, никогда не видевшая солнечного света, оказалась по настоящему студеной. Даже берега этого подземного водоёма оказались сплошь покрыты льдом. Но сейчас это было то, что мне нужно! Погрузившись в ледяную воду с головой, я испытал настоящее, и ни с чем не сравнимое блаженство. Вода подземного озера, наконец-то, сумела сбить и потушить это адское пламя и понизить температуру моего тела. Какое-то время я плыл под водой и боялся вынырнуть на поверхность, опасаясь, что опять начну полыхать. Ну, возможно не целиком, а лишь головой. Хотя, это очень странно, что магический огонь вообще сбивается обычной водой, пусть и весьма ледяной. Ведь, думается мне, что кислород для горения этого огня совершенно ни причем. Этот костёрчик работает на совершенно ином топливе. А вот как передавить ему крантик — это уже большой вопрос из разряда «а хрен его знает, товарищи дорогие?» Но поскольку жабры я отращивать еще не научился, выныривать из-под воды мне всё-таки пришлось. Пламя не вспыхнуло в ту же секунду, и я погрёб к заледеневшему берегу, на котором меня уже поджидали леший с Лихоруком. В голове уже немного прояснилось, а боль от магического огня утихла. Самое интересное, что я не нашел на своем теле, покрывшимся от холода огромными пупырышками, никаких повреждений, типа волдырей, ожогов, сгоревшей кожи… Да, черт побери, у меня даже волосы на голове не сплавились в колтун, как это бывает при высокой температуре! Но я же видел, как покрылись язвами руки моего одноглазого братишки. Видел рассыпались прахом растения лешего. А я разве что схуднул мальца… Я и так-то не был толстым, а теперь все ребра легко пересчитать можно даже с закрытыми глазами — так они теперь из-под кожи и торчат. Я постепенно ускорялся, выгребая к берегу — меня начало потихоньку пробирать. Пещерная стылость проникала прям до самых костей, ведь теперь между ними и ледяной водой не было никакой жировой прослойки, только тонкая кожа, ставшая после всех приключений пергаментно-тонкой. И к концу пути, меня начало основательно подтряхивать от холода Прям, как в известной поговорке: попал из огня, да в полымя! Хотя, применять её в таком контексте, не совсем верно. Это я тоже по привычке, как и многие люди, воспринимающие эту поговорку в искажённом смысле. Отчасти это вызвано схожестью со словом: «полынья». И многие понимают поговорку именно так: «из огня да в полынью», как в моём случае. То есть, из одной жопы в другую задницу, но с оттенком противоположности. Истоки заблуждения связаны с присутствием в русском языке другой поговорки: «из огня, да в воду». Я встречал её в сборнике пословиц русского народа Владимира Даля. Он приводит воду и полымя, как два варианта окончания одной поговорки. Но смысловые оттенки у них всё-таки разные. В варианте с водой имеется в виду именно «из одной беды в другую, противоположную». А что касается «полымя», то в другом труде Даля — «Толковом словаре», дано такое определение: полымя (и ударение тут ставится на первый слог.) — это пламя, ещё более сильное явление, чем огонь. А смысл поговорки в ухудшении ситуации: из одной беды в такую же, но ещё более страшную. Вот чем только не забьёшь себе голову, чтобы холода не чувствовать. Что ж мне так «везёт»-то в последнее время? То одно, то другое и всё это «счастье» сконцентрировано на таком коротком промежутке времени, что и дух перевести невозможно. Вы сами прикиньте, сколько всего за небольшую часть ночи и утро приключилось — охренеть можно! И за что мне всё это? Дедко Большак стоял у самой кромки воды и с какой-то жалостью смотрел на меня. — Прости меня, дурака, друг мой сердечный Чума! — повинился лесной хозяин, когда я добрался до берега. — За что? — искренне удивился я, с трудом выбираясь на берег — лёд, сука, оказался скользким донельзя. — Ведь мы с тобой уже всё обговорили. — Да предположить мог, старый, что «сожжёт» тебя поглощенная сила — ты же совсем недавно в ведьмаки выбился. А ипостась всадника в тебе еще толком и не развернулась… — Твою медь! — выругался я, стуча зубами от холода, когда по моей коже вновь побежали пока еще робкие и мелкие черные огоньки. — Опять двадцать пять — а я уже вволю накупался… [1] Лернейская гидра — в древнегреческой мифологии змееподобное многоголовое чудовище, которое опустошало область Лерны. Была убита Гераклом и Иолаем по указанию Еврисфея. Убийство лернейской гидры — второй подвиг Геракла. [2] Протуберанец — гигантский фонтан раскаленного газа, который поднимается и удерживается над поверхностью Солнца магнитным полем. Глава 7 1942 г. Третий рейх Берлин Волли Хорст удивленно глядел на помаргивающий магический перстень на пальце его более удачливого коллеги. Он не понимал, отчего Левин выглядит таким возбужденным, как будто нашел настоящее сокровище в огромной куче дерьма. — Что ты имеешь ввиду, Руди? — озадаченно спросил он. — Что значит «и он тоже»? — Сдаётся мне, дружище, — нервно хохотнул профессор «оккультных наук», — что мы с тобой двигались к разным целям, с разных сторон, но оба оказались в одной и той же точке… — Я рад, мальчики мои, — довольно произнес внезапно появившийся в палате Вилигут, — что вы это осознали! — Что касается меня, — возразил профессор Хорст, — то я до сих пор ничего не понимаю. Как может быть связана научная проблематика внутреннего биологического времени с… с… — запнулся Волли, не сумев сразу подобрать подходящий эпитет для обозначения той «области знаний» в которой подвизался его коллега. — С ведьмами и колдовством? — наконец выпалил он. — Это же псевдонаучно! — Он так до сих пор и не понял, Руди, — добродушно улыбнулся пожилой бригадефюрер, — чем же на самом деле является «биологическое время» каждого отдельно взятого индивидуума на нашей грешной земле… — И чем же оно по-вашему является? — с вызовом произнёс Хорст. — Неужели той самой пресловутой магией? Ну, пролейте же свет знаний на глупого профессора биологии, господа? — А вот кривляться не надо, Волли, — неодобрительно качнул головой старик, нахмурив брови, — это совершенно тебя не красит! Иначе ты рискуешь сильно упасть в моих глазах. А ведь это я, если ты забыл, дал тебе четкое направление… — Уж не в сказках ли про древних упырей содержалось то самое «зерно истины», Карл? — ехидно произнёс Хорст. — Что? Ты ему тоже о них рассказывал? — Левин удивленно посмотрел на старика. — Ведь именно после твоего рассказа мне удалось открыть секрет «искры» и разработать препарат… — А Волли удалось вплотную приблизиться к понимаю того самого «времени», которым измеряется человеческая жизнь, — перебил Рудольфа Вилигут. — Просто ты оказался более удачлив, а ему слегка не повезло — исполнители, без которых было не решить некоторые «деликатные вопросы», оказались весьма тупы и непрофессиональны. Они всё и загубили… — Ты что, следил за мной всё это время? — вскипел Хорст, яростно блеснув глазами. — Ну, скажем так, приглядывал время от времени, — не стал отпираться старик. — Но годы моей опалы едва всё не перечеркнули. Я даже отчаялся, что не увижу при жизни результатов своего труда… — Знал бы ты, каково было мне? — воскликнул Волли. — Урезанное финансирование и никаких перспектив! А после — полное забвение! — Так ты это сделал специально? — Первым стало доходить до Левина, что же на самом деле сделал для них пожилой генерал. — Я направлял вас, ребятки! Пусть негласно, исподволь, но я всегда держал «руку на пульсе». Ты правильно сказал, Руди, что вы двигались с разных сторон: древним оккультным путем наших предков и современными научными тропами. Но двигались вы оба к одной цели — обретению настоящего могущества! Бессмертие — это лишь малая часть возможностей, которые должны были открыться! — торжественно произнёс Вилигут. — И я был очень удивлён, когда вы оба взяли верное направление, — продолжал изливать душу старик, — и почти добились результатов. Волли — чуть раньше, а Руди — чуть позднее… — Ты о чём, Карл? Какие результаты? — У Хорста даже глаз задёргался в нервном тике. — Вот он, мой результат! Уже шесть лет как похоронивший все мои планы! — Скоро всё изменится, мой мальчик! — покровительственно произнес бригадефюрер СС. — Очень скоро! И этот древний артефакт, — Вилигут указал на перстень в руке Левина, — доставшийся мне от предков, тому порукой! Хорст недовольно поджал тонкие губы, но ничего не сказал. Он уже давно отчаялся, а слова чудаковатого старикана, хоть и высоко забравшего в нацистской иерархии Рейха, считал полным бредом. Подумаешь, какой-то моргающий перстень, «сработавший» на погруженного в кому русского учёного. А, может, это и вовсе какой-то хитрый фокус, которым вредный старикан хочет вывести его из равновесия. Хотя, какое к черту равновесие? Волли уже давно прошёл все стадии отчаяния, уныния и черной меланхолии, погрузившись, наконец в полную депрессию, выхода из которой он не видел. Временами ему вообще хотелось повеситься или застрелиться, на худой конец, ибо его жизнь и карьера (ни жены, ни детей у Хорста не было, он жил лишь одной работой) была реально «спущена в унитаз» шесть лет назад. — Сажи спасибо Руди, и его препарату! — Старик подошел к костлявой фигуре русского профессора и достал из кармана пузырёк с магическим «препаратом Левина». Сорвав с него колпачок, Вилигут стремительно вылил светящуюся жидкость в приоткрытый рот профессора Трефилова. — Что ты сделал, Карл? — истерически заорал Волли, бросаясь к Трефилову, но опоздал. — Любая мелочь может убить этого русского! Он очень слаб после шести лет комы! — Успокойся, мой мальчик! — снисходительно произнес бригадефюрер СС. — Не знаю, сколько потребуется времени, чтобы привести в чувство этот овощ, но выжимка из сотен «искр созидания» железно вернёт его из небытия… — Да и что тебе терять, Волли? — поддержал старика Рудольф. — Подумай сам — всё, что можно, уже давно потеряно! А так, возможно, у тебя появится шанс… — Он точно появится! У меня нет никаких сомнений! — убежденно произнёс первый колдун-чародей рейха. — Как нет сомнений в том, что настоящая магия существует! Вилигут вытянул пред собой руку, и над его раскрытой ладонью заплясали языки пламени. Затем они свернулись в плотный огненный шар, который старик легким движением руки отправил в полет к Хорсту. Волли с заметной долей скепсиса на лице следил за его полетом, пока огненный сгусток не застыл перед его лицом. — Горячо! — с изумлением воскликнул он, приблизив к шару руку. — Так это не гипноз или иллюзия? — Отнюдь, мой мальчик! — Вилигут вынул из кармана простенький портсигар, вытащил из него сигарету и прикурил от огненного шара. — Магическое пламя от обычного не отличить… — Довольно осклабился старик, выпустив дым из ноздрей. — Но как, Карл?! — воскликнул Хорст. — Как тебе удалось добиться такого эффекта? — А так! — Бригадефюрер СС одним взглядом развеял огненный шар. После этого одним лишь мановением руки, он подтянул к себе единственный стул, находящийся в палате, совершенно к нему не прикасаясь. — Как тебе эта демонстрация? — Попыхивая сигаркой, старик уселся на стул и положил ногу на ногу. — Это же пирокинез и телекинез! — Хорст с отвисшей челюстью следил за представлением, устроенным для него пожилым генералом. — И это тоже не все… — Вилигут картинно прищелкнул пальцами, и профессор Хорст ощутил довольно чувствительный удар в грудь, нанесенный как будто «спрессованным» воздухом. Он даже попятился от неожиданности, на мгновение потеряв равновесие. — Как тебе мой «воздушный кулак», Волли? — лукаво прищурившись, поинтересовался старик. — У меня есть еще немало «фокусов» в запасе. Или достаточно? — Достаточно! — отерев со лба выступивший пот, «сдался» Хорст. — Но как тебе ужалось достичь таких поразительных успехов в психокинезе[1]? — В том-то и дело, мой юный друг, что всё то, что ты называешь мудрёным научным словом «психокинез», является ничем иным, как магией, которая нам всем хорошо известна по сказкам, мифам и легендам. Хорст не стал возражать против «юного друга», по сравнению с возрастом Вилигута он действительно был еще молод. Не юн, но и не старик. А вот по поводу «магии» вопросы у него имелись, и не мало. Которые он собирался задать старику, которого необоснованно долгое время считал шарлатаном. Но, после его наглядной демонстрации своих новообретенных возможностей, Хорст кардинально пересмотрел своё к нему отношение. Возможно, что старый пройдоха его просто загипнотизировал. Но даже в этом случае способности Вилигута поражали воображение — такого магнетизёра[2] Волли еще не встречал на своём пути. Ведь он точно знал про себя, что трудно поддается внушению. Дверь палаты неожиданно распахнулась, и суровые крепкие сотрудники профессора Хорста втащили в помещение носилки с безвольным телом гауптманна Кюхмайстера. Выгрузив пациента на подготовленную кровать, они тихо удались, оставив начальство и его высоких гостей в одиночестве. — Ну, вот, — довольно потер руки Вилигут, — второй «одаренный» прибыл. Хорошо позаботься о нём, Волли, — попросил он Хорста. — Эти двое — твой второй шанс занять достойное место не только на научном Олимпе, но и приблизиться к сияющим вершинам самого Рейха! С завтрашнего дня твой институт вновь начнёт получать достойное финансирование! Это я тебе обещаю! Не подведи, сынок! Старик докурил сигарету, поднес руку с дымящимся окурком к самому лицу и дунул на тлеющий «бычок». Окурок моментально рассыпался серой невесомой «пылью», которая мгновенно рассеялась в окружающем воздухе. — Ты всё понял, мой мальчик? — спросил Карл у профессора, продолжающего искать взглядом растворившуюся в воздухе сигарету. — Скажу честно, Карл — я ничего не понял! — мотнул головой Хорст, словно отгоняя наваждение. — С чего ты взял, что эти двое, — он указал на кровати пациентов, — сумеют что-то изменить? — А с того… — произнес старик. — Руди, мой мальчик, поднеси перстень еще раз к этому русскому. Левин подошёл к Трефилову и поднес к нему руку с надетым на палец перстнем. Рубин медленно заморгал, как и несколькими минутами ранее. — Теперь ко второму, — продолжил распоряжаться бригадефюрер. Возле раненного гауптамана камень вновь «ожил», моргая куда чаще, чем возле тела Трефилова. — А теперь поднеси его к Волли, чтобы соблюсти чистоту эксперимента, — попросил старик. — На Рудольфе этот артефакт, как ты видишь, не срабатывает. Возле профессора Хорста рубин продолжал оставаться простым камнем, даже не думая светиться. Левин еще раз поднёс перстень к двум неподвижным телам, при приближении к которым камень начинал «моргать». Но Волли он начисто продолжал игнорировать. — Убедился, что камень реагирует только на этих двоих? — спросил Хорста Вилигут. — Да, — не стал отрицать очевидного факта профессор. — А теперь, Руди, поднеси его ко мне. Едва только Левин приблизил руку с перстнем к пожилому генералу, как камень вновь засветился, только куда ярче. И вспыхивал тоже намного интенсивнее. — И что это значит, Карл? — неожиданно осипшим голосом произнес Хорст. — А это значит, сынок, что я — такой же, как они! — ответил старик. — И кто же… вы? — спросил пока еще пребывающий в опале профессор биологии, хотя уже догадался, каким будет ответ. — Мы: я и они — инициированные маги, — сказал, как отрубил бригадефюрер СС. — Этот перстень был создан моими великими предками именно для этой цели — чтобы определять тех, в ком есть магический дар. Такой дар — редкость в нашем мире. Урожденных потомственных магов один на миллион, а то и меньше… Поэтому тот, кто откроет секрет массового «производства» боевых магов, будет владеть всем миром. А тот, кто в придачу к этому, откроет еще и секрет бессмертия… Я думаю, что логическую цепочку ты можешь построить сам. — А твой «магический препарат» этого, разве не может? — спросил Волли у Левина, предпочитающего не мешать своему старшему товарищу по партии. — Увы, нет, дружище, — ответил Левин. — Добиться такого эффекта мне, к сожалению, не удалось. Мой препарат может использовать только Карл. А я бы тоже с удовольствием заполучил подобный дар! — озвучил вслух свою мечту Рудольф. — Ты только представь, Воли… — Постойте, камрады, но откуда в этом русском профессоре магический дар? — Хорст никак не мог поверить в услышанное. — Это ты мне скажи, мой мальчик, — усмехнулся в усы Вилигут. — Но я могу предположить: он стал таким, испытав своё изобретение на самом себе. — Причём здесь «субстанция времени» и «магия»? — спросил старика Хорст. — Это же совершенно разные… — Боюсь, мой мальчик, что всё это — одна и та же энергия, просто с разными векторами приложения силы! — возразил Виллигут. — Не хочу вводить тебя в курс дела вот так, на бегу. Слишком многого ты не знаешь. — Не обижайся, дружище, — поддержал старика Левин, — у тебя совершенно отсутствует понятийный аппарат. Но я этим займусь. На днях подготовлю основную документацию, касающуюся самых базовых определений. И как только ты войдешь в курс дела, мы с тобой поработаем в плотной связке… — Но к цели будете двигаться точно так же — с разных сторон! — непререкаемо заявил старик. — Сейчас самое главное — берегите этих двоих как зеницу ока! То, что содержится в их головах куда ценнее золота и брильянтов! — Да я вообще не знаю, осталось ли вообще у этого русского что-нибудь в голове! — нервно заявил Хорст. — У него была серьёзная травма головного мозга. И в коме он уже шесть лет. Я специально занимался изучением этого состояния… — Тихо, мой мальчик, успокойся! — ласково произнёс старик. — Мы сумеем разобраться со всеми проблемами. — Вы же не понимаете, — убитым голосом произнёс доктор Хорст, — чем дольше человек находится в этом состоянии, тем меньше у него шансов на выздоровление. Вообще, кому, которая длится больше года, называют «мертвой зоной», а близких пациента готовят к тому, что человек проведет в этом состоянии всю оставшуюся жизнь. Даже если случается чудо, и такие пациенты выходят из комы, сознание и рефлексы у них могут абсолютно не работать! Как я могу вам гарантировать, что он очнётся хоть сколько-нибудь вменяемым? А? — Это действительно проблема, — согласился Вилигут. — Что, ребятки, придётся мне тряхнуть стариной… — Старик взял стул и уселся у кровати Трефилова. — Сейчас я всё выясню. — Как ты собираешься это сделать? — воскликнул было Хорст, но его коллега — профессор Левин, прижал указательный палец правой руки к губам: — Т-с-с! Не мешай ему, Волли — Карл знает, что делать. И Хорст заткнулся, отойдя к забранному решеткой окну, но не выпуская старика из поля зрения. Пожилой генерал поерзал грузной задницей на жестком сиденье стула, а затем взял в свои руки иссохшую кисть русского учёного, обтянутую сухой желто-пергаментной кожей. — Когда-то я проделывал такие фокусы, совсем не имея магических сил, — произнёс Вилигут, закрывая глаза. Несколько раз глубоко вдохнув, он добавил: — Alter ist ein schweres Malter… [Аналог русской пословицы «старость — не радость». Дословный перевод: 'возраст — трудное дело (нем.)] Неожиданно Хорст обратил внимание, как в месте соприкосновения рук русского профессора и старого бригадефюрера сверкнул какой-то изумрудный «огонёк», после чего их фигуры окутала призрачная «дымка», отдающая всё тем же зеленоватым оттенком. Их силуэты словно бы смазались и задрожали, как при турбулентной конвекции[3]. А после в палате стремительно похолодало… [1]Психокинез — в парапсихологии способность человека усилием мысли оказывать воздействие на физические объекты. [2] Магнетизер — тот, кто якобы использует животный магнетизм для приведения человека в транс (для лечения или подчинения своей воле (устар. В наше время используется термин гипнотизёр). [3] То, что воздух поднимается над нагретыми предметами, при этом неравномерно «дрожит» — называется турбулентной конвекцией. Конвекция — передача тепла потоком жидкости или газа, а турбулентная — так как поток неоднородный, хаотический. Глава 8 1942 г. Третий рейх Берлин — Хм, интересно, — весь окутанный зеленоватым сиянием, глухо произнес бригадефюрер Вайстор, продолжая удерживать ладонь профессора Трефилова в своих руках. — Сплошной бред на «поверхности», словно никакого разума не осталось и в помине… — Он не «в себе», Карл! — не зная, слышит ли его Вилигут, воскликнул Хорст. Из его рта вырвались жиденькие клубы пара — температура в палате отчего-то продолжала падать. — Парни при захвате перестарались… Видимо, повреждение головного мозга оказалось обширнее, чем я предполагал. А после — серьезное отравление хлороформом и длительная кома. Он и так был на грани… — убитым голосом добавил Волли. — Всё пропало, Руди! Всё пропало! — Хорст вцепился скрюченными пальцами в рукав мундира коллеги-профессора, стоявшего рядом с ним у окна. Но немецкий мистик, цепко ухватившийся за ладонь русского учёного, и не подумал её отпускать: — Пойду «глубже», — прокаркал он совершенно чужим голосом, а затем неподвижно замер. Похолодало еще сильнее. Старик сделал небольшое усилие, погружаясь на следующий, более глубинный уровень сознания коматозника. До подсознания русского учёного было еще далеко, но и на этом «рубеже» работать было намного тяжелее — «ментальное тело» немецкого мага налилось тяжестью, перестав с легкостью скользить как в предыдущем «погружении». Неожиданно «духовную составляющую» старого оккультиста потянуло куда-то «вбок». Понятие направлений в ментальном пространстве — не более чем условность, но Вилигуту показалось что поток неведомой силы завернул его куда-то и заставил вращаться, словно на бешеной карусели с пошедшим в разгон движком. «Перед глазами» проносились кусочки жизни профессора Трефилова, которые двоились-троились-четверились и накладывались друг на друга. Они могли растягиваться во времени, либо стремительно проноситься мимо. Пожилой бригадефюрер уже совсем не понимал, что происходит в голове этого унтерменша. Мимо него проплывали неясные фигуры людей без лиц, которых русский ученный, вероятно, не мог вспомнить, хотя был «уверен», что прекрасно их знает. Затем этих «безликих» стремительно оплетали электрические провода, которые прикреплялись к их телам с помощью зубастых присосок. И вот только тогда стали проявляться их лица, стремительно стареющие и превращающиеся в иссохшие мумии прямо на глазах. Однако, даже высохнув практически до состояния скелета, они не помирали, а ровными шеренгами наступали на Вилигута, истерически хохоча и щелкая желтыми зубами из-под несмыкающихся сморщенных и треснувших губ. Похоже, что в коме профессора донимали сплошные кошмары. Неожиданно ряды «скелетов» рассыпались, взметнувшись вверх прахом цвета слоновой кости, который застлал собой всё вокруг. Резко налетевший порыв пронизывающего ветра утащил с собой эти сухие останки, открыв Вилиту устрашающего вида машину. Нет, не так — Машину! Ибо она была огромна и простиралась во все стороны, насколько хватало глаз. Она нависала над колдуном, «закрывая небо», пугающе гудела, вызывая нервную дрожь и в ментальном теле старика. А затем она взорвалась настоящим фонтаном букв и цифр. Все перемешалось: обрывки мыслей, воспоминания, математические формулы и научные тезисы, которые окружили престарелого мистика со всех сторон. Неожиданно Карлу показалось, что он словно бы распался на какие-то не связанные друг с другом части. Окончательно потерявшись в глубоком холодном омуте неведомого и жестокого «бога науки», с которым старый оккультист никогда не был на «ты», бригадефюрер неожиданно разволновался. Колдун забарахтался, пытаясь выплыть на «поверхность» сознания русского изобретателя, но не тут-то было — его утягивало всё глубже и глубже. И тут Вилигута захлестнул неведомый им ранее страх, что он может навечно остаться здесь, в этом безумном кошмаре свихнувшегося в коме учёного. Тьма вокруг Карла сгущалась, пока, наконец, не поглотила его целиком. Он дико заорал и, неимоверно напрягая весь свой колдовской дар, постарался разорвать ментальный контакт. И к его несказанной радости получилось — он увидел перед собой встревоженные лица его «учеников» с покрасневшими носами. Холод, стоявший в палате, ощутимо пощипывал открытые участки тела. — Что там? — жутко волнуясь, спросил старика Хорст. — Судя по твоему виду — всё очень плохо… — Похоже, что ты был прав, Волли, — сипло произнес бригадефюрер, тяжело обвисая грузным телом на спинке стула. — Никогда не сталкивался ни с чем подобным… Хотя, нет, вру… — покачал он головой, жиденькие волосёнки на которой слиплись от пота, несмотря на холод в палате. — Когда меня заперли в психушке, я встречал нечто подобное у пациентов этого неприятного во всех смыслах заведения… — Ты хочешь сказать, Карл, что он совсем того? — Левин выразительно покрутил указательным пальцем у виска. После проведенного сеанса «наставник Гиммлера» выглядел не лучшим образом. Его одутловатая физиономия еще больше обрюзгла, серые мешки под глазами набрякли, и сквозь дряблую кожу проступили синевато-бордовые вены. Белки глаз покраснели от полопавшихся сосудов. За несколько минут проведенных в сознании Трефитлова Вилигут как будто постарел лет на двадцать — на лице прорезались глубокие морщины и в изобилии выступили старческие пигментные пятна. И вообще, он сейчас походил на покойника, неожиданно вздумавшего выбраться из могилы. Благо, что Левин уже не раз, и не два бывал на подобных сеансах «магнетизма» старого колдуна, и имел представление, как ужасно выглядит после них Вилигут. Не зря, ох не зря в средние века семейку Вилигутов проклял Папа Римский — даже у не верящего ни в черта, ни в дьявола профессора иногда что-то трусливо екало в груди после демонстрации подобных нечеловеческих возможностей. Но на этот раз Вайстор выглядел хуже, чем обычно. — Увы, но это так, — выдавил сквозь сиплую отдышку старик. — Его сознание чудовищно раздроблено… Его память настолько запутана, переплетена, что вытащить из него хоть что-нибудь путное — настоящая проблема. Хотя я явственно видел его изобретение и кучу формул, что заставляло его работать… Я ведь в этом ничего не понимаю, Волли! И я еще никогда так сильно не уставал во время сеанса… — нехотя признался он своим собеседникам. — А может быть, я просто стар и мне пора на покой… — Проклятье! — Нервно ударил себя кулаком по раскрытой ладони Хорст. — Без этого русского мне не разобраться в документах! Бумаги хаотичны, записи разрозненны и неразборчивы! Чертежи и пояснения к ним настолько небрежны, что выглядят сплошной абракадаброй! К тому же вся документация частично пострадала при изъятии и транспортировке! Волли нервно заметался по палате, едва не сбив с ног Рудольфа. — Не впадай в крайности, дружище! — попытался ободрить его Левин. — Ты что-нибудь еще придумаешь! — Что придумаю? Что? — Схватился за голову Хорст. — Я уже пытался свести всё воедино и собрать прототип. Но я не совсем понимаю принципов его работы! Он мне нужен, Карл, — Волли, остановившись у кровати Трефилова, указал пальцем на его безвольное тело, накрытое белой простыней, — вернее то, что заключено в его свихнувшейся голове! Что делать, Карл? Что делать? Как выудить информацию из его головы? — Он очнётся! — убежденно произнес Левин. — Мой препарат обязательно поставит его на ноги! — А если он очнётся полным дебилом? — спросил Хорст. — Ты можешь гарантировать, что этого не случиться? — Увы, старина, этого тебе никто не сможет гарантировать, — виновато развел руками командир «зондеркоманды 'Н». — Эх, если бы я сам мог попасть к нему в голову… — выдохнул Хорст. — Есть у меня один вариант, — устало проскрипел Вайстор, вынимая платок из внутреннего кармана и вытирая с дряблой кожи крупные капли пота, — рассчитанный на самый крайний случай… Второе погружение я не потяну — совсем слабый стал… А вот ты… — Карл пристально посмотрел в глаза профессору Хорсту. — Я? — С надеждой подался к генералу Хорст. — А это вообще возможно? — Да, ты! — кашлянул бригадефюрер СС. — Способ есть. И для него не обязательно иметь магический дар. Только он тебе не понравится… — Я готов! — поспешно выпалил Волли. — И чем же «не понравится»? — Можешь «случайно» превратиться в точно такой же овощ, каким является твой бесценный русский профессор. Волли подошел поближе к Вилигуту и даже наклонился, чтобы стать вровень с сидящим стариком. — Что ты имеешь ввиду, Карл? — спросил он свистящим шепотом. — Я могу поспособствовать, чтобы ты сам попал ему в башку, — прокашлявшись в кулак, ответил бригадефюрер СС. — У меня есть пара подходящих практик, способствующих расширению сознания. А я научу тебя, как проникать с их помощью в чужое… А там ты уже «пойдёшь» своим ходом по чужим пыльным закоулкам памяти! Только нет никакой гарантии, что ты вернешься обратно… — Какова вероятность, что я не вернусь? — прямо поинтересовался Хорст. — Пятьдесят на пятьдесят, — Карл усмехнулся бескровными губами, и отер их тыльной стороной ладони. — Не густо, — покачал головой Хорст. Так рисковать своей головой ему совсем не хотелось. На мгновение представив себя «овощем», лежащим на соседней койке с Трефиловым, он даже вздрогнул от нахлынувшего ужаса. Но с другой стороны, вероятность не настолько уж и маленькая… А влачить жалкое существование забытого всеми «гения», когда-то подающего ба-альшие надежды, он давно устал. К тому же, погибнуть на передовом научном посту его прельщало куда больше, чем повеситься, или вышибить себе мозги из пистолета. — Если бы твой подопечный был хоть немного вменяем, — словно услышав его мысли, произнес Вилигут, — вероятность добиться успеха была бы очень велика… Но я уже видел «изнутри», что с этим русским не всё в порядке… — А знаешь, что, Карл? Я подумаю над твоим предложением, — уверенно произнес Хорст. — Подождём, может быть препарату Рудольфа удастся немного «починить» русского профессора. Либо залезу к нему в башку, если уже не останется другого выхода. — Подумай, мой юный друг, — кивнул старик, — хорошенько подумай! И, вообще, в этой богадельне найдется хоть капля шнапса, чтобы немного взбодрить мой истерзанный и разбитый организм? — Вилигут неожиданно решил сменить тему. Его «ученики» облегченно вздохнули — этот эксперимент вымотал не только пожилого генерала. Едва высокое начальство покинуло палату, к вновь привезенному пациенту направилась бригада врачей и медиков. Вскоре гауптманна Кюмайстера переодели, перевязали и утыкали капельницами. Покидая палату никто из врачей не заметил, что истощенный русский профессор, к которому все давно привыкли за шесть лет, проявил не свойственную ему активность — шевельнул пальцами правой руки и приоткрыл левый глаз. Дверь в палату захлопнулась, оставляя двух коматозных пациентов наедине друг с другом. В очередной раз профессор Трефилов пришел в себя уже не в темном деревянном ящике с просверленными в стенках отверстиями, и набитым какой-то мягкой «шелухой с опилками», а в нормальной кровати. Самочувствие его было препоганейшим, особенно чудовищная слабость, не дающая ему не то, что поднять голову от подушки, а даже рукой нормально пошевелить было тяжело. Однако, болезненные травмы, полученные в результате аварии отбитые ребра больше не болели, не ныли ушибленные лоб и челюсть. Ну, не могло же оно просто так за один день пройти? Или не за один? В набитую, словно ватой, голову Трефилова закрались нехорошие подозрения. Сколько же он был без сознания, если у него ничего не болит? Вот только чудовищная слабость и немощность весьма его напрягали. Голова не желала сдвигаться ни влево, ни в право, «удобно» устроившись в углублении подушки, так что внимательно рассмотреть, где же он очутился, с первой попытки не удалось. Перед глазами маячил лишь девственно белый потолок, да часть побеленной стены. Скосив немного глаза, Бажену Вячеславовичу удалось рассмотреть кусочек белоснежной наволочки, на которой он заметил какой-то фиолетовый оттиск. Скорее всего, это штемпель с название лечебницы, в которой он очнулся. Иначе, как объяснить сильный специфический запах лекарств и крови, а также слабый оттенок мочи и дерьма, который Трефилову, пусть и не без труда, но всё-таки удалось распознать. Похоже, что он провалялся здесь куда дольше нескольких дней, если из-под него (а из-под кого же ещё?) выносили утку. Напрягая зрение, он постарался распознать, что пропечатано на штемпеле? И ему это удалось. Правда, никакой радости это знание не принесло, поскольку надпись была выполнена на немецком языке. Значит, Хорсту-таки удалось вывести его бессознательное тело в Германию. Черт! Как же ему вернуться обратно в СССР, если он такой беспомощный. Навряд ли у него это получится, если немецкий профессор для того, чтобы получить информацию об изобретении «накопителя» пошел на смертоубийство. Трефилов был убежден, что ни старший лейтенант госбезопасности Фролов, ни его водитель, не выжили в той страшной аварии с последующим расстрелом покорёженного автомобиля из автоматов. Даже он, находясь тогда в полубесознательном состоянии, видел во что превратились тела чекистов. Слегка поведя глазами в сторону, он заметил стоявший у кровати металлический штатив с подвешенной на нем «кверху ногами» стеклянной бутылочкой, из которой к нему тянулась резиновая канюля[1]. Похоже, капельница, опознал профессор нехитрый прибор. Надпись же на этикетке бутылочки тоже была выполнена на немецком языке, что еще больше убедило Бажена Вячеславовича, что он находится в Германском рейхе. Немного передохнув, профессор, наконец, сумел заставить руку немного сдернуть простынку с собственного тела. А затем, скосив глаза, его внимательно рассмотреть. На нём ожидаемо (по крайне мере на груди) не оказалось ни синячка, ни царапины! Что, в принципе, невозможно, если исходить из тех болевых ощущений, которые он испытывал, пока не потерял сознание. Вернее, покуда его основательно не траванули хлороформом. Либо у похитивших Трефилова немцев было чудо-лекарство, залечившее мгновенно все его раны, либо, что более вероятно, он провалялся без памяти куда дольше нескольких дней. А вот то, что его ребра реально выпирали из-под бледной и почти прозрачной кожи, грозясь ненароком её проткнуть, поставило его в тупик. Когда же это он умудрился так сильно схуднуть? Конечно, его никогда нельзя было назвать плотным или упитанным, но и настолько истощенным Трефилов себя никогда не видел. Даже в весьма и весьма голодные годы. Вот откуда «растут ноги » у той чудовищной слабости, не дающей ему нормально двигаться! Организму просто не хватает на это энергии! Сколько же он здесь провалялся? Черт! Похоже, он был без сознания слишком долго. Память профессора-биолога, услужливо подсказала, что синяки обычно полностью сходят не менее, чем за семь-десять дней. Значит, как минимум, две недели, чтобы еще и так похудеть — прямо шкилет какой-то, право слово! Значит, две недели, если не дольше… А сколько? Месяц? Два? Вопросов было много, а вот ответов… Бажен Вячеславович дрожащей рукой, с которой после небольшой «борьбы» всё-таки сумел совладать, прикоснулся к голове в поисках той самой огромной шишки, о которой тоже прекрасно помнил. Но её так же не оказалось на искомом месте. Сдулась полностью, даже никаких ощущений не осталось… Профессор немного промял сбоку подушку, чтобы она не закрывала обзор, и с трудом, помогая себе рукой, поверну голову на бок. А в палате-то он оказался не один. На второй больничной койке лежал под капельницами еще один пациент — молодой мужчина. И, судя по окровавленным бинтам на груди, он был серьёзно ранен. От усталости и без того слабое зрение профессора «двоилось и расплывалось». Но даже без очков под рукой, пациент на соседней кровати показался ему смутно знакомым. Да, нет! Он выглядел точной копией его студента — единственного, кто выжил кроме самого профессора после испытания машины. Только выглядел он на несколько лет старше, чем его помнил Бажен Вячеславович. — Ваня… — сипло прошептал Трефилов, надеясь, что молодой человек его услышит. — Ваня… Чумаков… Это ты? [1] Канюля (от лат. саппа — трубка), полая трубка, форма к-рой в зависимости от того или другого назначения весьма разнообразна. Канюля употребляется для введения различных веществ в кровеносную систему (в составе т. н. капельницы). Глава 9 Язычки чёрного огня стремительно увеличивались в размерах, так что мне пришлось вновь скользнуть по прибрежному льду в ледяную воду и погрузиться в неё с головой. Тело вновь заломило, лютый холод, казалось, пробрал до самых костей. Похоже, что я сам того не желая, раньше времени попал в настоящий ад. Но даже в аду матёрые грешники либо горят на медленном огне, либо вморожены в лёд. А мне приходится одновременно терпеть две этих пытки. Интересно, насколько меня хватит? Пусть организмы ведьм и ведьмаков куда выносливее обычных человеческих, но не настолько же! Я вынырнул на поверхность, но в этот раз выходить из воды не спешил, хотя колотило меня изрядно. Найдя глазами неподвижно стоявшего на берегу лешего, я крикнул дрожащим голосом, попутно выбивая зубами настоящую барабанную дробь: — Спаси… — Едва не произнёс я запретное слово, но вовремя остановился. Еще не хватало, чтобы меня и по этому поводу скрючило. — Благ-годарс-с-т-твую за п-п-помощь, д-дед-дко Б-больш-шак! Но д-долго я т-так т-тоже н-н-не п-прот-тяну. М-мож-жет-т-т п-пот-теплее вод-доём с-сооб-бразишь? З-замёрз-з уже, как ц-цуцик! Н-ни н-ног, н-ни р-рук н-не ч-чую уж-же… — Не благодари, друг мой Чума, — мотнул седой головой лесной владыка. — Понимаю, что надолго тебя не хватит, но «другая вода» твоё пламя не собьёт — и под водой гореть будешь. А в этой пещере вода особая — это бывшие хоромы водяного. Весьма могучим был владыка воды. Но против хтони подземной, у которой он эти пещеры ранее оттяпал, устоять не смог — тут концы и отдал… — А х-хтонь эт-та? — Я с опаской взглянул в прозрачные воды озера, но дна рассмотреть так и не сумел. — Н-не в-вс-с-сп-плывёт с-с-сейчас, к-как «Н-наутилус»? — Не знаю, что за зверь такой, твой нутилус, — ответил лесной владыка, — только и хтонь долго не протянула — тоже как раз в этой пещере от полученных ран сгинула. Вон, за тем каменным выступом, — он ткнул рукой куда-то в темноту, — её неприкаянные косточки лежат. А вода этого озера настолько силой двух противоборствующих духов воды и земли пропиталась, что теперь сама чужую магию гасит. Только здесь тебя чёрный огонь пожрать не в силах, — словно извиняясь, пояснил леший. — Т-так я т-т-тут н-нат-турально д-дуб-ба д-дам! — Остановить дробь, выбиваемую зубами, было совершенно невозможно. Ног я уже совершенно не чувствовал, да и руки занемели. — И чт-то эт-то за д-д-дрянь ко мне п-прис-с-ст-тала? — Слишком быстро ты возвысился, друг мой Чума, — попытался объяснить очевидное (очевидное всем, кроме меня) лесной хозяин, — слишком большую силу сквозь себя пропустил и в резерве оставил. А тело твое еще к таким непомерным нагрузкам не готово оказалось. Слабое оно для обладания таким могуществом. Духовные каналы ты сжег — истончились они. «Лишняя» сила выйти из тебя теперь не может, — повторил он другими словами то, что недавно мне пыталась втолковать Глафира Митрофановна. — И ч-что т-теперь? — А теперь она, сила, «пытается» выход найти. Живому мертвецу, кощею, например, духовные каналы не нужны. Вот и выжигает из тебя жизнь… — Т-твою же рев-волюцию! — выругался я, растирая руки друг о дружку, чтобы хоть немного вернуть им утерянную чувствительность. — А д-другого в-выхода н-нет, к-кроме, к-как с-сдохнуть и с-ст-ать эт-тим… к-как его… лич-ч-чем? — Кощеем-то? — переспросил леший. Похоже, что заграничного термина «лич», используемого в обиходе мамашкой, он не принимал. — Аг-га. — От лишней силы тебе нужно срочно избавиться, пока поздно не стало… А пути у неё другого нет… — Виновато развел руками лесной дух и потупился. — П-пост-т-той, д-дедко… — Мне пришлось вновь окунуться с головой в ледяную воду подземного озера, чтобы сбить с волос вновь начавшее припекать «лысину» черное магическое пламя. — Лих-хорук… — Выдохнул я, едва высунув голову из воды. — Что Лихорук? — затупил старичок. — С-сдес-с-с Лих-хорук, п-пратиш-шка Ш-шума! — Вот и злыдень наривался, хрен сотрёшь. Да он и был всё время рядом, только не проявлялся физически. Вот теперь мы с ним точно, как два брата-акробата: один заикается и шепелявит, а другой дрожащей челюстью походные марши отбивает. Мы с ним, как говорится, нашли друг друга. И одной неразрывной «веревочкой» теперь связаны — клятвой магической, абсолютной, которую так и не похерили. Хоть и не слуга мне теперь Лихорук, а настоящий боевой братишка, но связочка магическая нас частенько выручала! Ведь именно по ней можно было аккумулированную в резерве силу в обе стороны гонять. От него ко мне и в обратную сторону. Ведь самые первые крохи сил во время последнего сражения с фрицами ко мне так и попали. Все это я и поведал лешему, продолжая стучать зубами. Нужно было срочно что-то делать — моё тело настолько задубело, что я его уже совсем не чувствовал, словно его и не было. А насчёт своего «хозяйства» я и не заикался — сейчас бы только выжить, а проблемы с отмёрзшими причиндалами будем решать по мере их возникновения. — Ну, и чего ждёшь, друг мой Чума? — выслушав меня, искренне удивился леший. — Не медли! Сливай быстро силу через эту вашу связь! Иначе… — Н-не м-могу д-д-дедко Б-большак — Лих-хорук т-тоже с-с-силой п-под з-зав-вязку… — А! Вот оно в чем дело? — наконец понял суть проблемы Леший. — Как говорят: нету силы — нет проблем. Сейчас мы твоего злыдня опустошим немного. Леший вытянул руку, и влетевший с улицы в пещеру гигантский «вьюнок» вложил ему в раскрытую ладонь какой-то большой прозрачный кристалл, отливающий небесной синевой. — И ч-чего ить? — спросил я, заныривая в очередной раз — голову опять начало сильно припекать. — Подь сюды, бедолага одноглазый! — Леший вместо ответа махнул рукой стоявшему поодаль злыдню. Когда я вынырнул, уже совершенно не чувствуя своего тела, Лихорук стоял рядом с лесным владыкой, почтительно склонив голову и внимательно слушая, чего ему там втолковывает седобородый старичок. Ни дать, ни взять — картина маслом: дедуля наставляет на путь истинный своего нерадивого внука. — … лапы свои на кристалл положи! — услышал я окончание фразы, сказанной лешим. — А затем — гони сюда силу из резерва! Понял, болезный? Аль еще раз объяснить? — Лих-хорук не тупой, ф-фладыка, — неожиданно «взбрыкнул» злыдень. — Он и ф-ф перф-фый рас-с-с прекрас-с-сно с-слыш-шал! И «С-слес-су драк-кона» тош-ше ус-с-нал! — О-о-о! — удивлённо протянул леший. — Растёшь над собой, одноглазый! — не поскупился он на похвалу. — На пользу тебе общение с Чумой пошло! А то ведь раньше, как бешеный зверёк был — всё норовил за ногу укусить… — П-прошу п-п-прощения, д-друзья! — Выбил я зубами очередную дробь. — В-вы т-там п-про мен-ня, с-случ-ч-чайно, н-н-не з-забыли? — Ох, ёк-хорёк! — всполошился лесной дух. — Давай, Лихорук, трави помалу, чтобы «Слеза дракона» побольше силы в себя вобрать сумела. Лихорук напрягся, его и без того уродливое лицо чудовищно исказилось от усилий, с которыми он пытался загнать свою силу в драгоценный камень. Его глаз налился кровью, а затем вспыхнул раскаленным огоньком. Я заметил, как в прозрачном кристалле заклубились антрацитовые сгустки тьмы. Кристалл мгновенно почернел, не утратив, впрочем, своей хрустальной чистоты. Хотя, «тьма» и «чистота» понятия не очень-то и сочетающиеся, но в этом случае было именно так. — Не спеши, зараза! — леший ради проформы отвесил тяжёлую затрещину моему помощнику, заметив что-то «неправильное» в прозрачной черноте камня. — Треснет камень, и никто твоему братишке и моему другу Чуме помочь не сумеет! Лихорук даже не вякнул в сторону лесного духа, только посильнее втянул голову в горбатые плечи, продолжая наполнять «Слезу дракона» своей тёмной энергией. — Вот, совсем другое дело! — довольно прогудел старичок-лесовичок, не отрывая глаз от темнеющей всё сильнее драгоценности. — Молодец, одноглазый! — К-к-как? П-п-получ-ч-чается? — окликнул я нечисть, увлечённую процессом перекачки силы в хрустальный камень и напрочь забывшую обо мне. — А то… — отозвался леший. — А ты чего ждёшь? В ледышку решил превратиться? — теперь накинулся на меня лесной хозяин. — А ну давай — отдавай лишнюю силушку своему приспешнику! Для того, чтобы ощутить нашу со злыднем связь, мне пришлось сделать несколько попыток. Мой замерзший организм настолько онемел, что я уже вообще ничего не чувствовал. Ни физически, ни энергетических ощущений. Похоже, что и мозги у меня вконец замерзли. Меня жутко клонило в сон, но я знал, что нельзя поддаваться этому желанию. Иначе, я вообще никогда уже не проснусь. Не проснусь живым — ведь из этого озера друзья-приятели меня точно вытащат. А на берегу я просто «догорю», превращусь в живого мертвеца — лича или кощея. А мне еще и пожить «нормальной» человеческой (ну, ладно — ведьмачьей) жизнью хочется, а не каким-то гребаным умруном! Пришлось напрячься, хлестануть себя пару раз по щекам, чтобы обрести хоть какую-нибудь чувствительность. После нескольких хлестких ударов, от которых в голове зазвенело, я немного взбодрился. Экзекуцию пришлось провести еще несколько раз, пока на самой грани восприятия я не почувствовал нашу с Лихоруком связь. Едва это произошло, как я направил в нее поток силы, разрывающей мой резерв, и пытающейся сжить меня с белого света. Проклятая ведьмачья энергия, гибительная для всего живого, но вполне усваиваемая нечистью, хлынула к злыдню. Я видел, как он дернулся, когда его захлестнуло мощной волной энергии. Мне показалось, что у него даже глаз засверкал в несколько раз ярче. — Не дави, зараза! — шикнул на злыдня Большак. — Держи поток! Нельзя «Слезу дракона» перегружать! Хрупкий он — треснуть может! Сдерживай! Сдерживай, кому говорю! — Лих-хорук с-с-смош-шет! — шипел мой одноглазый «конёк-горбунок», но я видел, как ему тяжело дозировано вливать в камень этот поток. — Лих-хорук с-сдерш-шит! Лих-хорук п-пратиш-шку Ш-шуму ф-фыруш-шит из п-педы! — бормотал он, впившись своим сверкающим глазом в «Слезу дракона». А я вдруг почувствовал, как с отливом силы, падает «магическое давление» внутри моего энергетического тела. Похоже, что словленный мной маго-гипертонический криз, обусловленный повышением давления силы, я успешно пережил. Думаю, что вам понятна аналогия в сравнении с обычным гипертоническим кризом повышения артериального давления. — Выползай из воды! — распорядился леший. Я бы пополз, но ног я совсем не чувствовал. Отключились мои копыта напрочь. И руки отключились. И вообще всё тело перестало функционировать — ледяная водичка сделала своё дела. — Чего застрял? — Леший на мгновение оторвался от кристалла и взглянул мне в глаза. — А ты ровнее силу в «слезу» толкай… Ровнее, сказал! — Это он уже злыдню. — Рад-д-д-д б-б-бы… — отстучал я практически азбукой Морзе, — д-д-да н-н-н-не м-м-могу… С-с-совс-сем т-т-тела не ч-чувст-твую… — Лих-хорук помош-шет… — Дернулся ко мне злыдень, но был остановлен резким и повелительным окриком лешего: — Куда?! Всё дело запороть хочешь, дурилка? — П-пратиш-шка ф-ф п-педе… — Если силу не сбросишь — совсем плохо будет! — рявкнул леший. — Терпи тогда, друг мой Чума… Он еще не договорил, когда в пещеру ворвались две растрёпанные фурии и без раздумий кинулись в ледяное озеро. Да это же Глафира Митрофановна с Акулиной! Они быстро преодолели разделяющее нас расстояние, подхватили меня под руки (которых я уже не ощущал) и потащили к берегу. И по их решительным лицам, я понял, что сейчас они быстро меня реанимируют. Но даже в тот момент, когда они дотянули меня до обледеневшего берега, когда протащили меня мимо лешего с Лихоруком и выволокли из пещеры на улицу, я не преставал гнать силу через магическую связь. Разложив меня на травке, мокрые красавицы принялись растирать мне задубевшую кожу и разминать закоченевшие мышцы. Нет, со мной реально было не всё в порядке, ведь я, даже находясь в таком отчаянном положении, не упустил момента полюбоваться их крепкими и ладными телами. Ведь облепившая их мокрая одежда только подчеркнула их подтянутые фигурки и выставила на обозрении весьма аппетитные прелести. — В-вы к-как с-сдес-с-сь ок-казалис-с-сь? — просипел я, меня продолжало колотить словно паралитика, хотя абсолютно не чувствовал своего тела. Единственное, чем я мог худо-бедно управлять, это моя трясущаяся челюсть. — А! Подслушивали! — Беспечно отмахнулась Глафира Митрофановна. — Мы с Акулиной за вами по волшебной дорожке пошли, а после у пещеры остановились. Там акустика отличная — все слышно было… — А когда ты выбраться из воды не смог, — добавила Акулинка, — мы с мамой на помощь тебе бросились! — Р-род-дные в-вы м-мои! П-п г-гроб ж-жиз-зни в-вам об-бязан! — с чувством поблагодарил я моих девчонок, которые, ни секунду не раздумывая, бросились мне на помощь. — Люб-блю в-вас об-беих! — Я попытался их обнять, но безрезультатно. Только затрясся еще больше. — Лежи спокойно, горе ты наше! — Продолжая разминать и растирать задубевшие мышцы, шикнула на меня мамаша. — Еще не известно, чем это переохлаждение для тебя закончится! «А ведь и правда, хрен его знает, чего я там себе отморозил? — пробежала в голове подленькая мыслишка. — А ну, как опосля ничего „там“ работать не будет?» Ведь были у меня приятели, еще там, в родном времени, заядлые охотники и рыболовы, любители основательно поморозить зимой свои задницы. И у некоторых из них были потом определенные проблемы в «этом» плане. Но я постарался прогнать эти мысли из головы. Я — не они. Я куда крепче! Ведь я же ведьмак! Но червячок сомнений всё же присутствовал. Наконец моя бледная кожа начала постепенно краснеть, а в онемевших членах слабо покалывать. Значит, не всё еще потеряно — чувствительность потихоньку восстанавливалась. Не знаю, как такие длительные процедуры в ледяной воде повлияют на моё мужское здоровье, но сдохнуть я уже точно не сдохну! И еще один радостный момент был мною отмечен — за всё время, проведенное на улице, на мне не вспыхнул ни единый язычок чёрного пламени. Я только слегка «парил» призрачными облаками туманного мрака, который даже не видели мои сногсшибательные массажистки. Через несколько минут я почувствовал, что не могу перелить злыдню больше ни капли силы. А это могло означать только одно, что кристалл с красивым названием «Слеза дракона» заполнен под завязку. Это подтвердил и дедко Большак еще через минуту выбравшийся из пещеры на полянку, где я приходил в себя. — Ну, всё — полна коробочка, — заявил он, опуская рядом со мной на траву граненый драгоценный камень. Его былая прозрачность сменилась непроницаемой чернотой, которая, казалось, поглощает даже солнечный свет. — Как сам? — поинтересовался моим самочувствием лесной хозяин. — Уж-же к-куда лучше, — произнес я, чувствуя, как после «массажных процедур» начало гореть всё моё тело. Я пошевелил пальцами рук, в которых бегали колючие иголочки восстановленного кровообращения. Ура! Работаю! Да и сами руки, пусть и заторможено, но начали откликаться на мои команды. Отлично! Значит, всё со мной нормально! — Поклон вам земной, друзья! — Искренне произнес я, обращаясь к лешему с Лихоруком. — Пропал бы я без вас совсем! Пока я сыпал благодарностями, Акулинка сбегала к пещере и принесла с собой солдатский вещевой мешок. В нём оказалась моя «старая» одежда — галифе и гимнастерка красноармейца со споротыми лычками, которую я сбросил, когда устраивал «маскарад», облачившись в ненавистное фашистское «фельдграу». Эта форма, кстати, на мне и сгорела дотла. Вот же какие молодцы мои девчонки! Даже об этом подумали! Вот что значит правильные женщины. Я искренне порадовался за то, что у меня такой крепкий тыл. Через несколько минут ласковые руки Акулины и Глафиры Митрофановны меня уже упаковали, а после с помощью Лихорука поставили на ноги. К этому моменту я уже полностью ощущал свои «потерянные члены». Черный огонь меня больше не беспокоил. Теперь нужно было научиться колдовать с сожжёнными энергетическими каналами, либо срочно их восстановить. Ведь мне срочно надо в Берлин! Деда выручать… Глава 10 1942 г. Третий рейх Берлин Первую пару недель после того, как Бажен Вячеславович пришел в себя, его совершенно не трогали. Только донимали постоянные ежедневные (а то и по нескольку раз в день) медосмотры местных эскулапов, которых прикрепил к нему Волли Хорст, знакомство с которым стоило Трефилову не только здоровья, но и потери Родины. Ведь, как и предполагал профессор, его тайно доставили в Германию. Немецкий «коллега» очень активно переживал за его физическое здоровье и психическое состояние после выхода из комы, что лично и скрупулёзно проверял работу своих подчинённых, гоняя их в хвост и в гриву. Как понял Трефилов, Хорст в этом «лечебном заведении» был большой шишкой, чем-то вроде директора института. Все остальное время Бажен Вячеславович был предоставлен самому себе: спал, когда хотел, ел, как не в себя — кормили в этой «лечебнице» просто шикарно! Трефилов бы не удивился, если бы выяснилось, что повара для приготовления настолько изысканных блюд, каких он никогда в жизни не едал, Хорст приволок в этот вертеп именно из-за него. Что самое удивительное, профессор-эсэсовец обращался с русским пленником чрезмерно обходительно, и до сей поры ни разу даже не пытался заставить, либо каким-нибудь образом склонить его к сотрудничеству. Возможно, что в этом-то и заключался его дьявольский план: кнута Бажен Вячеславович уже отведал при похищении, а сейчас, похоже, наступил черед сладких медовых пряников. Однако, Трефилов тоже не поддавался на столь примитивную провокацию: с безучастным видом поглощал все деликатесы, которыми его пичкали, ходил на прогулки в небольшой закрытый дворик, огороженный как по периметру, так и над головой нескольким рядами колючей проволоки, да еще и находящейся под высоким напряжением. Лениво листал красочные журналы и книги (естественно, на немецком языке), что приносил пожилой молчаливый санитар — видимо в этой «тюремной больничке» имелась своя библиотека. Хорст всеми силами хоть как-то пытался скрасить досуг пленника, а заодно и немного расшевелить. В журнальных подборках даже встречались журналы весьма фривольного содержания. Да и Хорст, выступающий в роли главного надсмотрщика, не раз и не два намекал ему, что сможет устроить настоящую «вечеринку» с горячими красотками. Но Бажен Вячеславович непременно отказывался, ссылаясь на слабость и солидный возраст. Хотя старой развалиной он вовсе не был. Ведь со стороны должно казаться, что пленник, несмотря на содержание в «золотой клетке» находится в полной прострации и жуткой депрессии. Трефилов всеми силами старался показать, что навязчивые «подачки» Хорста ему абсолютно «до лампочки». Что он старый и больной человек, «измученный нарзаном», да еще и пребывающий конкретно «не в себе». Для усиления этого эффекта он часами мог сидеть, либо лежать на кровати, почти не моргая, и уставившись в одну точку, как будто с головой у него творится действительно настоящая беда. Откуда же немцам было знать, что в этот момент профессор обстоятельно обдумывал свои дальнейшие действия. Он понимал, что долго такое положение вещей длиться не может. И когда-нибудь с него спросят по полной программе. Какое время Бажен Вячеславович пребывал в коме, ему так и не сообщили. Он и не знал, сколько времени прошло со времени его пленения и вывоза за границу. Но, если судить по растительности на прогулочном дворе, лето клонилось «к закату». Значит, он минимум был без сознания несколько месяцев. О том, что он мог проваляться в коме несколько лет, профессор даже не предполагал. Однако последствия комы давали о себе знать: память сбоила, да и вообще голова плохо работала. Но он ежедневно занимался, пытаясь мысленно разработать «закисший» мозг. Он решал в уме сложные математические задачи, вспоминал выкладки и формулы своего изобретения. Так что к исходу второй недели он уже вполне восстановил все постулаты теории «длинного времени», можно сказать, практически на уровне рефлексов. Сейчас он был вновь готов самолично собрать и сам агрегат «накопителя времени», при наличии соответствующих деталей и инструментов. Причем, всё это проделать даже с закрытыми глазами. И, если честно, то у него руки чесались повторить свой опыт — он, кажется, понял, где допустил ту роковую ошибку, стоившую жизни доценту Сергееву. Но пока все его мечтания шли коту под хвост: Трефилов находился среди врагов, в стане настоящих безумцев, нацистов и шовинистов! Можно сказать, в самом его логове — «Аненербе». Где люди… нет — нелюди с учеными степенями на полном серьезе доказывали всему миру, что существует высшая раса. А все остальные — унтерменши-недочеловеки, рабы, пыль под подошвой их сапог! Их можно безнаказанно уничтожать, расстреливать, травить газом и проводить над ними бесчеловечные опыты! И этим тварям в человеческом обличье ни за что на свете нельзя давать овладеть его гениальным изобретением. Ведь это не только страшное оружие, с помощью которого немцы реально сумеют завоевать весь этот мир — с помощью изобретения Бажена Вячеславовича они обязательно превратят завоеванные в будущем народы в бесправных доноров «личного времени», с помощью которого им покорится даже сама вечность! Именно об этом и талдычил ему в последние минуты жизни старший лейтенант госбезопасности Фролов, пусть земля ему пухом! И профессор был с ним всецело согласен. Его открытие, помимо прочего — страшное оружие, которое ни за что на свете не должно попасть «не в те руки». Только вот какими должны быть «те самые руки», которым можно доверить своё изобретение, профессор и сам не знал. Оттого еще больше маялся и переживал, растрачивая и без того слабое и подорванное психическое здоровье. И еще, восстанавливая память, профессор погружался в своё прошлое, заново переживая все то, что ему довелось испытать в жизни. Он вспоминал собственные победы и поражения, несчастную любовь и безумное увлечение наукой, безумное горе и потерю близких. Оказалось, что тот временной отрезок, в котором выпало жить Бажену Вячеславовичу, был весьма насыщен по-настоящему историческими событиями, но осознать это он смог только сейчас. Раньше у него просто не хватало времени на подобные размышления. Первая мировая, революция, НЭП, коллективизация и индустриализация… Он погрузился в своё прошлое целиком, лишь временами «выныривая» в туалет, либо для приема пищи. И был еще один момент, ради которого Бажен Вячеславович тянул время — это находившийся с ним в одной палате (естественно, охраняемой и с решетками на окнах) его студент и помощник, участник его первых опытов со временем — Ваня Чумаков. Как он оказался здесь, и почему выглядит куда старше своих лет — вот над чем ежедневно ломал голову Бажен Вячеславович. Почему их оставили вместе, он тоже не понимал. Ведь намного логичнее было бы развести «старых приятелей» по разным углам. Однако, во время очередного посещения палаты доктором Хорстом, тот по неизвестной причине назвал Чумакова гауптманном Михаэлем Кюхмайстером. После его ухода профессор еще раз внимательно рассмотрел заострившиеся черты лица гауптманна. Нет, он бы не обознался настолько! Либо пребывающий в коме Кюхмайстер был как две капли воды похож на Ваню Чумакова, либо это всё-таки именно он, собственной персоной. Но узнать, так это или нет, можно было лишь дождавшись, когда его бессловесный сосед по палате очнётся. Но он к большому сожалению Бажена Вячеславовича, не торопился этого делать. К исходу третьей недели посещения профессора Хорста стали более частыми и продолжительными. Бессловесных врачей, пичкающих Трефилова какими-то порошками, таблетками и колющими ему в задницу какую-то непонятную хрень, заменили на словоохотливых «доброхотов», пытающих вывести «русского гения» из «подавленного состояния», которое он до сей поры успешно симулировал. Похоже, что эти улыбчивые дядьки в белых халатах являлись признанными в Третьем рейхе психиатрами, но Бажену Вячеславовичу пока удавалось водить их за нос. Конечно, рано или поздно эта афёра закончится, и профессору придется принимать какое-то решение. Но, черт побери, ему так не хотелось заканчивать жизнь самоубийством! Ведь он не мог вечно симулировать сумасшествие. Нужно было обязательно что-нибудь придумать! Только вот что? В один из дней, похожих друг на друга, как близнецы-батья, Бажен Вячеславович впервые встретился со странным пожилым бригадным генералом, которого для чего-то притащил к нему для знакомства ненавистный уже Волли Хорст. Этот плотный и широколицый высокопоставленный эсэсовец в белом халате, небрежно наброшенном на черный форменный мундир, неспешно вошел в палату следом за доктором Хорстом. Взглянув на Трефилова сквозь прищуренные веки, высокопоставленный эсэсовец усмехнулся, пригладив пальцами небольшие седоватые усы. Трефилов невольно задержал взгляд на его выразительном, но обрюзгшем лице, на его блеклых глазах, которые засасывали профессора словно в тягучую бездонную трясину. Трефилову понадобилась вся его воля, чтобы оторваться от этих завораживающих глаз. «Да кто ты такой, черт побери? — Пронеслось в голове Бажена Вячеславовича. — Неужели Хорст, потеряв терпение, решил притащить ко нему гребаного гипнотизера?» — Бажен Вячеславович! — с неподдельной теплотой в голосе (если бы профессор не знал, что это не так, то обязательно бы купился — какой отличный актер пропадает) произнес Волли. — Как вы себя сегодня чувствуете? Выглядите просто отлично! Трефилов слушал этот жизнерадостный бред с полнейшим отсутствием каких-либо эмоций на лице. Хотя в последнее время сдерживать себя становилось все труднее и труднее. Чертов Хорст его уже откровенно раздражал! Бажену Вячеславовичу, как никогда в жизни (он вообще не был любителем драк), хотелось встать на ноги и заехать ему кулаком по слащавой лошадиной морде! Но он держался, ибо каждый такой день, когда от него не требовали начать работу над агрегатом, отодвигал и необходимость придумывать что-то новое, чтобы незаметно для немцев саботировать его сборку. А то, что рано или поздно они потребуют это сделать, Трефилов не сомневался. — Позвольте представить вам, уважаемый Бажен Вячеславович, — продолжая скалиться во все тридцать два лошадиных зуба, произнес Хорст, — поистине самого необычайного человека в Германии… Да и на всем земном шаре такого больше не найти! Знакомьтесь, господа: бригадефюрер СС Карл Мария Вайстор! Генерал слегка наклонил седую голову, «украшенную» редкими волосиками, но его глаза продолжали цепко за следить за русским учёным. Вайстор? Трефилов уже где-то слышал это имя. И не только потому, что оно являлось одним из имен одноглазого скандинавского бога Одина — этот псевдоним носил один очень мутный субъект, приближенный самого рейхсфюрера СС Гиммлера и прочих высокопоставленных чиновников Третьего рейха, отъявленный оккультист, мистик и магнетизёр, прозванный за глаза соратниками «Распутиным Гиммлера» — Карл Мария Вилигут! Об этом неоднозначном субъекте ему рассказывал академик Лазарев, часто бывающий в командировках в Германии и пару раз попавший на его «представления» для закрытого круга лиц. Академик, некогда яро интересовавшийся вопросами применения биофизики[1] в медицине, и еще более спорными вопросами метафизики[2] для практического научного применения, свёл с этим Вайстором близкое знакомство в начале тридцатых годов. Однако, столь плотные отношения с империалистическими недобитками вызвали большие вопросы у ГПУ, и Лазарева вскоре осудили. Расстрелять, как врага народа, правда, не расстреляли, но его блестящая карьера учёного была растоптана вдрызг. Сам же академик на данный момент находился в местах «не столь отдалённых, но весьма суровых». Однако, Бажен Вячеславович отчего-то запомнил имя этого деятеля, стоявшего у самых истоков нацистского мистицизма, главного разработчика вычурных языческих ритуалов и броских оккультных атрибутов — того же перстня «Мертвая голова», подтверждающим принадлежность к «Черному ордену СС». — Профессор Бажен Вячеславович Трефилов, — продолжил свое «представление» Волли, — гениальный ученый-изобретатель, лишь по какому-то недоразумению не родившийся в Германии. — Очень рад с вами познакомиться, герр профессор! — Продолжая гипнотизировать взглядом Трефилова, протянул руку Вилигут. — Как я рад, как я рад, что поеду в Ленинград… — глупо улыбаясь, по-русски продекламировал эсэсовцам Корнея Чуковского Бажен Вячеславович, затем поднялся с кровати на ноги и пожал протянутую руку бригадефюрера. Рукопожатие старого мистика оказалось на удивление крепким. Трефилов вспомнил рассказы академика: Вилигут по семейной традиции практически всю жизнь — около сорока лет, прослужил в армии. И, видимо, даже под старость не утратил крепкой хватки. Да и выправка профессионального кадрового военного была налицо. Может быть, с годами старый пройдоха немного ссутулился и раздобрел, но спину он до сих пор держал ровно, словно кол проглотил. Да и подбородок постоянно выпячивал вперед. Пожилой мистик продолжал сверлить Трефилова пронизывающим холодным взглядом, не отпуская его руку. В какой-то момент профессор почувствовал в этой руке болезненное покалывание, как обычно происходит при нарушении кровообращения. Колючие мурашки сначала охватили ладонь, затем распространились по всей руке до самого плеча. Конечность словно бы потеряла чувствительность. Профессор хотел выдернуть руку из ладони старого «магнетизёра», но не смог пошевелить даже мизинцем! Этот чертов Вайстор его словно околдовал! Похоже, что рассказы Лазарева не были обычной байкой. Бажен Вячеславович попытался шевельнуть головой, чтобы уйти от пронизывающего блеклого взгляда старикана. Но, не тут-то было — мышцы шеи тоже неожиданно онемели. Закрыть глаза он тоже не сумел, продолжая пялиться в улыбчивую физиономию доброго престарелого дядюшки, желающего ему только всего самого наилучшего. Эсэсовец улыбнулся еще радушнее, а его колючие зрачки неожиданно резко расширились, поглотив собой практически всю выцветшую старческую радужку. Голова резко закружилась, и Трефилов «провалился» в эти огромные черные зрачки, словно нырнул в темный и бездонный омут, со дна которого уже не всплыть ни за что на свете… Он уже не видел, как безвольно обмякло его тело, а Вилигут придержал его руку под локоть, чтобы потерявший сознание «русский гений» не свалился на пол. Не видел Трефилов и того, как чертов Хорст подхватил его под мышки и, уложив головой на подушку, закинул худющие и голенастые ноги профессора на кровать, а после прикрыл простынкой. Не видел и того, как бригадефюрер с трудом отцепил его скрюченные и сведенные судорогой пальцы от своей ладони. Ничего этого Бажен Вячеславович не видел, пребывая во Всевеликом и Блаженном Ничто, дарующем каждому страждущему покой и безмятежность. Вилигут тряхнул головой, и потер дряблое лицо руками, чтобы немного взбодриться. На этот раз проникновение в память русского профессора далось ему куда быстрее и проще. Хорст терпеливо дожидался, когда его старший камераден окончательно придет в себя. — Что скажешь, Карл? — с надеждой спросил он, когда взгляд пожилого генерала прояснился. — Поздравляю, мой мальчик! — хрипло произнёс Вилигут, словно у него в горле пересохло. — Он вполне здоров! И с головой у него всё в порядке — он просто водит тебя за нос и тянет время, не желая делиться своими секретами… [1] Биофизика (др.-греч — жизнь + природа) — наука, изучающая физические и физико-химические явления в живых организмах, структуру и свойства биополимеров, влияние различных физических факторов на живые системы, а также ультраструктуру биологических систем на всех уровнях организации живой материи — от субмолекулярного и молекулярного до клетки и целого организма. [2] Метафизика (греч.– то, что после физики) — философское учение о сверхопытных началах и законах бытия вообще или какого-либо типа бытия. В истории философии слово «метафизика» часто употреблялось как синоним философии. Глава 11 После моего чудесного исцеления я проспал трое суток кряду. Спал без задних ног и сновидений, просто провалившись в спасительную и умиротворяющую темноту. Мне словно кто-то просто выключил свет. Я уже понял, что после непомерных напрягов, даже мой продвинутый организм ведьмака весьма перенапрягся и основательно сбойнул, а я едва не превратился в живого мертвяка — кощея. Ну, или лича — без разницы, как меня будут «дразнить». Становиться умруном, пусть даже и очень могущественным (недаром же про Кощея Бессмертного до сих пор помнят, пусть и в виде сказочного перса), мне совершенно не хотелось. Мне больше по душе как в песне поётся: 'Я люблю тебя, жизнь, Что само по себе и не ново. Я люблю тебя, жизнь, Я люблю тебя снова и снова…[1]' Стоило вспомнить эту замечательную, но еще не написанную песню — этот настоящий «гимн Жизни», как её мелодия зазвучала у меня в голове, побуждая к новым подвигам. Ведь именно сейчас сама Жизнь, как никогда ранее, нуждалась в защите и сохранении. В общем, я люблю тебя, жизнь, и надеюсь, что это взаимно! И я непременно сделаю всё, чтобы ты стала лучше! Кстати, немногие знают, что судьба у этой жизнеутверждающей песни, впоследствии ставшей едва ли не самой известной в СССР, в самом начале своего существования была весьма сложной и непростой. Ведь название песни напоминало самую яркую строку из «Гимна к жизни» — широко известного на империалистическом Западе музыкального опуса Фридриха Ницше, неоднократно издававшегося в Германии. А еще в начале 20-х годов в результате проводимой правительством большевиков культурной политики, все книги Ницше были повсеместно запрещены и изъяты из библиотек, а писатели стали избегать открытого упоминания этого немецкого философа в своих сочинениях. Вплоть до середины восьмидесятых коммунистический режим СССР продолжал видеть в Ницше идеологического врага и воплощенное зло западного империализма, милитаризма и агрессии. Нацисты очень избирательно использовали философию Ницше, и в конечном счете, эта ассоциация привела к тому, что репутация Ницше пострадала еще больше после Второй мировой войны Безымянное стихотворение, на текст которого немецкий философ написал музыку, принадлежало Лу Саломе — русско-немецкой писательнице, философу и психоаналитику, какое-то время состоявшей в дружеских отношениях с Фридрихом Ницше. И первым, кто обратил внимание Марка Бернеса на это совпадение, был композитор Никита Богословский к которому тот пришёл с найденными стихами Ваншенкина, с просьбой положить их на музыку. Выслушав Богословского, Бернес, хотя и насторожился, но от своих планов не отказался. Вряд ли он поверил в интеллектуальные возможности недалёких «партийных надсмотрщиков», способных заглянуть столь глубоко, как его друг. Завистников же он не боялся. И зря. Вскоре Бернеса «затравили»: две центральные газеты «Правда» и «Комсомольская правда» как по команде атаковали известного на всю страну артиста. За ними последовали другие публикации в том же духе, и Бернеса отлучили от съемок, записей и радиотрансляций. Пластинка Апрелевского завода с записью песни легла на полку. Организатором этой кампании был тогдашний министр культуры Николай Михайлов. Малообразованный и недалекий функционер «старой» закалки, он, конечно, понятия не имел ни о стихах Лу Саломе, ни о «Гимне жизни» Фридриха Ницше. Но в Союзе композиторов, очевидно, нашлись информаторы, знавшие, к кому обратиться. И только в 1959-ом году после отставки министра культуры страна смогла во весь голос запеть: «Я люблю тебя, жизнь!», и поёт её до сих пор… Вернее, только еще будет петь. И так бывает, увы, что в творящемся дерьме и несправедливости не только фашисты виноваты, хватает продвинутых недоумков и в отечестве своём. В общем, слегка придя в себя (даже после трёх суток беспробудного сна я чувствовал себя разбитым), я принялся за ревизию собственного организма и сохранившихся ведьмовских возможностей. Ведь после всего, что мне довелось пережить, я стал натуральным «магическим инвалидом». Кто бы мог подумать, скажите, что у стремительного возвышения в колдовских чинах имеются такие подводные камни. Очень и очень острые, опасные — настоящие скалы, которые в одно мгновение могут пустить ко дну мой быстроходный парусный кораблик. За уничтожение танковой дивизии я стремительно поднялся в ведах, заработав аж шестой чин в ведовской иерархии! Что вообще немыслимое дело, как пояснила мне Глафира Митрофановна. Но нечто подобное я уже и на третьей веде слышал. Так что большого потрясения от этой информации совсем не испытал. Да, другие ведьмы тратили и на куда меньшие возвышения десятилетия своей жизни. А у меня вот так «просто» всё получилось — и месяца не прошло. Но, как оказалось, не всё коту масленица. Мой неподготовленный к таким потрясения организм, вкупе с духовным телом, не выдержал непомерной нагрузки и скуксился. От энергетических каналов, выглядевших раньше как толстые корабельные канаты, остались лишь жиденькие ниточки. Через эти перегоревшие меридианы теперь нормального потока магии для создания серьёзных заклинаний и не прогнать. И не важно, что у меня энергии в резерве еще дохренища осталось, и что чин у меня теперь аж шестой — ни о каком весомом колдовстве можно даже и не мечтать. Ну, до тех пор, пока вновь духовные каналы не восстановлю. А вот как их восстанавливать, и насколько затянется этот процесс, я и понятия не имел. Глафира Митрофановна тоже ничего путного по этому поводу мне сказать не смогла. О таких случаях она знала лишь понаслышке. Выходило так, что я основательно попал — мне деда надо срочно выручать, а я ни ухом, ни рылом! Надо же было так опростоволоситься! Хоть, вроде, и простительно мне, я ведь ведьмовских университетов не кончал, но как-то тоскливо на душе становилось, хоть волком вой. Однако, воем горю не поможешь! Я же мужик! И раскисать — это не ко мне. Булки покрепче сжал, скрипнул зубами, хрустнул костяшками на кулаках — вперед и с песней! Думается, что даже с моими «инвалидными» возможностями в колдовстве, что-нибудь путное сообразить можно. А что для этого нужно? Правильно! Матчасть изучать! Раз я шестой чин получил, значит веда и лета новой информацией приросли. Так что учиться, учиться и еще раз учиться! Как и завещал нам дедушка Ленин. «Навуходоносор», — беззвучно шевельнул я губами, вынимая для начала со слова веду. Блин, а я ведь до сих пор слово не перепрошил! Так и пользуюсь бабкиным «Навуходоносором». Хотя эта функция должна быть доступна уже на первом чине. Ладно, похожу еще немного с именем этого безумного Вавилонского царя[2], наказанного Богом за его непомерную гордость… Так, стоять! Я даже не осознал в первые мгновения, что же такое сейчас произошло? Несколько мгновений мне потребовалось, чтобы понять — я только что мысленно произнес запретное для любой ведьмы, да и ведьмака тоже, слово «Бог», а меня от этого даже легкая щекотка не пробрала. Может, мне это показалось? Почудилось, что произнёс, а на самом деле нет? Ну, так это проверяется «на раз» — нужно еще раз это повторить… Я немного помялся, помня те весьма неприятные и болезненные ощущения, что неизменно посещали меня при упоминании Его, хоть мысленно, хоть вслух. А сейчас… — Прости Господи, грешника! — вслух произнёс я и непроизвольно напрягся. И? И снова ничего не произошло! Да как так-то? Неужели я в придачу к меридианам и дара ведьмачьего лишился? Если так, то шансы спасти деда стремительно приблизились к нулю. А этого допустить я никак не мог! Никак, понимаете? Я рывком перешел на магическое зрение, и мир тут же преобразился разноцветьем аур моих хозяюшек, Глафиры Митрофановны, хлопочущей в отгороженной занавеской комнате, и Акулины, ковыряющейся в огороде. Так же я увидел неподалёку за печкой бурлящую тьмой призрачную сущность злыдня, находящегося в своей нематериальной форме. А также мышек, птичек и иную живность, ведь даже деревья и травы — всё, что живёт, имеет энергетическую структуру. Пусть не такую сложную, как у человека, но всё-таки имеет. Раз магическое зрение работает, значит, и дар мой со мной — никуда не делся! Фух! Я даже вздохнул с облегчением. Но отчего же тогда Его упоминание не имеет надо мной былой силы? — Ты чего это тут бормочешь, Рома? — Занавеска одернулась в сторону, и в мой угол заглянула Глафира Митрофановна. — Аль опять приключилось чего? — Перекрести меня! — неожиданно для мамашки попросил я. — Или молитву какую скажи, если знаешь? — С тобой точно всё в порядке? — Опешила Глафира Митрофановна. — Ты ж знаешь, чем всё это закончится? — Плевать! — отмахнулся я. — Хочу проверить кое-что… — Ну, смотри — хозяин-барин! — Осуждающе покачала головой «тёщенька». — Как бы вновь 'откачивать не пришлось! — Она в один момент осенила меня крестным знамением, и я даже глаза зажмурить не успел. Но вновь — ничего. Хотя, нет, что-то вроде легкого укола я всё-таки ощутил. Но не более. — Как так? — поначалу удивилась Глафира Митрофановна, повторив эту нехитрую процедуру еще раз. Я только плечами передернул от колючих мурашек, толпой пробежавших по моему телу. И всё! Я откровенно ничего не понимал. Однако, мамашка, кажется, о чём-то догадалась. Она изящно хлопнула себя ладошкой по лбу, и мягко выругалась: — Вот я дура старая! Совсем памяти не стало! — Ну-ну, не наговаривай на себя, Глафира Митрофановна! — строго и вполне искренне возразил я. — Какая же ты старая? Ты просто потрясающая женщина! В самом расцвете! Поверь, счастье есть — его не может не быть. У тебя всё ещё только впереди. Аура мамашки после этих слов просто полыхнула неистовым желанием. Однако, кроме озорного блеска в глазах и слегка сбившегося дыхания, эта, действительно очаровательная женщина, ничем себя не выдала. Но я-то прекрасно видел, что натворил своим нечаянным комплиментом. Как она еще сдерживается? Не понимаю… Надо быть осторожнее — неизвестно, чем всё это может закончиться для нас обоих. Достаточно еще одной искры, и все «замки и запоры» могут банально не выдержать напора такой всепоглощающей страсти. А мне сейчас совсем не нужны проблемы в семье — ведь есть еще и Акулина. Отношения с которой тоже, так скажем, не совсем однозначны. Не хватало еще опять вбить очередной клин между дочкой и мамой. — Ладно, ты мне зубы-то не заговаривай, ведьмак! — Усилием воли Глафира Митрофановна справилась с охватившим её влечением. Даже её аура потускнела, хотя и не изменила преобладающий над другими чувствами «окрас желания». Но снаружи мамашка была само спокойствие, разве щёчки немного заалели. И всё! Ну, вот скажите: как она это делает? Не нервы, а стальные канаты. Другая бы на её месте уже давно бы на меня набросилась, а она ведёт себя как ни в чём не бывало. Вот с кого мне пример стойкости и выдержки надо брать. — Даже не думал заговаривать, — мотнул я головой. — Всё от чистого сердца, Глафира Митрофановна! Так чего там со мной? Почему крёстное знамение на работает? Раньше меня только от одного воспоминания о Боге дугой выгибало, а сейчас только лёгкая щекотка пробирает. — А всё потому, что до шестой веды ты свой дар поднял! — пояснила «тёщенька». — Мало кому из ведьм до такого чина добраться удаётся. Мать моя, уж на что сильной ведьмой была, да только до пятого и сумела дорасти. Из корня Никитинского, кроме самого прародителя, через шестую веду всего троим переступить удалось… — Так значит, это всё из-за высокого чина происходит? — подытожил я пространные рассуждения Глафиры Митрофановны. — Вестимо, — отозвалась она. — На этом этапе развития ведьмака вокруг него начинает формироваться «дьявольская броня» — такая энергетическая прослойка, защищающая от некоторых форм «божественного воздействия»: поминания имени его всуе, крёстного знамения и молитвы. — А еще есть какие-то бонусы… э-э-э… выгода, одним словом? — поправился я. — Еще какая выгода от этого была! — усмехнулась мамашка. — Ведьмы, кто через эту высокую планку переступил, даже церковь посещать умудрялись! Правда, долго оставаться там не могли, но всё-таки. Иногда односельчанам и этого хватало, чтобы от себя подозрение в ведьмовстве отвести. А тогда ведь ведьму и на вилы поднять могли и «красного петуха» подпустить. Революция, конечно, только на руку настоящим ведьмам сыграла — церкви все порушили, а попов разогнали. Привольнее стало… Да ты лету основателя полистай, чай, с шестым чином там страничек-то поприбавилось. — Точно! — Теперь уже я хлопнул себя ладонью по лбу. А то я за веду сразу взялся, а дневник основателя ведьмовского рода как-то выпустил из виду. А ведь там тоже весьма полезная информация может оказаться. — Читай, ведьмак, — немного печально улыбнулась уголками губ Глафира Митрофановна и задернула занавеску. — Спасибо, Глафира Митрофановна! — Крикнул я ей вслед, уже не боясь, что от такого простого изъявления благодарности меня прошьёт очередной болезненный приступ. Ведь «спасибо» — это ничто иное, как «спаси бог». А вообще, как говорят горцы: вах, какая женщина! Мне тоже стоило больших трудов привести в порядок свои мысли и желания. А что? Я ведь тоже не железный! Да еще и помолодевший относительно своего реального возраста. А молодые гормоны твоего мнения не спрашивают — им свою задачу, природою назначенную, выполнить надо. Подтолкнуть, так сказать, к продолжению рода, а там, хоть трава не расти. А ты мучайся, пытаясь их утихомирить. Немного «помедитировав» и успокоив эти самые гормоны, я достал со слова и лету основателя. К слову, а дневничок Афанасия со времени моего последнего к нему обращения основательно распух, раза в полтора-два, если не больше. Мало того, что все странички, бывшие некогда пустыми, заполнились, так у него еще и листов дополнительных прибыло. На этот раз листать летопись средневековья мне пришлось куда более продолжительное время, чтобы найти нужные записи по интересующему меня вопросу. Оно и понятно, что информации прибавилось основательно. Ведь переход от первого до шестого чина занимал у обычных ведьм даже не годы, а десятилетия! И времени, чтобы досконально изучить наставления «главного ведьмака» у них было весьма предостаточно. Не то что у вашего покорного слуги — всего лишь несколько дней. А со слов Глафиры Митрофановны выходило, что из их рода всего лишь трое ведьм сумели достигнуть шестой веды. И эти строчки, написанные Афанасием хрен знает в каком году, до меня читали лишь трое человек. Блин, странное ощущение… Словно у первопроходца, открывающего новый, неизведанный ранее мир. И я со всей неуёмной энергией первооткрывателя погрузился в него с головой… [1] «Я люблю тебя, жизнь» — популярная советская песня 1956 года на стихи Константина Ваншенкина, музыка Эдуарда Колмановского. [2] Согласно «Книге пророка Даниила», Бог наказал Навуходоносора за его великую гордость: 'И отлучат тебя от людей, и будет обитание твоё с полевыми зверями; травою будут кормить тебя, как вола, и семь времён пройдут над тобою, доколе познаешь, что Всевышний владычествует над царством человеческим и даёт его кому хочет! Тотчас и исполнилось это слово над Навуходоносором, и отлучен он был от людей, ел траву, как вол, и орошалось тело его росою небесною, так что волосы у него выросли как у льва, и ногти у него — как у птицы'. Дан 4:28–30 Глава 12 1942 г. Третий рейх Земля Северный Рейн-Вестфалия Орденский замок СС «Вевельсбург» В этот раз рейхсфюрер СС отчего-то назначил встречу своим «научным консультантам» в Вевельсбурге — мрачном и средневековом Орденском замке СС. Несмотря на то, что его основательно подновили и перестроили, он все равно отчего-то оставлял гнетущее впечатление на доктора Хорста, который был здесь второй раз в жизни. В первое посещение Вевельсбурга его принимали в ряды СС. За время своего существования, еще до того, как в августе 1934-го года замок был передан СС и начал свой путь как «кузница кадров» по идеологической подготовке офицеров СС в рамках «Управления СС по вопросам расы и поселения», Вевельсбург претерпел множество событий. И, увы, не самых светлых и радужных… Согласно сохранившимся летописям было доподлинно известно, что замок строился на месте древнего кладбища, поэтому изначально строителей замка преследовали неудачи. Закладка фундамента шла во время непрекращающегося дождя, а архитектор попал под ворот лебёдки и лишился обеих рук. Когда замок построили, то через три года в стенах появились трещины, и обрушилась северная стена, а затем и соседняя стена. Ходили легенды, что в 18-ом веке в замке держали людей, подозревающихся в ереси и колдовстве. Их пытали, мучили, там же несчастные и умирали. В период Семилетней войны[1] замок служил тюрьмой. Отстроенные в нём клетки и камеры еще можно было увидеть, если посетить самые дальние подземелья, которых не коснулась современная перестройка замка. Столетием ранее во времена Тридцатилетней войны[2] шведы разрушили замок. После этого сооружение долго не восстанавливали. Именно с этого времени замок стал принадлежать Пруссии. В 1815-ом года во время сильной грозы из-за удара молнии сгорела Северная башня замка. После пожара в целости и сохранности остались лишь наружные стены. В 1933-ем году замок Вевельсбург стал собственностью Генриха Гиммлера. Замок, над которым, согласно легендам, до сих веяло древнее проклятие, сразу понравился рейхсфюреру СС. Он давно искал место, которое станет своего рода его резиденцией после победы фашизма над всеми врагами. И, проконсультировавшись со своим «духовным наставником» — бригадефюрером СС Вайстром, Гиммлер понял — это именно то, чего он желал. Согласно планам рейхсфюрера СС после победы замок должен был превратиться в этакий «центр нацистского мира». Поэтому он затратил целую кучу денег на его реконструкцию. Во время грандиозной стройки замок был превращён в концлагерь. Пять тысяч пленных использовали в качестве рабочей силы. Почти половина из них погибла. Но даже во время реконструкции в стенах замка эсэсовцы проводили свои собрания и оккультные обряды. У Гиммлера был грандиозный проект — сделать из этого замка крепость с аэродромом, хранилищем, автостанцией. По приказу рейхсфюрера СС его войска грабили и разоряли музеи, галереи, сокровищницы и везли ценные экспонаты в Вевельсбург со всего мира. За короткое время внутреннее убранство замка приобрело весьма солидный вид. Однако, несмотря на окружающую со всех сторон роскошь, Волли чувствовал себя в Орденском замке весьма неуютно. Хотя, внешне он старался не показывать своего гнетущего состояния. Он шутил, «веселился» и пытался не обращать внимания на какой-то прямо-таки патологический озноб, преследующий его, как только он вошел за каменные древние стены. Они прибыли на эту встречу втроём — три эсэсовца «при полном параде» в стильных черных мундирах от Хуго Босс[3]. Первым на каменную брусчатку древнего замка ступил, кряхтя выбравшись из большого черного «Мерседеса», бригадефюрер СС Вайстор. Долгое путешествие основательно растрясло его старческий организм. Однако, как заметил Хорст, старик отчего-то словно бы «свежел» с каждым днём. Нет, не молодел, Волли, как отличный специалист по геронтологии обязательно бы это заметил, но то, что Виллигут стал заметно бодрее — это было бесспорно отрицать. Похоже, что приём чудесного «препарата Левина» очень благотворно влиял на старика. Да что там на старика, всего несколько капель этой светящейся жидкости вывели из комы русского профессора, в которой тот находился несколько лет. Вывели буквально за минуты после приёма препарата. Причём, очнулся он вполне вменяемым и дееспособным, чего сам Волли так и не сумел добиться за столь длительный срок. Этот факт он воспринял как настоящее чудо. Как научный прорыв, совершённый его одноглазым коллегой — профессором Левиным, под пристальным руководством всё того же старика Вилигута. Как оказалось, все обещания главного оккультиста Рейха были выполнены сполна и даже перевыполнены. На институт Хорста буквально пролился золотой дождь — бюджет мгновенно вырос до фантастических величин, о которых он даже не мечтал еще месяц назад. Поэтому, когда к нему «в гости» в очередной раз наведался Рудольф с обещанной накануне документацией, он воспринимал по-настоящему фантастические результаты его работы без какого-либо скепсиса или насмешек. Хотя, всё, что тот ему поведал, предварительно взяв подписку о неразглашении (информация носила гриф «совершенно секретно»), натурально переворачивала привычный мир, ставя его с ног на голову. Магия существовала! А вместе с ней существовали и все те страшные сказочные существа, о которых ему в детстве рассказывала бабушка. Колдуны, ведьмы, упыри, вервольфы, многочисленные стихийные духи и духи земли, леса, воды — все они до сих пор живут бок о бок с обычными людьми! Правда, по утверждению Рудольфа, их стало куда меньше, чем в прежние времена. Но они реально существуют! Старик Вилигут оказался самым настоящим тёмным малефиком, как и вся его древняя семейка. Хорсту был отрыт допуск к самым древним тайнам мироздания, в свете которых его собственная «теория» (если честно, то теория русского профессора) заиграла иными красками. Причём, все известные Волли выкладки прекрасно вписывались в общую «канву». Огонь творения, божественные искры созидания, личное и заимствованное биологическое время — всё это являлось составными частями одной и той же «субстанции» под названием Жизнь. Да у Волли словно глаза открылись, когда он дрожащими руками перекладывал листы с отчётными лабораторными материалами по выделению «препарата Левина». Хорст теперь точно знал, в какую сторону нужно двигаться, если удастся восстановить прототип установки профессора Трефилова. Ведь на кону стояло ни какое-то жалкое продление жизни, пусть даже и вдвое-трое от обычного срока, а настоящее бессмертие! И если у него всё получится (а уверенность Хорста в благополучном исходе росла день ото дня), избранные арийцы станут подобны древним богам! Вторым из салона вылез оберштумбаннфюрер СС и руководитель весьма секретного и самого необычного подразделения в рейхе — «Зондеркоманды 'Н» Рудольф Левин. Поправив на отсутствующем глазу черную повязку, превращающую Левина из профессора-интеллигента в дерзкого и неустрашимого пирата, которому и сам чёрт не брат. Самое интересное, что это было действительно так — Левину доводилось участвовать в таких опасных операциях, проводимых его «зондеркомандой» по всему свету, что порой из её «сотрудников» назад возвращались лишь сущие единицы. И Хорст не завидовал тому человеку, кто отважился бы перебежать дорожку его одноглазому «коллеге». Ну, разве что это сошло бы с рук лишь самой верхушке Третего рейха, такой глыбе, например, как рейхсфюреру СС Генриху Гиммлеру. Сам же Волли выбрался из машины последним, зябко передернул плечами, несмотря на очень теплую погоду для конца сентября. Как он не старался отрешиться от каких-то подсознательных ощущений, ему это никак не удавалось — казалось толстые каменные стены нависают над ним, закрывая и без того маленький кусочек неба, виднеющийся из замкового двора-колодца. Но он взял себя в руки и недрогнувшей походкой пошёл за своими «старшими товарищами». Главенство старика Вилигута в их троице он даже и не оспаривал, а старшинство Рудольфа, хоть они и пребывали с ним в одном звании — оберштурмбаннфюреров СС, тоже принял безоговорочно. К тому же, номинально, после включение мощностей института Хорста в состав научно-технической база «Зондеркоманды 'Н» профессор Левин даже «на бумаге» считался непосредственным начальником Волли. Честно признаться, Хорст даже был рад такому раскладу — ведь с появлением в его жизни Рудольфа, у него появилась надежда, которую он уже и не чаял обрести. — Хайль Гитлер, господа офицеры! — У автомобиля их уже поджидал обергруппенфюрер[4] СС Зигфрид Тауберт — комендант Вевельсбурга. — Зиг хайль! — вскинули руки в нацистском приветствии прибывшие. — Как добрались, камрады? — участливо поинтересовался Тауберт. От осознания того, что целый обергруппенфюрер СС, герой войны 14-го года, кавалер нескольких высших орденов еще времен королевств Пруссия и Бавария, обладатель именной позолоченной почётной шпаги рейхсфюрера СС общается вот так запросто, у Левина голова пошла кругом. — Дорога через Тевтобургский лес просто ужасна! — недовольно поморщившись, пожаловался Вилигут. — Сплошные ямы, Зигфрид! Меня ужасно растрясло! — Это после череды осенних дождей так разбило грунтовую дорогу, — согласился комендант. — Я распоряжусь, чтобы гражданская администрация в срочном порядке привела дорогу в порядок. Распустились совсем! Глаз да глаз за ними нужен! Им еще повезло, что рейхсфюрер прибыл сюда на самолёте. — Генрих уже прибыл? — осведомился Вилигут. — Да, пару часов назад, — сообщил комендант. — Вы хотите привести себя в порядок с дороги? Отобедать… — Не стоит заставлять рейхсфюрера СС ждать, — отказался Вилигут. — Отобедаем после. Веди ж нас, Зигфрид! — нараспев произнес Карл, подражая оперным певцам, исполняющим партию Зигфрида из «Кольца нибелунга». — Следуйте за мной, друзья! — радушно произнёс Тауберт, направляясь к центральному входу в замок. — Как он, дружище? — вполголоса осведомился пожилой генерал у коменданта, имея ввиду Гиммлера, прибывшего раньше. — В духе сегодня? — Спокоен, — коротко ответил Зигфрид, сразу догадавшись, кого имеет ввиду Вилигут. — Отлично, — кивнул старик, — значит будет конструктивный разбор полётов, а не банальный разнос нерадивых сотрудников… Гиммлер ожидал своих преданных соратников в зале, оформленном искусными дизайнерами в стиле времен Генриха I Птицелова — первого короля Германии, реинкарнацией которого он считал себя на полном серьёзе. Ведь именно при Генрихе I, как истово верил рейхсфюрер, началось «национальное сплочение немцев». Гиммлер назвал его не иначе, как ведущей фигурой в истории германской нации, «благородным строителем своего народа», «правителем тысячелетия» и «первым среди равных». Причиной для чрезвычайного подчёркивания значения этого средневекового властителя была схожесть их с Генрихом политических устремлений — он, с точки зрения Гиммлера, был первым германским королём, ориентировавшим натиск немцев на восток — «Drang nach Osten». — Присаживайтесь, камрады, — после окончания взаимных расшаркиваний предложил прибывшим Гиммлер. — Разговор нам с вами предстоит очень серьёзный! — с ходу взвинтив ставки, сурово припечатал рейхсфюрер. — Прошу прощения, Генрих… — вновь по-стариковски кряхтя (хотя «наметанный глаз» Хорста сразу уловил излишнюю показушность процесса), произнес Вилигут, усаживаясь в одно из свободных кресел, стоявших рядом с разожженным камином из дикого камня. — Немного растрясло по дороге… — Понимаю, Карл, — ответил Гиммлер, — но дело слишком серьёзно, чтобы обсуждать его в Берлине, где из каждой стены торчат чужие уши. А в нашей замковой твердыне я уверен на все сто процентов! Здесь нет чужих ушей! Потерпи, Карл… Это я тебе говорю со всем уважением к твоим преклонным годам! — Спасибо, Генрих! — с чувством приложив руку к груди, произнес пожилой генерал. — Итак, друзья, первое, что я вам намерен сообщить, — вновь насупил брови рейхсфюрер, — наши с вами дела на данный момент идут не очень хорошо. А если точнее — совсем плохо! Фюрер в гневе. Он неистовствует, просто рвет и мечет! Сами понимаете — потеря целой танковой дивизии, это вам не утрата небольшого гарнизона охраны… Рейсхфюрер вскочил со своего места и принялся метаться от стены к стене, словно попавший в клетку дикий зверь. — А гибель наших братьев из дивизии СС «Викинг»? — продолжил он, остановившись возле каминного портала и уставившись в огонь. — Ведь никто из них не выжил! Никто! Этот ведьмак в одиночку практически обескровил 3-й танковый корпус! Наступление на Кавказ сейчас под большим вопросом… Гитлер ничего не хочет слушать, а мои недруги уже нашептывают ему в уши за моей спиной и показывают зубы… Моё положение сейчас настолько непрочно, что если… Одним словом, если мы в ближайшие дни не покажем фюреру что-то поистине фантастическое, боюсь, мы… и я в том числе, можем потерять всё! Включая собственные жизни! «Да, что же за невезуха такая?! — мысленно выругался Хорст после „слегка возбужденной“ речи рейхсфюрера СС. — Едва успел выбраться из одной задницы, как тут же попал в другую. Только эта куда глубже и смердит от неё как от настоящей могилы». Однако, как выяснилось, Гиммлер оказался еще тем ушлым жучарой, и не подумавшим падать духом даже при таких, казалось бы, печальных обстоятельствах. Настоящий маньяк, не гнушающийся идти по трупам для достижения собственных целей. Что он, собственно, и делал — лагеря смерти уничтожали неугодных его режиму людей десятками и сотнями тысяч. А, возможно, счет шел уже даже на миллионы! Этот злобный зверь, — понял Волли, взглянув в добрые оловянные глазки рейхсфюрера, — если его загнать в угол, будет сопротивляться до последнего. А если у него ничего не выйдет, он перегрызёт себе вены на руках собственными зубами, или сожрет яд, чтобы оставить всех врагов в дураках. Но горе тому, кто перебежит ему дорогу, пока он находится у власти — его судьбе не позавидуют даже грешники, которых варят в преисподней на медленном огне. — Прости, Генрих, что я тебя опять подвел… — начал было старик, но Гиммлер жестом приказал ему замолчать. — Мне не нужны твои извинения, Карл, — отрывисто бросил он. — Я читал отчеты, которые ты мне присылал, но вникать во все ваши перипетии не было никакой возможности. А сейчас я хочу подробностей… — Рудольф, мой мальчик, — обратился к Левину старик, — обрисуй Генриху сложившуюся ситуацию, не упуская даже самых мельчайших деталей. — Слушаюсь! — по-военному четко ответил руководитель «зондеркоманды». — Герр рейхсфюрер… — Генрих, — мягко поправил его Гиммлер. — Мы сейчас в одной лодке, друзья, поэтому не будем тратить время на ненужный никому официоз. — Слушаюсь! — вновь отчеканил Рудольф, нервно поправляя повязку на глазу. — Кстати, мой мальчик, — вновь вмешался Вилигут, — покажи Генриху чего мы достигли, может быть это его хоть немного порадует. — Хорошо! — Левин порывисто сдернул повязку и повернулся к Гиммлеру, выставляя рану напоказ. — Однако… — ошеломленно протянул рейхсфюрер. На месте красной воспаленной дыры с отсутствующим еще пару недель органом зрения, появилось настоящее глазное яблоко! Пускай еще маленькое, сморщенное и какое-то «мутное», но явно живое и растущее день ото дня. [1] Семилетняя война (1756—1763) — крупный военный конфликт XVIII века, один из самых масштабных конфликтов Нового времени. Семилетняя война шла как в Европе, так и за океаном: в Северной Америке, в странах Карибского бассейна, в Индии, на Филиппинах. В войне приняли участие все европейские великие державы того времени, а также большинство средних и мелких государств Европы и даже некоторые индейские племена. [2] Тридцатилетняя война (1618–1648) — историографическое название ряда военных конфликтов в Священной Римской империи германской нации и Европе вообще, и затронувших в той или иной степени практически все европейские страны (регионы) и государства. [3] На самом деле Hugo Boss не имеет отношение к дизайну униформы СС и вермахта. Надо понимать, что руководил Босс только «швейной мастерской». Военное обмундирование Третьего рейха создали художники и дизайнеры Карл Дибич и Вальтер Хек. А Босс просто шил. Что, конечно же, никак его не оправдывает. После войны Хуго судили, но отделался он достаточно легко: крупно оштрафовали, лишили права голосовать и запретили руководить собственной компанией. [4] Обергруппенфюрер (нем. Obergruppenfuhrer ) — звание в СС, СА, НСКК и НСФК, соответствовавшее званию генерала рода войск в вермахте. Глава 13 Новые страницы дневника основателя ведьмовского рода Никитиных оказались не только интересными с исторической точки зрения, но еще и весьма поучительными, содержащими массу полезной информации. Во-первых, Афанасий в своих заметках много внимания уделял вопросам собственной безопасности. Он особо напирал на то, что мимикрия под обычного «простака» — это самый простой и действенный способ для ведьмы «затеряться в толпе». А с получением шестой веды и наращиваем начального слоя «демонической брони» у обладателя «проклятого» колдовского дара появлялась возможность посещать церковь и ходить по «освященной» земле. Правда, «выносливость» и реакция ведьмака на «божественное слово» — молитву, крестное знамение и святую воду, и прочие священнодействия варьировалась в довольно широких пределах. Стойкость ведьмака к церковным таинствам[1] зависела прежде всего от веры священнослужителей, которые их проводили. И вообще, именно вера, со слов Афанасия, была единственным мерилом единения с Богом и проводимости в мир Его божественной благодати. Если вера священнослужителя была крепка, то таинства, проводимые им, действовали намного эффективнее, чем если бы он проводил их не от души и сердца, а так — чисто «для галочки», как надоевший, но обязательный элемент «церковной программы». Ну, а если уж за дело брались благочестивые подвижники[2] или святые отцы, в итоге своей деятельности канонизированные церковью, эффект мог быть просто сногсшибательный. Тут уж не помог бы ни шестой чин, ни «энергетическая броня» — от ведьмы только бы клочки по закоулочкам полетели. Существовала еще одна большая опасность для ведьм — это нарваться в церкви на древнюю намоленную икону. Как утверждал основатель — этот эффект тоже напрямую проистекал из веры. Ведь настоящая искренняя молитва имеет силу, а святые изображения служат каналами для проведения в мир Божественной благодати. Когда верующие молятся перед иконой, они не просто произносят слова — они вступают в живое общение с лицами, изображенными на иконе, и через них — с самим Богом. Со временем, благодаря множеству таких молитв, икона начинает излучать особую духовную «атмосферу» и Божественную силу, которую даже не имеющие никакого дара верующие могут ощущать. Ну, а ведьмам и тёмным колдунам лучше с такими иконами не встречаться совсем — ничем хорошим для них такая встреча не закончится. Мало того, что они полностью блокируют дар тёмного малефика, попавшего в зону их действия, так ещё и заставляют мучиться в жутких корчах. А действие некоторых икон «особой святости», могло распространять своё влияние на целые города, в которые никакому колдуну, ведьме, нежити и нечисти не было больше хода. Сдается мне, что именно такую икону, либо подобный по свойствам артефакт, использовали фрицы с подачи итальяшек-инквизиторов, чтобы блокировать мой тёмный промысел. Правда, никаких мук я в тот момент не испытывал. Просто сила не находила выхода, и я не мог ей воспользоваться. Следующим весьма заинтересовавшим меня моментом, было настоящее «наставление» древнего ведьмака своим наследникам, достигнувшим шестой веды. В этом послании, долетевшем до меня сквозь столетия, Никитин предостерегал своих последователей от чрезмерного использования силы, которой на этой ступени становилось значительно больше. А, следовательно, вырастали и масштабы её использования. Основатель же, наоборот, призывал оттачивать своё мастерство на незначительных потоках силы, постоянно усложняя магические конструкты и формулы заклинаний. «Зачастую, — писал он в дневнике, — малая толика силы, вложенная в филигранную и сложную вязь колдовских печатей, способна действовать куда ощутимее, чем океан сырой силы, задействованной могучим неумехой». Вот оно! Вот! Едва не закричал я от радости, добравшись до этих строк. Ведь именно эти знания мне были сейчас просто необходимы. Да, силы у меня сейчас было хоть отбавляй (что я недавно и проделал с большим трудом, едва не лишившись жизни), а вот оперировать я теперь мог только совсем уж незначительными потоками магической энергии — на большее мои сожженные меридианы были абсолютно неспособны. В общем, после прочтения леты основателя, я пребывал в повышенном настроении — мне казалось, у меня появился шанс добраться до Берлина в ближайшее время, даже используя мои колдовские способности, хоть и весьма скромные на сегодняшний день. Следуя наставлениям Никитина, я попытался найти в веде какое-нибудь полезное заклинание, что поспособствует мне беспрепятственно добраться до столицы Третьего рейха, куда, как я предполагал, отправили моего молодого старика. Я надеялся найти универсальную формулу «невидимости», типа бабкиного морока (как-никак, а старуха тоже до пятого чина доросла), оно подошло бы для моих целей как нельзя лучше. Были, конечно, сомнения: осилю ли я быстро такое сложное заклинание? Ведь, по сути — я еще чёртов новик, не кончавший ведовских «университетов, ничего не смыслящий в колдовстве, и лишь случайно поднявшийся до таких 'высот». Что заклинание морока, используемое старухой-ведьмой, имеется в книге заклинаний, я не сомневался — семейка Никитиных отличалась завидной скрупулёзностью в сохранении колдовских знаний. Вон, на протяжении почти шести сотен лет передавали их из рук в руки. Однако, как я заметил, никаких новых заклинаний, кроме как выписанных рукою самого прародителя, они не придумали. Использовали на всю катушку своё наследие — и не более того. Хотя, кто я такой, чтобы рассуждать об этом? Ничего не знающий в колдовстве ведьмак, без году неделя. Может, там и нового ничего придумать невозможно — всё, что нужно, придумано до нас. Нашлось в веде, как я предполагал, и заклинание морока, и кое-что получше, как раз подходящее для моих нужд. Этим «чем-то» оказалась весьма сложная в построении магическая печать, энергетическая формула которой насчитывала такое множество даже чисто «геометрических» деталей, вычертить которые, на первый взгляд, без специальных упражнений и тренировок было просто нереально. Зато после овладения этим секретом я становился поистине неуловимым существом! Этот сложный конструкт был назван Никитиным заклинанием «полного двойника», метаморфа[3], либо доппельгангера[4]. Это вам не обычный морок, просто отводящий взгляд и заставляющий не замечать того, кого замечать не нужно (как в случае со мной и фрицем-обером), а настоящее «копирование» полного облика, комплекции, навыков и, возможно, даже частиц памяти с особыми способностями оригинала копирования! Не знаю, приврал в этом описании возможностей древний маг-ведьмак, либо написал чистую правду. Пока не проверю лично, ничего сказать не могу. В общем, не откладывая дела в долгий ящик, я приступил к разучиванию сложных магический плетений. И, как оказалось, освоить это занятие оказалось ой, как не просто! Единственный подобный опыт, которым я успел овладеть за свою недолгую практику ведьмачества, было создание простейшей начальной печати «кровавой дрисни», с которой я справился буквально за «пять минут». Однако магическая печать заклинания «доппеля» (я решил называть её на немецкий манер, привычный мне по фантастическим книжкам и фильмам из моего времени) отличалась от «дрисни», как механическая мясорубка отличается от автоматической роботизированной заводской линии по сборке каких-нибудь высокотехнологичных изделий. Но деваться мне было некуда, матчасть нужно освоить во что бы то ни стало! И как можно скорее! Времени у меня совсем не было. Ведь чем дольше я телюсь, тем меньше шансов остается у моего деда. Что фрицы сейчас с ним делают, я мог только предполагать. Не просто же так они забрали с собой моего старика? Обладая информацией из будущего, я прекрасно был осведомлен о тех совершенно бесчеловечных опытах, которые проводили нацисты на узниках концлагерей. Мне доводилось и читать об этом, и видеть во множестве документальных фильмов. И в своё время от этой информации у меня волосы вставали дыбом. Несчастных заключённых маньяки-врачи подвергали жестоким экспериментам, которые были разработаны для того, чтобы помочь немецким солдатам в боевых ситуациях и обкатать новые методики лечения. Ну, и возможно, найти ту саму «вундервафлю», способную поставить на колени весь мир. Еще с помощью этих бесчеловечных экспериментов нацисты пытались найти доказательства расовой теории, которую принудительно насаждали идеологи Третьего рейха. Нельзя без содрогания вспоминать о «докторе» Йозефе Менгеле — настоящем Потрошителе, известном на весь мир как «Ангел смерти из Освенцима». Его жертвами стали десятки тысяч человек, замученных с особой жестокостью. Особую тягу доктор-живодёр испытывал к близнецам. Он даже пытался их «сшить», чтобы искусственно создать сиамских близнецов. Чем заканчивались такие опыты, думаю, объяснять не нужно. Причём, этот кровавый маньяк после войны бежал из Германии в Латинскую Америку, опасаясь преследований. Попытки найти его и предать суду не увенчались успехом. Почти 35-ть лет Менгеле скрывался от преследований, несколько раз Симон Визенталь[5] и «Моссад» были очень близки к его обнаружению. После поимки Адольфа Эйхмана (еще один нацистский монстр, получивший кличку «Архитектор Холокоста» и отвечавший в рейхе за окончательное решение «еврейского вопроса»), Менгеле считался наиболее разыскиваемым нацистским преступником. Но эта тварь мирно сдохла от инсульта, купаясь в теплом океане в свое удовольствие, а его могила была обнаружена только в 1985-ом году. После эксгумации останки Менгеле хранились в Институте судебной медицины Сан-Паулу — сейчас их используют в качестве учебного материала на факультете медицины Университета Сан-Паулу. Но это там, в будущем. В этом же времени жуткий монстр доктор Менгеле продолжает творить кровавый беспредел, и я боюсь, как бы мой боевой старикан не попал в руки этого безжалостного палача, либо к кому-то подобному. Я же, в свою очередь, если моим планам всё-таки суждено сбыться, постараюсь отправить этих ублюдков пораньше в ад. Ведь мои «негласные боссы» их там давно заждались с раскаленными докрасна кочергой и сковородкой… И еще я до сих пор не понимал, как этому сопляку-нацисту из «Наследия» удалось реанимировать деда? Что такого он сделал, чтобы прервавшаяся линия жизни моего старика неожиданно продолжилась? Каким секретом мироздания овладели эти твари, чтобы сотворить подобное чудо? Неужели где-то раскопали и поставили себе на службу самих богинь судьбы, что ловко управляются с нитями человеческих жизней? Я пролистал всю лету, доступную мне на этот момент, но ничего подобного в записках основателя не было. Похоже, что упырю-Вилигуту доступны какие-то тайные знания, не известные Афанасию Никитину. Либо я еще «не дорос» до их осознания, и эти «откровения» откроются мне позже, после получения очередной веды. А пока же я продолжил изучать имеющийся материал и пытаться освоить его на практике. И первым делом мне пришлось погрузиться в «геометрическую магию», ведь именно геометрические фигуры и составляют основу всех магических печатей. В большинстве случаев печати представляют собой сравнительно сложные фигуры, специально собранные в единое целое и «заточенные» под конкретную задачу. Чаще печати заклинаний были плоскими, чем объёмными, поскольку изготовление трехмерных магических фигур требует значительно большего времени. Что, например, для боевых заклинаний, когда важно каждое мгновение, абсолютно недопустимо. Однако, объемная печать может заключать в себе куда большую убойную силу. Но также они были и куда менее стабильны, чем их двумерные «собратья». Поэтому в большинстве случаев колдуны, ведьмы и прочие «операторы магических потоков» в основном использовали плоские магические печати на постоянной основе. А для весьма важных, но рискованных заклинаний, когда провал весьма нежелателен, трехмерные магические фигуры не использовали вовсе. Ведь что такое магическая печать в простейшем случае? Это определенный знак, начерченный на земле мелом, а после напитанный силой, либо сразу нарисованная «в воздухе» его энергетическая проекция. Это, конечно, более сложный вариант, но и более выигрышный по времени, поскольку печать уже не придётся запитывать энергией. Еще существовали вариации физического воплощения печати. Например, отлить её из определённого металла. Размеры тоже могли варьироваться: от амулета на шею до площадки в несколько метров диаметром. Ну, а если «ресурсы» позволяли, можно было отгрохать хоть целый магический лабиринт. Но это уже были бы уже «всепланетарные» масштабы воздействия на реальность, которые с трудом вывозили даже древние боги, либо самые могущественные из князей ада. Мне до такого уровня еще пилить и пилить, если он вообще достижим в наше время. Один из способов колдовства, подробно освещенным в записках основателя, являлась разновидность закрепленных заклятий. В данном случае заклятия закреплялись на определенные жесты колдуна. Иногда ими являлись мелкие движения пальцев рук, но порой это были сложносоставные «фигуры» с имитацией определенных движений. Магия жеста менее доступна новичкам, а, тем более самоучкам (которым, по сути я и являлся), чем, например, магия «слова» и «печатей». Ибо правильно описать технику исполнения довольно тяжело. Такая магия передавалась во время индивидуального обучения с передачей умений от одного мага другому. Магию «жеста» успешно практиковали теоретически подготовленные колдуны и ведьмы (что ко мне не относилось), когда было необходимо основательно усилить действие магических формул. Магию «жеста» со сложными движениями пальцев нужно было основательно тренировать, чтобы воспроизводить её в нужный момент точно и без искажений. В общем, объём знаний и умений, которыми я должен был овладеть за короткий промежуток времени, был просто невероятным. Но чтобы спасти деда, я должен был всё это усвоить хотя бы на твердую троечку. Иначе, шансов на успех у меня не будет никаких. [1] Таинства — священнодействия Церкви, в результате которых верующим, по мере их веры, преподаются определенные Дары Святого Духа, осуществляется единение с Богом, причём, настолько полно, насколько это возможно в условиях земной жизни, с учётом характера Таинств и личной веры участников. Таинства — это те подаваемые в Церкви благодатные действия Святого Духа, которые кардинально меняют жизнь человека, дают ей новые свойства, новое качество'. [2] Подвижничество — самоотверженная деятельность, направленная на достижение высоких целей. В религиозном смысле — ряд особенных, духовных и внешних, благочестивых упражнений, основанных на самоотречении и имеющих целью религиозное самоусовершенствование. В более широком смысле (религиозном и секулярном): активная позиция противостояния злу, самоотверженная деятельность, героизм и самопожертвование в работе. Подвижники благочестия — это христиане, ведшие подвижническую жизнь, прославившиеся добродетелями, нередко прозорливостью и чудесами, но не канонизированные Церковью как святые. [3] Метаморф — демон, мутант, чудовище или ещё какое существо (в более поздних вариантах — разумный инопланетянин), одной из главнейших способностей которого является способность к перемене облика, копированию тел и повадок других существ, способный скрывать свою природу, разнообразными природными или магическими способами обращаясь в человека. Может как иметь некую изначальную форму, так и не иметь её вовсе; слабый метаморф копирует лишь некоторые внешние особенности, возможно, с огрехами или некими неизменными чертами, сильный — принимает облик полностью, копируя и комплекцию, и навыки, и, возможно, даже память и способности оригинала. [4] Доппельгангер (нем. Doppelganger «двойник»), он же доппель — волшебный двойник, существо, копирующее кого-то реально существующего, обычно неполно и с отрицательными эффектами для оригинала. В изначальной, фольклорной версии двойник — дух, иногда злонамеренный, иногда просто пророчащий беду; встреча с «самим собой» часто описывается как знак скорой смерти. Всякой нечисти, гримирующейся под покойного или сводящей в могилу свой оригинал, также отведена своя роль в народных поверьях. В более просвещённые века доппельгангера стали рисовать как воплощение тёмной части личности человека, подсознания, личного демона, появляющегося не к месту и лишающего благородного (обычно) героя контроля над своей жизнью и над самим собой. В этом случае копия и оригинал могут явно бороться, изменяя силы и влияние в зависимости от результатов такой борьбы. Затем литература стала массовой, и в типичном фентези это понятие, как и многие другие, упростилось: доппель стал просто существом, копирующим другое существо, а то и вовсе каким-нибудь трюком для быстрого и неполноценного копирования. [5] Симон Визенталь — австрийский архитектор и общественный деятель, известный «охотник за нацистами». Глава 14 1942 г. Третий рейх Земля Северный Рейн-Вестфалия Орденский замок СС «Вевельсбург» Гиммлер несколько минут вглядывался в растущий мутный глаз профессора Левина, едва не тыча в него пальцем. Наконец он повелительно шевельнул рукой, и Рудольф вернул свою повязку на место. До настоящего полноценного глаза было еще далеко, и выглядела поврежденная глазница весьма непрезентабельно. — Значит, у тебя получилось запустить магическую регенерацию, Карл? — В голосе рейхсфюрера слышалось удовлетворение. — Удалось! — С гордостью кивнул Вилигут. — Правда, до настоящей целительской магии еще далеко. Но мне, наконец-то, удалось сдвинуться с мёртвой точки… — Да это настоящий прорыв, друзья мои! — не дав старику закончить, возбужденно воскликнул Гиммлер. — Помяни моё слово, Карл: пройдет не так уж и много времени, и ты переплюнешь всех этих библейских псевдо-мессий! Да ты уже сотворил настоящее чудо! Кто из них, скажи мне, был способен вернуть человеку утраченный навсегда глаз? Промежуточные результаты фиксируются? — поинтересовался он между делом. — Так точно! — ответил вместо старика профессор Левин. — Ежедневная процедура как фото, так и киносъёмки ведётся… — Отлично! — оптимистично воскликнул Гиммлер, опять не дослушав. — Только один этот факт способен уменьшить гнев фюрера… Но ведь у вас есть что-то еще? Не так ли, господа учёные? Я весь во внимании! — Гиммлер откинулся на спинку кресла, скрестил руки на груди и приготовился внимательно слушать. Первым взял слово профессор Левин, буквально в трех словах описав ситуацию, сложившуюся в Тарасоффке на момент поимки русского ведьмака. Он не стал тупо отмазываться, сваливая вину на нерадивых исполнителей: унтерштурмфюрера СС Хубертуса, погибших при исполнении майора Кранке и итальянских братьев-инквизиторов. Русский колдун был силён и хитёр, как никто другой, и Гиммлер это отлично знал. Рейхсфюрер слушал доклад Рудольфа с блеском в глазах, время от времени останавливая и задавая наводящие вопросы. И когда действие добралось до момента выявления колдовского дара у гауптманна Кюхмайстера, он резко спросил: — Ты уверен, что у него не было дара до встречи с русским ведьмаком? — Не уверен, майн рейхсфюрер, — вновь не стал ничего скрывать Левин. — В присутствии настоящего ведьмака перстень Карла реагировал именно на него. Проверить гауптаманна не было никакой возможности, до тех пор, пока он не остался в одиночестве. Когда артефакт подал сигнал, Вольфганг решил, что русский колдун вновь водит его за нос, прикинувшись мертвым… — Я понял, — кивнул рейхсфюрер, — что унтерштурмфюрер СС Хубертус принял гауптмана Кюхмайстера за ведьмака… — Так точно! — подтвердил Левин. — Поэтому он постарался как можно скорее переправить пленника в Берлин. Но, как стало известно позже… — Этот русский опять обвёл нас вокруг пальца, да еще и пребольно щёлкнув по носу! — Не сдержал эмоций рейсхфюрер СС. — Уничтожить танковую дивизию под силу не всякому колдуну. Не так ли, Карл? — Я таких не знаю… — Качнул головой Вилигут. — Даже я бы такое не сумел провернуть. — Тогда, что у нас выходит? — Быстро сориентировался в ситуации Гиммлер. Кем-кем, а отсталым недоумком он, отнюдь, не был. — Русский ведьмак умеет наделять колдовским даром? — Либо пробуждать и инициировать задаток, — добавил Карл. — Не расставаясь при этом с жизнью, как это водится среди ведьм. — Именно! — согласился рейхсфюрер. — Карл легко может найти в Германии хоть тысячу, хоть две настоящих арийцев с задатком, но… — Снабжать их магическими возможностями я, увы, не могу… — произнёс старик. — Но, если это русский сумел это сделать, чтобы отвести от себя подозрение — значит, в принципе, это возможно! — заявил Гиммлер. — А мы в последнее время совершаем совершенно невозможные вещи… Итак, для начала: что вы можете сказать о гауптманне Кюхмайстере, господа? Кто он? Откуда? Из какой семьи? Мог ли теоретически иметь задаток, активированный русским ведьмаком? Ну? — по очереди взглянув на Левина и Вилигута, спросил рейхсфюрер. — Чего замолчали, камрады? — Дело в том, Генрих, — откашлявшись, произнес профессор Левин, — что гауптаманна Михаэля Кюхмайстера… как бы… не существует… — В смысле? — не понял Гиммлер. — Как это не существует? Он что — умер? — Нет — он вполне себе жив, пусть и не совсем здоров, герр рейхсфюрер… — На этот раз подал голос доктор Хорст, поскольку именно он осуществлял уход за гауптманом, продолжающим находится в коме. — Его состояние после приёма препарата Рудольфа стабильно, раны затянулись… что вообще невероятно за такой короткий срок… Мы ожидаем, что он со дня на день должен прийти в себя. — Тогда в чем дело, Руди? — Гиммлер вопросительно поднял одну бровь, взглянув на Левина. Волли замолчал. Поскольку беседа с Гиммлером началась внезапно, и никто из коллег не удосужился даже представить его рейхсфюреру СС. Они уже встречались тогда, в тридцать шестом, но Гиммлер, похоже, так и не вспомнил кто он такой. — После того, как этого псевдо-гауптманна доставили ко мне, я первым делом постарался навести о нём справки, поскольку никаких документов при нём обнаружить не удалось. Запрос в архив вермахта ситуацию не прояснил, все найденные «Михаэли Кюхмайстеры», абсолютно не соответствовали нашему «пациенту». Ни по возрасту, ни по званию, ни по внешним и физическим данным… — А откуда вы вообще узнали его имя? — спросил Гиммлер, слегка нахмурившись. — По утверждению унтерштурмфюрера СС Хубертуса, — пояснил Левин, — их представил друг другу начальник оперативного штаба 13-ой танковой дивизии оберст-лейтенант Фриц Кремер, геройски погибший при уничтожении ведьмаком… — Достаточно! Я понял! — недовольно поморщился рейхсфюрер. Левин отметил, что очередное упоминание про гибель целой танковой дивизии вермахта выводит Гиммлера из себя. Видимо, ему неслабо прилетело от фюрера, что он до сих пор так нервно реагирует на это печальный факт. — Еще Хубертус припомнил, что в разговоре оберст-лейтенат упоминал, что нашего гауптманна перевели в его дивизию именно в тот день, когда русского ведьмака удалось захватить. Но, повторюсь — офицера с таким именем, званием и внешними данными в вермахте никогда не существовало. — Забавное совпадение, не правда ли, господа? — задумчиво усмехнулся рейхсфюрер СС. — Какие предположения? — Возможно, что-то напутали в архивах, — ответил Левин, не задумываясь, поскольку уже основательно прорабатывал этот вопрос. — Но, скорее всего, в наши руки попал помощник ведьмака, которого специально внедрили в танковую дивизию… — Русский шпион? — уточнил Гиммлер. — И тоже ведьмак? — Да, майн рейхфюрер, — ответил Рудольф, — скорее всего, он должен был прикрывать того, первого… — С чем он и справился на отлично, — логически закончил Генрих. — Что ж, стоит признать, что русские в очередной раз утерли нам нос, друзья мои! И не факт, что тот первый ведьмак инициировал нашего лже-гауптанна. Возможно, на момент внедрения тот уже имел в наличии инициированный дар. — Мы тоже прорабатывали эту версию, — ответил профессор Левин, — и посчитали её самой правдоподобной из всех имеющихся на этот момент. — Значит, пока будем придерживаться её, — решительно произнёс Гиммлер, — пока не откроются иные обстоятельства. — Так или иначе, но одного русского ведьмака мы заимели. И еще — нужно ускорить поиски способа создания наших собственных боевых ведьмаков. Вы же поняли, насколько смертельным может быть это чудо-оружие? Один против целой танковой дивизии… Колоссальная мощь! И русские, похоже, поняли это первыми. И как-то смогли заиметь хотя бы двух полноценных… Прости, Карл, это камень не в твой огород. — Да какое из меня чудо-оружие? — горько усмехнулся Вилигут. — Мой дар весьма жалок, по сравнению с возможностями моих великих предков. — Ты должен стать этим оружием, мой старый друг! — резко произнёс Гиммлер. — Пока ты единственный, кто может хоть что-то противопоставить магии русских! А мы тебе поможем! Ты понял? — Яволь, майн рейхсфюрер! — отозвался старик. — Я готов постоять за фюрера и фатерлянд! — Отлично! Сделайте всё возможное и невозможное, господа офицеры, а Германия вас не забудет! — пафосно воскликнул Гиммлер, потирая ладони друг о друга. — Выжмите всё из этого ведьмака… только осторожно, ведь никакой замены у нас нет. — Похоже, что ты читал не все наши отчёты, Генрих, — кашлянув в кулак, произнес старый колдун. — Сейчас у нас имеется два объекта для исследований, и один из них находится сейчас в полном здравии… — Еще один? — Гиммлер едва не подпрыгнул с места, услышав эту новость. — И тоже русский? — Да, — хохотнул Вилигут, — ты прозорлив как никогда, Генрих — он тоже русский! — Откуда вы его взяли? — продолжал допытываться рейхсфюрер. — И почему мне об этом становится известно только сейчас? — Этот русский — часть проекта «Zeit-Leben» (Время-Жизнь(нем.)), «замороженного» в тридцать шестом году, — напомнил Гиммлеру Вилигут. — И с нами сегодня руководитель этого забытого проекта — профессор биологических наук оберштурмбаннфюрер СС Волли Хорст. — То-то я гляжу, знакомое лицо у этого оберштурмбаннфюра! — рассмеялся Гиммлер. — Извини, Волли, что не признал тебя сразу — слишком напряженными вышли последние дни… — Это вы меня простите, майн рейхсфюрер, — сдавленно произнес Хорст, не ожидающий такого радушия от дядюшки Хайни, — что не оправдал вашего доверия… Тогда, в тридцать шестом… — Значит, оправдаешь сейчас! — перебил его по обыкновению Гиммлер. — Не раскисай и не рассыпайся в извинениях, — жестко продолжил он, — а лучше напомни о своём неудавшемся проекте. Волли, основательно подготовившийся к этой, можно сказать, эпохальной встрече с рейхсфюрером СС, быстро, четко и емко поведал о всех нюансах своего неудавшегося проекта. Гиммлер внимательно слушал Хорста, нервно поджав губы, но, когда речь зашла о возможной перспективе вечной жизни, враз потерял и без того неустойчивое спокойствие. — Ты уверен, что это вообще возможно? — Его маленькие глазки, увеличенный линзами круглых очков, просто впились в Волли Хортса. — Уверен, майн рейхсфюрер! — Решив, что ему нечего терять, пошел ва-банк Хорст, вскочив со своего своего места и замерев по стойке «смирно». — Сядь, Волли… — недовольно поморщился Гиммлер. — Ты не тупой солдафон, которых хватает в кабинетах рейхсканцелярии. Не нужно им уподобляться. — Слушаюсь, герр рейхс… — Для нашего узкого круга — Генрих, — Гиммлер с мягкой улыбкой вновь перебил Хорста, усевшегося на своё место. — Значит, — продолжил он, — с помощью машины, изобретенной этим русским ученым… Опять эти русские! — брезгливо выдохнул он. — Если я правильно понял, с помощью машины можно забрать годы жизни у одного человека и передать другому? — Да, — коротко ответил Хорст. — Не вдаваясь в нюансы, в этом и заключается сама суть «Теории длинного времени» — один человек в состоянии потреблять биологическое время другого. Существуют уникумы, которым для этого даже не нужна никакая машина. Но с помощью изобретения профессора Трефилоффа… — Я вспомнил, Волли! Можешь дальше не продолжать! — Вновь остановил Хорста рейхсфюрер. — Это очень и очень перспективный проект! И что, этот ваш русский профессор вышел из комы? — Да, с помощью препарата Рудольфа он очнулся, — согласно кивнул Хорст. — Так… — Глаза Гиммлера «затуманились», он напряженно думал. — Не хотите ли вы сказать, что приём препарата пробудил в этом русском магические способности? — Увы, нет, — виновато развел руками Левин. — Приём препарата не пробуждает дар. — Этот Трефилофф до приёма «концентрированной искры» уже имел сформированную магическую систему, — ворчливо произнес пожилой бригадефюрер СС, — источник, резерв и слаборазвитую сеть энергетических каналов. Если хочешь знать моё мнение — эта магическая система сформировалась под воздействием его чудо-агрегата. Ведь «биологическое время» — это ни что иное, как еще одна сторона искры творения! И этот русский вполне уверенно «переваривает» концентрат Рудольфа, как нормальный колдун. — Значит так! — Гиммлер громко хлопнул ладонью по подлокотнику кресла, прекращая всевозможные обсуждения. — Всё, что вы мне тут рассказали, меня весьма обрадовало. Но… Рехсфюрер обвел суровым взглядом каждого из присутствующих в каминном зале. Волли Хорст просто кожей почувствовал, что второго провала своего проекта он не переживет. Его либо поставят к стенке по личному приказу рейхсфюрера, либо отдадут на опыты в чудовищные лаборатории «коллеги» Левина, где из людей выжимали не что-нибудь, а божественные животворящие искры. Радовало лишь одно, что удачливый жучара Рудольф находится теперь с Волли в плотной связке, и провал Хоста теперь будет общим. — Постарайтесь, друзья, — после небольшой паузы продолжил Рейхсфюрер СС, — как можно скорее довести свои незаконченные исследования до практического результата! Ведь сумел же Рудольф разработать свой чудесный препарат, а старина Карл сумел освоить его применение и даже вырастить нашему товарищу утраченный глаз. Вы представляете, друзья, у истоков какого могущества мы с вами сейчас находимся? Могучие бессмертные маги! — Голос Гиммлера зазвенел от охватившего его возбуждения. — Это именно то, к чему мы должны стремиться всеми силами! Мы с вами, соратники, обязательно станем новыми богами этого мира! И сделаете это именно вы! Ваши имена будут прославлять в веках и тысячелетиях! Хорст понял (как и его коллеги, знавшие Генриха намного лучше), что рейхсфюрера от обилия столь необычной и фантастической информации что называется понесло. Ведь сейчас ему не только показали, но и дали надежду, что все его бредовые мечтания имеют под собой реальную основу. В другое время его без раздумий бы упекли в дом умалишенных, как старика-Вилигута, но кто сейчас решиться прекословить всесильному дядюшке Хайни? Разве что сам фюрер. Но если Волли сумеет вытянуть секрет «выделителя времени» у русского профессора, то даже сам фюрер будет безропотно есть с руки Гиммлера. Ибо он тоже хочет жить вечно. Рейсфюрер СС еще некоторое время строил грандиозные планы насчет будущего могущества, величия и всего остального что должно этому сопутствовать. Он обещал всем присутствующим, что именно они войдут в элиту-элит Тысячелетнего рейха, став на одну ступень вместе с ним и фюрером. Но Волли отчего казалось, что, если мечтам Гиммлера и суждено сбыться, делиться приобретенным могуществом он не будет ни с кем. Нет, тех, кто всё это «изобрёл и разработал», он не забудет и не обделит «своей милостью». Ведь никто из них не стремится к власти, все они настоящие фанатики своего дела. А вот насчет судьбы фюрера у Хорста были определенные сомнения. Настоящее могущество и власть не делится надвое. Но ему отчего-то было на это плевать. Шесть лет сплошных неудач не прошли бесследно. Его душа огрубела и оделась непроницаемым панцирем. Он уже не был тем восторженным молодым учёным, романтиком, готовым на всё ради Германии и науки. Но романтика ушла, остались жестокие будни, в которых Волли Хорсту было плевать на всех, кроме себя самого. — Что ж, друзья мои, — наконец выдохся и Гиммлер, — по возвращению я жду от вас результаты! На сегодня закончили. Предлагаю перекусить… А вот угощения, приготовленные местным поваром, были выше всяких похвал. К приезду рейхсфюрера он расстарался настолько, что все присутствующие едва не захлебнулись слюной от изобилия изысканных блюд. Всё, начиная от легких салатов и горячего, и закачивая вином и десертами, было непередаваемо вкусным. А после этого «легкого» перекуса, Гиммлер предложил «учёной братии» отправиться вместе с ним в Берлин на самолете. Это предложение было воспринято с огромным энтузиазмом — трястись на автомобиле по разбитой лесной дороге не хотелось больше никому. Прибыв в столицу, коллеги Хорста тут же разъехались по домам. А не имеющий семьи Волли, последние годы практически живший в своём институте, отправился прямиком к месту своей службы. Ему не терпелось поскорее «расколоть» этого русского гения и построить, наконец, эту дьявольскую машинку, которая вознесет его на вершину мира. Но едва профессор ступил на порог своей «альма-матер», как к нему бросился начальник охраны с взволнованным и бледным лицом. Таким Волли его никогда не видел. Случилось что-то страшное и непоправимое, понял он. — Герр профессор! Наши «пациенты» исчезли! Оба! — Было первым, что услышал Хорст от перепуганного до усрачки начальника охраны. Глава 15 Процесс освоения «тонких потоков» ожидаемо затянулся. Необходимо было проштудировать просто дикое количество материала, на изучение и освоение которого обычные ведьмы тратили годы и десятилетия своей жизни. У меня же этого времени совсем не было, поэтому и приходилось в буквальном смысле рвать задницу, ежедневно доводя себя до физического, морального и духовного истощения. Голова пухла от обилия новых рун, знаков и формул, которые обязательно нужно было выучить наизусть. Ведь стоило ошибиться даже в одной самой незначительной на первый взгляд закорючке, входящей в состав сложнейшей печати, как все кропотливые труды сразу же шли насмарку. Хорошо, если результата не было совсем, и «кривая» печать развеивалась с безобидным пшиком. Но в большинстве случаев происходило ровно наоборот — и корявое колдовство оборачивалось большим бада-бумом. Несколько раз мне обжигало лицо и руки, выворачивало пальцы и ломало кости на руках. Поэтому после первых нескольких неудачных попыток пришлось в срочном порядке осваивать целительскую магию, которой в веде был посвящен целый раздел. Вот здесь мне, как никогда, пригодилась помощь любимой «тещеньки». Именно с её помощью я стремительно осваивал азы не только первой помощи, но и куда более серьёзные лечебные заклинания. Если бы не она, я даже и не знал с какой стороны подступиться к целительской магии. Даже не представляю, как средневековые необразованные ведьмы со всем этим справились бы, попади они на моё место. Без знающего наставника — никак. Мне же, как человеку, имеющему какое-никакое, а образование, без сугубо научного понимания лечебных процессов, которые происходят в организме под действием магии, вообще бы не удалось сдвинуться с места. В общем, под руководством целого доцента медицинских наук мне удалось довольно неплохо освоить «целительское дело». Правда, существовал один нюанс, связанный с моими сожженными энергетическими каналами — лечить кого-то, кроме себя самого, у меня получалось не слишком эффективно. Не хватало мощности потока магии. Я легко справлялся с чужими мелкими болячками: царапинами, порезами, укусами насекомых и прочей незначительной ерундой, излечивая их буквально одним прикосновением. Мог, наверное, и зуб больной «заговорить», но попробовать случая так и не представилось. Оказалось, что структура целительский печатей, разработанных неизвестными официальной истории магами древности, не была взята «с потолка», а вполне себе подчинялась определенной логике. Каждый графический элемент заклинания отвечал за определенный «участок» человеческого организма, степень воздействия, ну, и всё такое прочее. Поначалу действуя наобум, мы с Глафирой Митрофановной вычленили из различных печатей схожие структуры и вычислили практическим путём, на что они влияют. Ведь в книге заклинаний содержались разнообразные заклинания для лечения всевозможных хворей. Одна от соплей, другая от облысения, а третья, вообще, от апоплексического удара. Однако, никакой пояснений, насчет того, как они работают, в книге заклинаний не было. Только конечный эффект. За неимением иных подопытных, эксперименты приходилось ставить на себе. В общем, благодаря опытному врачу, аж целому доценту, нам с мамашкой удалось потихоньку выяснить, какой элемент печати за что отвечает и как воздействует на человеческий организм. Например, хитро изогнутая «спираль», в зависимости в какую сторону её закрутить — налево или направо, поднимала или опускала кровяное давление. И так было с каждым знаком, руной или фигурой. Структурировав отдельные «фигуры», Глафира Митрофановна начала самостоятельно составлять из них «целительские связки». Причем, эти связки давали настоящие комплексные эффекты, являясь, по сути, простейшими лечебными заклинаниями! А когда её «сборка» до мельчайших подробностей совпадала с печатями веды, стало понятно, что мы на верном пути. Глафира Митрофановна не поленилась, и скопировала себе «в тетрадку» весь целительский раздел моей книги заклинаний. Конечно, без ведовского дара и запаса маны печати не «оживить», но очень уж ей хотелось потренироваться на досуге в искусстве составления новых заклинаний. Кстати, в некоторых она указала на явные ошибки в составлении формул — похоже, что древние маги не знали некоторых нюансов функционирования человеческого организма, открытых современной наукой, поэтому и ошибались. Вот из кого бы получилась настоящая ведьма-целитель. Мне даже стало жаль, что я не могу поделиться с Глафирой Митрофановной толикой своего колдовского дара. Хотя, как мне было известно из леты основателя — это вариант был вполне себе достижим. Похоже, что я просто до него пока не дорос. Но едва (если это, вообще, возможно сотворить с «простаками») мне откроется эта тайна, как я сразу поспешу наделить мою очаровательную хозяйку ведовским промыслом. Как я уже говорил, внешнее воздействие силы из-за сожжённых энергетических каналов выходило у меня весьма хилым и жидким, зато внутри своего организма я мог оперировать всеми магическими ресурсами без ограничений. Ведь никакого вывода энергии вовне не требовалось. Однако, временами мне было реально не по себе, когда приходилось для проверки правильности действия составленной мамашкой печати заниматься натуральным членовредительством. Сначала я очень аккуратно себя резал ножом, прижигал огнем, жег кожу кислотой. В общем, «веселился» на полную катушку. Когда пришло понимание, что, как и насколько быстро работает (а небольшие раны заживали практически мгновенно), я отрубил себе мизинец на левой руке. Не-не, никакой боли я не почувствовал — к этому моменту я уже легко отключал болевые рецепторы. Максимум было неприятно за этим наблюдать. Но к этому моменту опыт работы с открытыми ранами был довольно велик, а необходимое заклинание было едва ли не впечатано в подкорку. Мне даже не нужно было рисовать её в воздухе и напитывать силой. Я просто мысленно представлял её себе, сразу формируя из энергии резерва. Повреждение сосудов, независимо от их размеров, — чрезвычайное происшествие в организме, на которое первыми реагируют рецепторы боли, запускающие развитие рефлекторного сужения сосудов. Благодаря уменьшению их просвета снижается скорость кровотока и, соответственно, уменьшается кровопотеря. Но, поскольку боль я принудительно «отключил», в структуру печати был включён элемент, самостоятельно заставляющий перекрываться поврежденные сосуды. Причем, этот элемент сужал сосуды куда стремительнее, чем это происходило в реальности. Но совсем остановить кровь таким образом было, конечно, невозможно. Поэтому в работу по остановке кровотечения, срочно включалась сама сосудистая стенка, которая при отсутствии повреждений вела себя абсолютно нейтрально по отношению к проходимой по ней крови. Но стоило только повредить сосуд, тут же «обнажались» волокна коллагена, содержащегося внутри сосудистой стенки. И к ним стремительно летели клетки крови — тромбоциты. Запускался сложный биохимический процесс — склеивание между собой тромбоцитов с образованием тромбоцитарного или «белого» тромба, помогающего восстановить целостность сосуда. Вот как раз на скорость этого процесса и на количество тромбоцитов в районе повреждения влиял еще один структурный элемент магической печати. Однако борьба с кровотечением на этом еще не заканчивалась. После того, как сгусток сформировался, происходила активация факторов свертывания крови — специальных белков, которые содержатся в плазме и тромбоцитах и обеспечивают это самое свертывание. В результате из неактивного белка плазмы крови фибриногена образовался фибрин — белок в форме волокон. С его помощью вокруг сгустка тромбоцитов должна сформироваться фибриновая сеть, которая способна удерживать тромбоциты и другие клетки крови, включая эритроциты, формируя прочный красный тромб. Вот он-то уже качественно «латал» рану, стягивая ее края и окончательно восстанавливая целостность поврежденного сосуда. На первый взгляд, на этом «ремонтные работы» закончены, но это не совсем так — ведь сформировавшийся тромб может нарушать кровоток за счет уменьшения просвета отремонтированного сосуда. Чтобы этого не происходило, когда задача тромба выполнена, — нужно, чтобы произошло его растворение — фибринолиз… Зачем я это вам так подробно рассказываю? А чтобы вы лучше представляли, насколько сложной должна была получиться магическая печать, созданная только лишь для того, чтобы основательно ускорить процесс заживления подобной раны! Но больше вдаваться в такие подробности я не буду. И заметьте, я ни слова не сказал про регенерацию отрубленного пальца. А ведь нам с Глафирой Митрофановной удалось раскрыть секрет и этого весьма сложного процесса! И разработать под него соответствующую печать! Правда, колдовской энергии такая печать пожирала целую прорву. И полноценно применить её на ком-то, кроме себя самого из-за «несовершенства» моих поврежденных меридианов я не мог. А вот со мной печать работала просто на загляденье! Отрубленный начисто мизинец полностью восстановился буквально через сутки! А страшные колото-резанные раны я залечивал за каких-нибудь полчаса-час. Так что убить меня теперь становилось в разы труднее. Я намеренно день за днем наносил себе увечья, с которые с каждым разом становились все опаснее и опаснее. А Глафира Митрофановна, на основании этих результатов всё глобальнее и глобальнее дорабатывала свою целительскую печать, ставшую практически универсальной для всевозможного рода повреждений. Если бы эту печать можно было бы применять в военно-полевой хирургии — можно было бы спасти десятки и сотни тысяч, а то и миллионы жизней. Но для этого нужно было бы иметь в армии хотя бы несколько тысяч ведьмаков, способных вдохнуть магическую энергию в сложную структуру печати, разработанную Глафирой Митрофановной. Которая даже и дара-то магического не имела. И еще в моей памяти всплыли слова мертвой старухи-ведьмы — матери Глафиры, о «внутреннем течении времени». О моем «аварийном режиме». «У простого смертного, — прохрипела она мне тогда, — направление потока времени только одно — вперед и с песней! И скорость у потока постоянная. А у сурьезной ведьмы, как и у всех демонов преисподней, их может быть сколько угодно, потоков этих! И вперед, и назад, и сикось-накось с подвывертом. Поэтому, и убить нас довольно сложно — поток внутреннего времени можно настолько ускорить, что поврежденная плоть исцелиться вполне успевает. Только доживают до этого чудесного момента, когда этой особенностью в полной мере насладиться можно, сущие единицы…» А я, похоже, до этого момента всё-таки дожил. И от старости, либо от еще каких неприятностей не загнулся, хотя вполне мог. Стоит только вспомнить «черный огонь», едва не пожравший мою живую сущность. Хотя, может, это я зря от такой доли «отказался»? И фрицев куда как сподручнее в образе Кощея Бессмертного было бы гонять? И смерть была бы у меня в яйце… Тьфу-тьфу-тьфу! Мне такого счастья и даром не нать, и с деньгами не нать! Я еще поживу, и погань нацистскую в живом и цветущем виде не хуже погоняю! А с помощью универсальной печати полного восстановления, да моего «аварийного режима», я и так практически бессмертным становлюсь… Вернее, абсолютно неубиваемым. Чтобы не откладывать дело в долгий ящик, я тут же испытал совокупность действия печати и «аварийного режима» — всё сработало, как по нотам. Для «внешнего» наблюдателя, каким являлась Глафира Митрофановна, моя откушенная злыднем по локоть левая рука (пришлось и его привлечь «к делу», поскольку рубить мне руку Глафира отказалась наотрез, а самому было тоже как-то не по себе — это ж не мизинец отчекрыжить) отросла за считанные мгновения. Так что теперь я внатуре настоящий Терминатор. И чтобы меня убить обычными способами, надо основательно постараться. Либо утопить в кипящем металле, как железного Арни, чтобы от меня и пепла не осталось, либо расчленить на куски, а затем их тоже еще и сжечь для верности. Но это, как вы понимаете, совершенно невозможно, поскольку при любых обстоятельствах я успею соскользнуть в аварийный режим, и уже там подлечиться с толком, с расстановкой, никуда особо не спеша. И пусть весь мир подождет![1] — как гласил рекламный слоган, особенно запомнившийся мне из 90-х. Хотя, я бы эту фразу применительно к своим способностям немного перефразировал: и пусть все враги обосрутся! Так что за своё физическое состояние я отныне не особо и переживал. Теперь же пришёл черед освоить сложнейшее заклинание «доппельгангера». Пока мы мамашкой разбирались с целительскими печатями, я весьма поднаторел в их графическом воспроизведении. Хоть физически — ручкой на бумаге, ножичком на земле, да даже пальцем в воздухе, так и в «ментальном» — просто в собственной голове. Однако печать была настолько сложна, да еще и оговорена целым количеством дополнительных сопутствующих телодвижений, включая весьма вычурные фигуры из сложенных пальцев, что мне пришлось не слабо так попотеть. К слову, пальцы даже пришлось растягивать и тренировать, иначе ничего путного у меня не получалось. Для более ускоренного запоминания сложной геометрической структуры печати мне даже пришлось практиковать медитацию, чтобы основательно очистить сознание. Благо у Афанасия, длительное время пребывающего в Индии, нашлись в лете описание подходящих практик. Для медитации я забирался поглубже в лес, где меня никто не мог оторвать или побеспокоить (на это счет я быстро договорился с лесным владыкой), и погружался в созерцание. Через некоторое время я научился ловить настоящий «дзен»[2], что в буквальном смысле натурально просветлялся, временами даже выходя из собственного тела. Однажды у меня уже спонтанно это получалось. Но сейчас я научился осознанно отделяться от физического тела и в виде этакого «духа» парить над лесными просторами. Не знаю, пригодится ли мне это умение в дальнейшем, но как показала моя пусть и небольшая, но практика, в таком виде я вполне могу вселяться в животных и непосредственно ими управлять. [1] Фраза «И пусть весь мир подождет» впервые прозвучала в 1992-ом году в рекламе творожков «Даниссимо». Этот слоган сопровождал ролики с участием популярных в то время актеров и шоуменов. Рекламировались продукты французской компании «Данон», которая вышла на российский рынок в начале 90-х. Фраза очень быстро приобрела популярность и вошла в повседневную речь. Ее с удовольствием подхватывали сценаристы различных телепередач, участники КВН, стендап-артисты. С ее помощью люди иронично относились к трудностям 90-х годов, позволяя себе немного отвлечься от проблем. [2] Дзэн, также дзен (от санскр. дхьяна — «созерцание») — одна из важнейших школ китайского и всего восточно-азиатского буддизма, окончательно сформировавшаяся в Китае в V—VI века под большим влиянием даосизма и являющаяся доминирующей монашеской формой буддизма Махаяны в Китае, Вьетнаме и Корее. В широком смысле дзэн — это школа мистического созерцания или учение о просветлении, появившееся на основе буддийского мистицизма. Учение дзэн / чань пришло из Индии в Китай, куда его принёс в начале шестого века н.э. индийский монах, сын правителя одного из индийских княжеств, Бодхидхарма, и получило дальнейшее распространение на Дальнем Востоке (Китай, Вьетнам, Корея, Япония). Глава 16 1942 г. Третий рейх Берлин Бах! — Кирпичная стена брызнула во все стороны мелким крошевом и оранжевой пылью. В толстой перегородке, отделяющей секретные и особо охраняемые помещения от других научных площадок института геронтологии, образовался существенный пролом. А ведь кладка стены — в два кирпича! У зрителей, наблюдающих за происходящим на небольшом экране, куда выводилось изображение со стрекочущего за их спинами кинопроектора, складывалось такое ощущение, что в кирпичную стену неведомо откуда прилетел настоящий снаряд. Причем, это был этакий снаряд-невидимка, да еще и совершенно беззвучный. Кроме треска ломающихся кирпичей, разумеется. Только вот никакой снаряд в стену не прилетал. Да и поблизости от перегородки, до момента образования дыры в толстой кирпичной кладке, никаких людей замечено не было. Стена рассыпалась, словно бы сама собой, без каких-либо видимых причин. Для «обычных» зрителей, не посвященных во все «тайны» института геронтологии, это было бы довольно странным, можно было бы даже сказать — необъяснимым происшествием. Только вот «обычных» людей в маленьком кинозале вотчины доктора Хорста совсем не было. На это раз они собрались втроём: пожилой бригадефюрер СС Вилигут, профессор Левин и, собственно, сам инициатор встречи — Волли Хорст. Его коллеги пытались вытащить на встречу и рейхсфюрера, но тот, сославшись на важные и неотложные дела, приехать не смог. Хорст нажал на кнопку, останавливая кинопроектор. Стрекот аппарата прекратился, а на экране замерла картинка с большой дырой в кирпичной стене. — Вот так всё и было, — произнес Хорст. — Что скажете, коллеги? — Что сказать? — прокаркал старик, изумленно покачивая головой! — Внушает! — Хочешь сказать, Волли, что эти двое русских без всяких приспособлений развалили стену голыми руками? — произнес Левин, нервно теребя черную повязку, закрывающую поврежденную глазницу. — А потом прошли сквозь эту дыру? — Сомневаюсь, Руди, — возразил Хорст. — Согласно моим расчетам величина инерционности абсолютного времени весьма велика. Для этих русских она должна была стать непреодолимым препятствием! Стена для наших беглецов не разлетелась… — Ну, так вот же дыра! — перебил Хорста Левин, указывая пальцем на застывшее изображение на экране. — Для них стена так и осталась стеной, — продолжил Волли. — Окружающий мир для находящихся в «ускорении» практически статичен и не подвержен изменениям, — вновь повторил он. — Лишь выйдя из этого состояния, они бы увидели, что натворили. — Зачем им понадобилось пробивать эту долбанную стену? Разве не за тем, чтобы уйти? Иначе, я совсем не понимаю этих русских… — Недовольно фыркнул оберштурмбаннфюрер СС. — Если бы не эта запись событий, я бы тоже так подумал, — ответил Хорст. — Повезло, что под рукой у моего сотрудника оказалась заряженная плёнкой кинокамера. Частота в 24 кадра в секунду позволила хоть и с определенным трудом, но установить, что через пролом никто не выходил. Мы бы тогда сумели уловить хотя бы смутную «тень» движения… Но ничего! И только тогда я понял, что это невозможно в принципе. — Тогда объясни мне, Волли, для чего ломать стену? — продолжал недоумевать Левин. Его прагматический немецкий ум протестовал против бесполезной траты сил. — Отвлекающий манёвр? — проскрипел Вилигут. Он, как потомственный служака понимал значение и роль военных хитростей. — Совершенно верно, Карл! — воскликнул Хорст. — Они ушли через дверь, стянув к пролому практически всю охрану. Но для того, чтобы это сделать, им пришлось выйти из «ускорения» — иначе, у них ничего бы не получилось. — Почему же? — вновь затупил Левин. Вернувшись из «Вевельсбурга» Рудольф успел основательно принять на грудь. Алкоголь еще не выветрился у него из головы, и Левин туго соображал. — Для человека, находящегося в «ускорении», окружающий мир практически статичен… — вновь повторил доктор Хорст. — Тогда как они сумели пробить эту «статику»? — вновь вмешался Вилигут. — Тут же нужен колоссальный выход энергии! Прости старика, мой мальчик, но давай попроще! — попросил бригадефюрер СС. — Я пытаюсь уловить, что ты хочешь до нас донести… Но я иногда теряюсь, — честно признался он. — Университетов я не кончал. Если можешь, объясни мне «на пальцах» что, да как… — На пальцах… — слегка «затормозил» Хорст, как в прямом, так и в переносном смысле. — Тут без физики не обойтись… Как у тебя со знанием физики, Карл? — Ну, если честно — то не очень, — признался Вилигут. — Я ведь просто старый солдат… — Я попробую, конечно… На пальцах… Но не уверен, что получится… — Да давай, уже, Волли! — присоединился к старику и профессор Левин, который в физике тоже откровенно плавал. Вот в оккультных «науках» он уже считал себя докой. А физика… Физика была не его коньком. — Хорошо, — со вздохом произнёс Хорст. — Я надеюсь, что какие-то основы вам всё-таки известны. В физике существует такое понятие, как энергия… — Ну, это я знаю, — усмехнувшись, перебил его старик, — не настолько же я дремучий! Магия тоже оперирует энергиями! — со значительным видом произнес Вилигут. — Еще энергия бывает механическая и электрическая. Правильно же, мой мальчик? — Правильно, Карл! — в тон ему ответил Хорст. — Только давайте немного уточним: что же собой представляет энергия? Что ответите на этот вопрос, друзья? — Энергия, говоришь… — Вилигут задумался немного и неожиданно для Хорста выдал: — Энергия — это всеобщая основа природных явлений, базис культуры и всей деятельности разумных существ на свете. — Еще, — добавил Левин, — если судить с философской точки зрения, под энергией понимается количественная оценка различных форм движения материи, которые могут превращаться одна в другую… — Всё это верно, друзья! — обрадованно воскликнул Хорст. — Но, если взглянуть с точки зрения представлений физической науки, то энергия — это способность тела или системы тел совершать работу. Пока понятно? — Вполне, — кивнул старик. — Работа для меня вполне понятное явление — пар колесо крутит, электричество свет дает, воду нагревает… — Ну, примерно…- согласился с ним Хорст. — В природе существует около двух десятков научно обоснованных видов энергии… — Сколько? Двадцать? — Выпучил глаза бригадефюрер. — Не думал, что их столько. — Ну, да, их много, — подтвердил Волли, — химическая, тепловая, гравитационная и еще есть… Но нам для того, чтобы понять суть происходящих процессов разрушения стены, столько и не нужно, — «успокоил» Вилигута Хорст. — Нам достаточно двух видов энергий — кинетической и потенциальной. — А это еще, что за зверь такой? — спросил старик, усиленно морща лоб. — А это, как раз, составляющие той самой механической энергии, — пояснил Хорст. — Без знания этих основ, наш с вами дальнейший разговор будет напоминать общение глухого со слепым. Не поймем мы друг друга при всем нашем общем желании — информации не хватит. — Ну, так будь другом, Волли, просвети замшелую темноту! — попросил старик. — Чтобы к этому вопросу больше не возвращаться. Нам ведь еще вместе работать и работать. А мне хотелось бы получше разобраться с этим вопросом… — Ну, что ж — извольте, — искоса поглядывая на Вилигута, согласился Хорст, — хоть это и не мой профиль, но основы я знаю. Пришлось заняться физикой, чтобы разобраться в изобретении профессора Трефилоффа. — Спасибо, мой мальчик — улыбнулся старик, — я тебе очень благодарен. — Механическая энергия, — тоном заправского лектора начал процесс просвещения коллег по «зондеркоманде» доктор Хорст, — это энергия, связанная с движением объекта или его положением, и способностью совершать механическую работу. Эта же энергия представляет собой совокупность кинетической и потенциальной энергии. Если энергия является результатом изменения состояния движения материальных точек или тел, то она называется кинетической. Например: пуля, летящая по воздуху, обладает чрезвычайно высокой кинетической энергией. Чем быстрее движется пуля, и чем она тяжелее, тем выше ее кинетическая энергия и тем больше урона она нанесет. — Ну, оно и понятно, — кивнул Вилигут. Для него, как потомственного военного, это был самый подходящий пример. — Отсюда вывод, — продолжил Хорст, — что кинетическая энергия напрямую зависит от массы и скорости объекта. У объекта, пребывающего в абсолютном покое, кинетическая энергия равна нулю. — Это тоже понятно, — вновь согласно кивнул старик. — Если она, эта кинетическая энергия, зависит от скорости, а скорость — нулевая… При умножении любого числа на ноль, получаем — ноль. С азами математических исчислений я тоже знаком. — Отлично! — обрадовался Волли. — С кинетической энергией мы разобрались. Ты отличный ученик, Карл! — шутливо похвал он Вилигута. — Ну, так, голова у потомков рода Вилиготенов всегда отлично работала! — Теперь перейдем к потенциальной энергии, — останавливаться Хорст не собирался, решив одним махом покончить с простейшими вопросами. — Энергию, связанную с взаимодействием тел, называют потенциальной. Например: энергия масс, притягивающихся по закону всемирного тяготения… Э-э-э… — Волли пошарил глазами по сторонам в поисках какой-нибудь вещицы, с помощью которой можно придать еще большую наглядность собственным словам. — Возьмем простой кирпич… — Он поднял с пола оранжевый обломок той самой стены, разбитой русскими (Хорст не поленился, и внимательно изучил даже поломанные кирпичи) и насильно всунул его в руку Левина. — Вытяни перед собой руку с кирпичом, Руди! — попросил он своего нынешнего непосредственного начальника. Левин послушно вытянул руку вперед, удерживая на весу обломок кирпича: — И? — Ты ощущаешь, что если отпустишь кирпич, то он упадет и совершит некоторую работу? — Причем здесь работа? — уточнил Левин. — Он просто грохнется на пол. — Это — потенциальная работа, то есть — возможная, — как можно доходчивее постарался донести информацию до коллег Хорст. — Например, если привязать этот кирпич через блок к веревке, а к другому концу подвесить еще груз, то этот груз будет куда легче поднять. То есть, сил на совершение работы ты затратишь куда меньше. — А, вот ты о чем? — Такое объяснение дошло даже до старого генерала. — Да! Именно так и ощущается потенциальная энергия. Ну, а то, что тянет кирпич вниз — и есть то самое возможное приложение потенциальных сил. Любой поднятый над землей груз — и есть потенциал! — Так, выходит, и у летящей пули имеется потенциал? — мгновенно сориентировался старик. — Она же не по земле скользит… — Совершенно верно, Карл! — обрадовано воскликнул Хорст. — У летящей пули так же присутствует потенциальная энергия. К слову, и не только она… Но в эти дебри мы с вами пока не полезем. Остановимся только на потенциальной и кинетической энергиях. И вот теперь мы, собственно, и перешли к главному вопросу — переходу одного вида энергии в другой. — Это как? — с интересом спросил Левин, бросая кирпич на пол. — Мы уже знаем, что двигающийся объект обладает кинетической энергией. Так? — спросил Хорст ради проформы. — Так! — в унисон ответили его великовозрастные «ученики». — А что произойдет, если этот объект резко остановится? Куда денется его кинетическая энергия? Ведь мы с вами помним, что кинетическая энергия — это энергия движущегося объекта. Например, вы лупите разогнанной со всей дури кувалдой по металлической заготовке. Так куда, Карл? — заглянув в блеклые глаза старика, спросил Хорст. — Неужели в потенциальную перейдет? — после небольшого раздумья ответил Вилигут. — Если очень грубо, и не учитывая множество факторов: законов сохранения импульсов, упругих и неупругих деформаций, то да — в потенциальную энергию с выделением большого количества тепла. — А! Вот, значит, отчего поверхности в месте удара нагреваются! — Старик обрадовался словно ребенок. А ведь он сам, оперируя магической энергией, не раз видел, как преобразовывается сила из одного вида в другой. Просто не придавал этому значения, в точности исполняя инструкции, прописанные в книги заклинаний. — Так вот, а теперь, изучив с вами все виды необходимых нам физических энергий, перейдем собственно, к нашим беглецам, находящимся в «ускорении». Для чистоты эксперимента хорошо бы установить разницу в скорости движения между абсолютным потоком времени, по умолчанию принятым за константу, и скорости проистечения личного, либо заемного течения времени профессора Трефилоффа и его нечаянного сообщника — лже-гаутманна Кюхмайстера, неожиданно вышедшего из комы… — Который, как оказалось, тоже обладает умением входить в состояние «ускорения», — добавил Левин. — Да, как оказалось, он тоже может «ускоряться», — подтвердил Хорст. — Но измерить разницу хронопотоков мы не можем, поскольку не имеем подходящего прибора. Остается только предполагать… А теперь представьте, какой кинетической энергией будет обладать объект, разогнанный до немыслимых скоростей? Стоит ему лишь «слегка» соприкоснуться со стеной и… Результат такого воздействия вы видели воочию. — Хорст указал на застывшую на экране картинку разбитой стены. — А мог и вообще произойти настоящий взрыв с мощным выбросом тепловой энергии, как при падении на землю метеорита… — Ох, ты! — Изумленно покачал головой старик. — Мне доводилось бывать в таких местах — от твоего института Волли, могла остаться лишь глубокая яма. — Теперь понимаете, насколько страшным является изобретение этого русского? — глухо произнёс Хорст. — Его изобретение не только может обеспечить нам с вами вечную жизнь, друзья, — подытожил Левин, — оно с легкостью может отнимать жизнь у наших врагов! Только хоть убейте меня, не пойму, как наши подопечные сами выдерживают подобные нагрузки? Ведь человеческий организм не в состоянии такое переносить. — Точно на этот вопрос не ответит никто… — пожал плечами Хорст. — Возможно, что даже сам изобретатель не знает на него ответа. Но в его уцелевших записках было предположение, что объект «ускорения» находится в своеобразном биологическом «временном коконе», предохраняющем его от повреждений. Во время единственного успешного опыта одежда на испытуемом начала тлеть, поскольку находилась в основном временном потоке, организм же самого подопытного находился в «ускоренном» хронопотоке, создавшем этот «временной кокон»… — Друзья мои, давайте на этом остановимся! — первым запросил пощады Вилигут. — Мои старческие мозги уже закипели от обилия научной информации! — Хорошо старина, что ты умудрился поймать своих беглецов, — произнес Рудольф. — Вот где была бы головная боль! Как, кстати, тебе это удалось? — Похоже, у них просто закончились запасы «приобретенного времени», — ответил Хорст. — И их выбросило из «ускорения». — Резерв опустел, если подходить к вопросу с «магической» стороны, — выдал своё предположение старик. — А вот интересно, если этих русских попотчевать твоей сывороткой, Руди? Они смогут магичить? Или она преобразуется в привычное им «время»? — Если бы все было так просто, Карл? — сморщился Хорст, словно засунул за щеку дольку лимона. — Но уже боюсь рисковать! Вдруг они опять сорвутся в побег? — Ты их уже допрашивал после поимки? — поинтересовался Левин. — Мне очень интересно, как они договорились? И вообще, кто такой этот Кюхмайстер? — Допрашивал, — понуро ответил Волли. — Как я понимаю — безрезультатно? — предположил бригадефюрер СС. — Я боюсь перегнуть, Карл… — признался Хорст. — Я не могу их потерять и опять подвести рейхсфюрера. — Так пойдем, мой мальчик, спросим их еще раз! — Вилигут грузно поднялся из кресла. — Думаю, что результат будет тем же! — Хорст отмахнулся от проявленной стариком неожиданной инициативы. — Что я только не перепробовал! Даже наркотические вещества, чтобы развязать язык… — Ну, это ты пытался без моей помощи, — самодовольно произнес Вайстор. — Я задействую все свои ресурсы и способности — и он заговорит, как миленький! Мой резерв сейчас полон, а твой профессор находится во вполне вменяемом состоянии. Так что никакой опасности для меня нет. Я выверну память этого русского «гения» наизнанку, как дырявую варежку! Глава 17 День, когда я, наконец-то, сумел уверенно воспроизвести печать доппельгангера, ничем особым не выделялся из череды предыдущих дней, натурально слившихся для меня в одну сплошную пелену. Я работал практически без сна и отдыха, поглощая знания веды со скоростью взбесившегося пылесоса. Если бы не ежедневные медитации, помогающие очистить время от времени закипающие мозги, я бы уже сломался, невзирая на тот момент, что организм ведьмака намного устойчивей к таким нагрузкам, чем у простого смертного. Но и у этой прочности тоже имелся свой предел — неделю без сна я тоже не выдержал, и в один прекрасный момент напрочь отключился. Больше суток я лежал, словно мертвый, не подавая практических никаких признаков жизни. Даже дышал через раз, чем нимало перепугал своих «домашних». Уж что они только не делали, чтобы меня реанимировать. Но все их действия не принесли абсолютно никакого результата. Не будь рядом с ними моего одноглазого братишки, заверившего моих убитых горем хозяюшек, что со мной ничего страшного не произошло (наша магическая связь действовала до сих пор и позволяла чувствовать состояние друг друга) — я просто слишком перенапрягся. Вот «аварийный выключатель» и сработал, начисто меня вырубив. Когда я очнулся, то был жутко недоволен — каждая минута была на счету, а я, можно сказать, просрал почти двое суток. Естественно, что после этого я получил от Глафиры Митрофановны по самое не балуйся. — Продолжай в том же духе! — недовольно высказалась она. — И, в конце концов, потеряешь еще больше времени! Если окончательно не сдохнешь! После чего мне был приведен тысяча и один пример, чем может закончиться моё неуёмное рвение. И беспробудный сон в течении пары суток был не самым страшным исходом. Наука знает примеры, когда подобное надругательство над собственным организмом заканчивалось длительной комой. Спорить с доцентом медицинских наук не имело никакого смысла, и я пообещал, что не буду больше испытывать себя на прочность. А выспаться мне действительно стоило, ведь буквально в этот же день я сумел произвести печать «двойника». Следующим этапом мне предстояло проверить её работоспособность. А поскольку других вариантов для копирования у меня под рукой не было, я мог потренироваться лишь на двоих людях — Глафире Митрофановне и Акулине, и одном злобном духе — Лихруке. С моими хозяйками была лишь одна «беда» — они были женщинами, а я — мужчиной. Как в этом случае поведет себя заклинание, я не знал. А Лихрук и вовсе был нечистью. Но и отправляться в дорогу, не проверив работоспособность печати, от которой зависело моё беспрепятственное проникновение в столицу Рейха, я тоже не мог. В общем, особого выбора у меня не было — это будет либо мамашка, либо её дочка. Заморачиваться копированием нечисти я не хотел. Всё-таки моим объектом копирования станет именно человек, а не нечистый дух. Поэтому и пробовать надо было на людях. Я еще раз проверил правильность начертания печати, сверяясь с книгой заклинаний. Пробежался взглядом по самым сложным связкам и знакам. Всё оказалось правильным до самых распоследних мелочей — переживать не стоило. Но перед первым применение заклятия я всё равно дёргался. Сами бы попробовали оказаться на моём месте, сразу бы узнали бы почём фунт лиха. В общем приготовив печать, я засел в старом сарае, зарывшись возле стены в прошлогоднюю солому, которой он был набит. Долго думать над тем, кто же станет «матрицей» для копирования, не стал — я решил применить печать на первом же человеке, кто окажется в моём поле зрения. Приникнув глазом к большой щели между досками сарая, я стал ждать. Объявлять же о «тренировке» своим хозяйкам я не собирался. Не то, чтобы я боялся, но было как-то неудобно представать перед ними в образе женщины, причём, одной из них же — той, кто первый попадется «в прицел». И первой мне на глаза попалась Акулинка. Что ж, похоже, придется мне какое-то время почувствовать себя молодой красивой девушкой. Прикольный, наверное, будет опыт… Печать, напитанная силой, уже висела в воздухе, и мне стоило только мысленно указать на объект копирования, что я и проделал. Сложная светящаяся конструкция (не видимая, впрочем, в обычном зрении) величаво проплыла по воздуху к Акулине, а затем стремительно в неё впиталась. Девушка даже и не заметила моего магического воздействия. И это было весьма хорошо, не хотелось бы, чтобы те фрицы, кого я в будущем соберусь «копировать-дублировать» что-то чувствовали до тех пор, пока я их в расход не пущу. Чтобы шума лишнего не поднимали. А пока всё шло по заранее намеченному плану. И это здорово! Прошло, наверное, секунд десять-пятнадцать, прежде чем печать «вынырнула» из тела Акулины, слегка изменив первоначальную окраску свечения. К этому я тоже был подготовлен — прочитал в веде, как проходит процесс создания полноценного доппельгангера, а не какой-нибудь там примитивной внешней копии. На первом этапе печать «собирала данные» для создания двойника, а на втором — перестраивала тело мага согласно собранной информации, подгружая в мозг часть памяти, привычек и особенности поведения оригинала. Так что «доппель» должен был выйти совершенно неотличимый от объекта копирования. Печать так же неспешно, как и до этого, полетела в мою сторону. Она беспрепятственно прошла сквозь доски сарая и накрыла уже меня. Никаких неприятных ощущений я не почувствовал, хотя был, в общем-то к этому готов. Ведь моему телу грозила грандиозная перестройка. Мало того, что я из мужчины превращался в молодую девушку, так я еще и основательно терял в массе тела. Куда она денется, эта «лишняя» масса, я себе даже не представлял. Ну, ведь должна же она куда-то деваться? Ведь закон сохранения массы[1] продолжает действовать в нашем физическом мире! И замкнутая система, какой, по сути, является моё тело, так и осталось замкнутой. В общем, долго ломать голову над этим эффектом я не стал. Как говорил один мой приятель из «родного времени», когда не мог объяснить странные парадоксы, время от времени встречающиеся на его пути — не иначе чёрная магия. Вот и я решил поступать точно так же — чёрная магия, чего с неё взять? Я опять бросил взгляд на девушку, развешивающую постиранное мокрое бельё во дворе на веревках, и залюбовался её ладной фигуркой. Причем, обратил внимание на тот факт, что любовался я Акулиной, как настоящим произведением искусства, без какой-либо сексуальной подоплёки. Странно, но никакого желания у меня не возникало. «А ведь и правда, — подумал я, — что в последнее время большую часть своего времени я провожу в обществе Глафиры Митрофановны. Из-за постоянной загруженности на Акулину и внимания-то практически не обращаю. А вот Глафира Митрофановна, похоже, перетянула-таки одеяло на себя. Ну и пусть! Рома, он отличный парень, но меня, отчего-то, больше к Ване тянет…» — И у меня отчего-то сладко заныло внизу живота. Чего?! Да я едва в голос не заорал от таких странных и несвойственных мне ощущений. Но сдержался, с трудом, зажав себе рот изящными маленькими ладошками. Э-э-э… Это чего за херня такая?! Я хоть и ожидал чего-то подобного, но оказался к нему абсолютно не готовым. Я отнял руки ото рта и поднес поближе к глазам. Даже в полумраке сарая мне стало ясно, что это не мои «старые» руки капитана Чумакова и не руки товарища Чумы. Это вообще не мужские ладони! Похоже, что печать сработала, как положено — и это руки Акулины. Хрупкие. Изящные. Которые хотелось взять в свои руки и держать, не отпуская… А вот это уже точно я! Похоже, что и мысли, от которых меня недавно бросило сначала в жар, а затем в холодный пот, тоже ей принадлежат. Ничем другим подобную реакцию моего организма невозможно объяснить. Но тянущие сладостные ощущения никуда не делись, твою мать! Я тупо глядел на «чужие» женские руки, которые теперь вроде как мои, и боялся проверить остальные части тела. Ведь это как-то неправильно, что ли… Как подглядывать за голыми девками в бане, только еще хуже… Тут ведь можно и пощупать, и погладить, по-настоящему ощутить настоящую бархатистость кожи и упругость молодого тела… Черт! Я почувствовал, как запылали кончики моих ушей, а кровь прилила к щекам. Это ведь тоже не моя реакция? Или? Я совсем запутался: чьи же мысли и желания разгорались чудовищным пожаром у меня в голове? Всё смешалось в доме Облонских: и хочется, и колется, и страшно, аж жуть! Однако, вскоре рассудок взял верх над разыгравшимися чувствами — для чистоты эксперимента я должен был точно знать, что всё у меня получилось! Что я сумею управлять «чужим» телом, «чужими» эмоциями и привычками. Иначе, миссия по спасению деда накроется медным тазом! Едва я вспомнил про деда, как меня вновь обдало жаром: какой же Ваня всё-таки мужественный! Рома, конечно тоже… Но Ваня… У него такие сильные руки… Как я хотела бы, чтобы он меня обнял, прижал к груди, провел рукой… Я почувствовал, как мои соски под гимнастеркой резко набухли и напряглись, ноги крепко прижались друг к другу, а правая рука непроизвольно дернулась в район промежности… Черт! Черт! Черт! Дьявол тебя раздери! Мысли в голове вновь смешались, наполнившись каким-то нереальным сумбуром, словно я пытался разорваться на две части. Сделав глубокий вдох, я вновь взял себя в руки, подавив несвойственные мне «мечты и желания». Но как штырит-то, а? Девчонка-то, похоже, крепко влюбилась в дедулю. С одной стороны, это, вроде бы, нормально — не будет меня теперь с матерью делить. Скажу честно, если бы мне сейчас пришлось бы выбирать, с кем связать свою дальнейшую жизнь, я бы точно выбрал бы мамашку. Как-то прикипел я к ней, что ли… Да и нравится она мне, чего скрывать. Не знаю, любовь это или что? Привязанность, может быть? Но я чувствовал, что вместе нам хорошо. А с Акулинкой я испытывал определенные проблемы, словно пытался ухлестывать за одной из моих учениц из школы… Ведь по возрасту Глафира Митрофановна мне куда ближе — я ж не сопливый пацан, в теле которого очутился, а поживший уже мужик за полтос. И даже она для меня — молодуха, каких еще поискать. Несмотря на смену тела — сознание-то моё прежним осталось. Даже резкое «взросление» как нельзя к месту пришлось, теперь у нас с ней, так сказать, ничья. Но и всё это пока не самое главное. С этим как-нибудь разберёмся. Пока война идёт, даже не хочу над этим заморачиваться. Любовь, конечно, дело хорошее, но… А печать реально работала! Главное теперь не потерять голову, полностью погрузившись в чувства молодой девушки. Нужно оставаться собой, то есть мужиком, даже в таком вот виде. И контролировать своё психическое состояние, пока меня, нахрен, совсем не размотало! Кстати, а мысли о собственных (мужских) чувствах к моим прекрасным хозяюшкам, как-то сумели подавить «мечтания» Акулины о моем старике и реально проветрить голову. Я сделал еще несколько глубоких вдохов, как будто собирался медитировать. Остался еще один момент: я всё-таки должен досконально проверить собственное изменённое тело. А вдруг я неверно воспроизвел какой-нибудь сложный «узел» печати, и вместо прекрасного тела молодой девушки получился какой-нибудь уродливый Квазимодо[2]? Ведь двойник фрица, который я планирую заполучить в итоге, должен был быть просто идеальным. Чтобы его и родная мать от меня не отличила, и никакая тварь из гестапо даже подкопаться под него не могла. Так что прости, Акулинка, но это необходимо! Иначе, я буду постоянно дёргаться и думать, всё ли я правильно сделал? Да ладно, и кого я хочу обмануть? На голенькое красивое молодое тело я тоже был не прочь посмотреть. Я ведь тоже не железный, да и мужик еще хоть куда! Но только не подумайте чего! Всё будет чинно и благородно… Хотя, признаться честно, было очень интересно обогатиться новым опытом: насколько разные ощущения у мужчин и женщин при наступлении этого самого… Твою дивизию! Ну куда меня опять понесло? Всё! Быстрая проверка тела! И только для дела! И обратно в свою «шкурку», уже ставшую такой родной! Иначе, у меня от всех этих превращений и переживаний реально чердак поедет! Но это надо же, прямо как в некоторых фантастических фильмах и книгах где из «мужчины в женщину» или наоборот… Сделав еще несколько глубоких вдохов, я дрожащей рукой залез в нагрудный карман гимнастерки, в который заблаговременно положил маленькое зеркальце. Вытаскивая круглую стекляшку, я случайно задел рукой крупный возбужденный сосок, натянувший грубую ткань, и вновь непроизвольно сжал бедра… Черт! На Акулину длительное воздержание тоже действовало… И еще как действовало! По телу пробежала горячая волна, которая разорвалась в промежности маленькой термической бомбочкой. Не знаю, как трактовать этот выверт моего «двойного» сознания, но та, скопированная печатью женская часть, считала моё прикосновение за мужскую ласку и реагировала свойственным ей образом. Тля! Надо спешить! Иначе я рискую вообще ничего не рассмотреть… Я подвинулся поближе к щели в стене сарая, подставляя лицо под лучики солнечного света. Из зазеркалья на меня взглянула шикарная девушка: черные распущенные волосы рассыпались по её плечам, припухлые и чуть приоткрытые губы, которые игриво покусывали белоснежные зубки, слега раскрасневшиеся щечки… Хватит! Я рывком отодвинул зеркальце подальше от своих глаз. С внешностью всё было в порядке — точная копия и настоящая красавица! И это не могло не радовать! Теперь убедиться, что и с телом нет никаких проблем, и срочно назад. Назад! Иначе, именно это превращение меня окончательно доконает. Перекидывание в женщину долбит как тараном по мужской психике! Я расстегнул пуговицы на вороте гимнастерки и одним резким движением сдернул её через голову, ощутив, как качнулось что-то упругое, чего у меня никогда раньше на этом месте не было. Бросив гимнастерку на сухую солому, я схватился руками за эти небольшие крепкие полушария, почувствовав под ладонями затвердевшие соски Дьявол! Я резко одернул ладони от груди, словно обжегшись. Чего это я творю? Это же сейчас моя грудь! Но было поздно — женское тело, упав на солому, уже изогнулось в сладостной истоме, вновь «распознав» в прикосновении явное мужское участие. Оно хотело продолжения, и мне едва-едва удалось пройти по самому краю, с большим трудом, но всё-таки удержав себя в руках. Я вновь уселся, продолжая тяжело и страстно дышать. Разгоряченное женское тело никак не хотело успокаиваться. Это же вообще полный треш и угар! Больше ни за какие коврижки не буду применять печать «доппеля» на женщинах! Я бы и сейчас этого не делал, но на ближайшие несколько верст не было ни одной живой души. А генеральная репетиция перевоплощения была необходима. Остался последний шаг — проверить и нижнюю часть тела. Нужно довести работу до логического конца, а вдруг у меня вместо ног козлиные копыта и хвост имеется? Я ведь ведьмак, и пользуюсь сугубо тёмными демоническими силами. Ведь недаром же инквизиторы искали хвост у ведьм? А если мне в новом обличии придётся идти в какую-нибудь баню? А там такая хрень обнаружится, которой у оригинала сроду не было? Нет — до конца, значит, до конца! И я вытащил ноги из сапог, ставшими вдруг огромными, решительно выскользнул из висевших пузырем галифе, даже не расстегивая ширинки. Матерь божия, какая же мне чудесная открылась картина! Только вот непривычный ракурс, да отсутствие сами, знаете, чего… Руки так и потянулись потрогать — может это оптический обман зрения… — Акулина! — неожиданно раздался за спиной жутко удивленный голос Глафиры Митрофановны. — Ты чего это голышом по сеновалу скачешь? [1] Масса веществ, вступивших в химическую реакцию, равна массе образовавшихся веществ. При химических реакциях атомы не исчезают и не появляются. Продукты реакции образуются из атомов, содержащихся в исходных веществах. [2] Квазимодо — главный герой романа Виктора Гюго «Собор Парижской Богоматери». Горбатый звонарь собора, в силу яркости созданного автором образа в современном обществе является нарицательным именем физического уродства. Глава 18 1942 г. Третий рейх Берлин Очередное появление трёх нацистов у своей кровати, к которой его пристегнули мягкими кожаными ремнями, Трефилов банально проморгал. Слегка кружилась голова, и болели отбитые рёбра — после неудачного побега с неожиданно очнувшимся Иваном Чумаковым, охрана основательно отметелила беглецов. Хотя после этого и получила жёсткий нагоняй от доктора Хорста, пришедшего от подобного произвола в неописуемую ярость. И, несмотря на стоявший в голове шум от побоев, Бажен Вячеславович понял, что всё ещё представляет для немцев очень и очень большой интерес. Как, впрочем, и Ваня — его бывший студент и помощник. О чём, кстати, нацисты и не догадывались, продолжая отчего-то называя Чумакова гауптманном Кюхмайстером. А вот чем Чумаков умудрился так заинтересовать фрицев, профессор Трефилов поначалу так и не понял, пока они не решили самовольно покинуть предоставленные им «апартаменты». И, вообще, с этим импровизированным побегом всё получилось настолько глупо и спонтанно, что профессору стало стыдно. Ведь это он виноват. Он и только он! За время, проведенное в «клинике» доктора Хорста, Бажен Вячеславович успел уже отчаяться и практически пасть духом. Проходили дни и недели, но Ваня Чумаков так и не приходил в себя. К тому же Трефилов не исключал и того момента, что его бессловесный сосед может оказаться не его бывшим студентом, а именно тем самым гауптманном Кюхмайстером. Ну, ведь случаются в жизни подобные случаи, когда незнакомые между собой люди, не являющиеся даже дальними родственниками похожи как близнецы-братья. И профессор Трефилов, если честно сказать, боялся, что это будет именно так. Зато посещения и беседы Хорста стали куда более часты и навязчивы, словно проклятый немец догадывался, что Бажен Вячеславович водит его за нос и тянет время. К тому же профессор и не знал, что с помощью дара Вилигута этот факт уже давно стал известен чертову немцу, поломавшему профессору жизнь. Однако, Хорст всё еще продолжал придерживаться прежней линии поведения и пока абсолютно не давил на Трефилова. Но когда-то это должно было закончиться. Чудо случилось тогда, когда Бажен Вячеславович уже и не надеялся его дождаться. Ваня неожиданно открыл глаза и настороженно огляделся по сторонам. Когда его взгляд неожиданно скрестился со взглядом профессора, молодой человек вздрогнул, а его зрачки расширились, словно он увидел привидение. А ведь для Чумакова так оно и было — он уже шесть лет как считал своего наставника покойником. — Бажен Вячеславович? — свистящим шепотом произнес он. — Вы? Вы живы? — Ваня! Ванюшка! — Профессор соскочил со своей кровати и кинулся к очнувшемуся ученику, смахивая с глаз слёзы радости. — Как я рад, что это именно ты, а не какой-то там немец Кюхмайстер! — Постойте, Бажен Вячеславович… — Чумаков немного отвернул одеяло и уставился на перевязанную бинтами грудь. — Я думал, что моё ранение смертельно… Похоже, ошибался… А где мы, товарищ Трефилов? — Он, наконец, поднял глаза на учителя. — И где вы были все эти годы? — Точно не зна… — Трефилов начал отвечать на первый вопрос, но замер с открытым ртом, когда до него дошел смысл второго вопроса. — Какие годы, Ваня? Я очнулся после нападения на машину товарища Фролова три недели назад… — Три недели? — Глаза Ивана натурально вылезли из орбит. — Да с того рокового момента прошло целых шесть лет, Бажен Вячеславович! А вы говорите три недели… — Шесть лет? — Смысл произнесённых его учеником слов тоже никак не хотел укладываться в сознание учёного. — Как… шесть лет? — потеряно произнёс он. — Этого не может быть… Я не мог так долго быть в коме… И они мне совсем ничего не сказали… — Может, товарищ профессор! — убедительно произнес Чумаков. — На дворе сорок второй год! Мы воюем… — Кто мы? — уточнил Трефилов. — Неужели в Испании[1] до сих пор ничего так и не решилось? — Какая Испания, Бажен Вячеславович? — С жалостью посмотрел на профессора Чумаков. — В июне прошлого года Гитлер напал на СССР! А до этого была Польша, Дания, Норвегия, Франция… — И Франция? — ахнул профессор. — Франция оккупирована войсками вермахта, — подтвердил Чумаков. — Как и часть нашей Родины, товарищ профессор! — жестко припечатал он. — Немцев нам удалось остановить под самыми стенами Москвы невероятными усилиями! Их отделяли от нашей столицы какие-то жалкие десятки километров! Но мы выстояли, Бажен Вячеславович! Выстояли всем народом и отогнали немца от столицы! — Ох, ты ж! — Схватился за голову учёный. — Сколько же я всего пропустил? — Много, Бажен Вячеславович! Очень много! — подтвердил Чумаков. — Так вы до сих пор точно не знаете, где мы? — Думаю, что в Берлине, — ответил профессор. — В одном из научно-исследовательских институтов «Аненербе». Слышал что-нибудь об этой организации, Ваня? — Еще бы! — Недобро усмехнулся Чумаков. — «Немецкое общество по изучению древней германской истории и наследия предков» — нацистский рассадник убийц, садистов и психопатов-сумасшедших, выдающих себя за настоящих учёных… — Ну, весьма точное определение, — согласился с ним профессор. — Чтобы меня похитить, они не побоялись пойти на убийство сотрудников государственной безопасности! Средь бела дня и в чужой стране! — Не только сотрудников… — Печально качнул головой Иван. — Они не могли вывезти в рейх вашу машину. Слишком громоздка, да и времени у них не было, чтобы её разобрать и изучить… Трефилов побледнел, догадавшись, о чём ему сейчас поведает Чумаков, и не ошибся. — И они её взорвали, Бажен Вячеславович! — продолжил с горечью Ваня. — Мощность взрывчатки была такова, что ваш дом не выдержал… Погибли все, кто находился в нём в этот момент… — Так там же и дети… и старики… — всё еще неверяще выдохнул Трефилов. — Никто! — жестко произнес Чумаков. — Нацисты не люди, поймите это, Бажен Вячеславович — они хуже диких зверей! Для них нет ничего святого! Гитлер недавно сказал, что нужно убивать от трех до четырех миллионов русских в год! А цыган и евреев нужно уничтожить полностью! — Но это же чудовищно, Ваня… — Поэтому нам и надо приложить все усилия, товарищ Трефилов, чтобы этот кошмар не стал нашей реальностью! Они говорили долго, не останавливаясь ни на минуту. Профессор по-настоящему воспрял духом, хотя события, пробежавшие за время его длительной комы, откровенно повергли Бажена Вячеславовича в настоящий шок. Сегодня им везло, доктор Хорст, ежедневно посещающий палату пленников, в этот день так и не появился. Пару раз Ваня прикидывался неподвижным «овощем», когда молчаливый охранник приносил профессору завтрак и обед, который после его ухода Трефилов отдавал очнувшемуся ученику. После проведенных в заточении недель аппетит у Бажена Вячеславовича отсутствовал. А после того, что он узнал из уст Чумакова, и вовсе исчез. Зато Ваня с радостью набрасывался на еду, поглощал её до крошки, едва не вылизывая тарелки. Крепкий организм молодого человека, идущий на поправку, требовал сытной пищи. И Трефилов с улыбкой следил, как с тарелок исчезают блюда. — Что-что, — произнес Иван, отодвинув в сторону пустую тарелку, — а еда у фрицев отменная! Словно в каком ресторане. Нас, когда готовили к заброске, тоже водили в Москве по таким заведениям. Как-то шикарно для узников, не считаете? — А этим, Ваня, профессор Хорст меня хотел подкупить, — улыбнувшись, произнес Трефилов. — Так это всё-таки он стоял за вашим похищением? — уточнил Чумаков. — Да, — ответил Трефилов. — только что-то у них пошло не так, и полная документация моего изобретения была утрачена, либо испорчена. И, скажу тебе по секрету, Вань, она и была неполной. Кое-какие секреты моей работы хранятся только здесь. — И Бажен Вячеславович постучал указательным пальцем себе по лбу. — И они вас еще не пытали? — Изумлённо покачал головой Чумаков. — Нет, пока пытаются купить — предлагают такие условия работы, о которых я дома и не мечтал. А отношение нашей, советской научной братии к моему изобретению тебе, Ваня, хорошо известно — чуть с работы меня не выперли! Да ещё и с «волчьим билетом»! — Ну, вы же не думаете?.. — заикнулся Чумаков, но Трефилов понял его с полуслова: — Ты меня обидеть хочешь, Ваня? Я не согласился на предложения Хорста тогда… А уж теперь, после того, что ты мне сейчас поведал… Хочешь, чтобы меня прокляли миллионы человек? Да я лучше сам в петлю… — Не вздумайте, Бажен Вячеславович! — Сам не хочу, — рассмеялся профессор, — но что с этим всем делать? Как разгребать? Ума не приложу… — А если пытать начнут? Ну, когда поймут, что вы не собираетесь все секреты раскрывать… — Тогда и буду думать, — пожал плечами Бажен Вячеславович. — Повешусь на простыне, вены на руках перегрызу, языком подавлюсь… Способ придумать можно. Но не думаю, что в ближайшее время они решатся… Зря, что ли, деликатесами закармливают? — Указал он на пустую тарелку, до блеска вылизанную Чумаковым. — Так-то да, — согласился Иван, — но как только поймут… — А вот до этого момента нам надо с тобой что-то придумать, — произнёс профессор. — Я ведь только и ждал, когда ты очнёшься. — Согласен, Бажен Вячеславович! — воодушевленно воскликнул Чумаков. — Это по-нашему! По-русски! Будем прорываться с боем… Вот только как? — У меня было время подумать, — произнес профессор, — прикинуть и провести кое-какие расчёты. Правда всё это пришлось делать здесь. — И он вновь постучал себя кончиком указательного пальца по виску. — Было сложно, но зато никаких следов. — Да вы просто настоящий разведчик, товарищ Трефилов! — рассмеялся Чумаков. — Но это правильное решение! Не стоит этим тварям давать даже маленького шанса повторить ваше изобретение. Если это случится… Простите, Бажен Вячеславович, но ваше изобретение может уничтожить весь мир! — нашел в себе силы сказать правду Иван, глядя в лицо своего друга и учителя. — Я прекрасно знаю об этом, Ваня… — Профессор даже спорить не стал. — Скажи, а после того эксперимента ты не пытался… — Воспользоваться приобретенным временем? — Да. Пробовал еще раз войти в то «ускоренное» состояние? — Признаюсь честно, — немного помедлив, ответил Чумаков, — до недавнего времени и не пытался. Как-то боязно было, — признался он, — а вдруг я из него совсем выйти не смогу? — При потере сознания тебя обязательно «выбросит» обратно, — заверил его Трефилов. — Твоё внутреннее течение времени вновь сравняется с абсолютным. В этом режиме можно пребывать лишь в полном сознании и живым. Но ты сказал «до недавнего времени»? — Да, — кивнул Чумаков. — Буквально на днях я встретил одного очень интересного человека, который так же, как и я во время наших первых опытов, умел переходить в ускоренный режим без всяких приспособлений… Он-то и сумел каким-то образом «затащить» меня в это состояние. — Вот так? — спросил Трефилов, а окружающий мир уже привычно замер для Чумакова. На первый взгляд ничего не изменилось, но Иван как-то чувствовал, что это не так. Может быть незаметные глазу мелкие детали отмечались мозгом, такие, как дрожание воздуха над нагретым солнцем подоконником, легкий сквозняк, неожиданно прекративший гонять невесомые пылинки в луче света. В общем, всё это позволило определить Чумакову, что его внутреннее биологическое время весьма ускорилось по отношению внешнему потоку. И еще он ощущал, как начали утекать минутки и часы, приобретенные во время того давнего эксперимента. Сейчас он расходовал остатки личного времени доцента Сергеева, которые не израсходовал в предыдущий раз. Окружающий мир застыл, кроме профессора Трефилова, который тоже вполне вольготно себя чувствовал в ускоренном режиме. — Да, так… — ошеломлённо ответил Иван. — Но как? — Я ведь тоже побывал под действием своего «выделителя-накопителя», — ответил профессор. — Я ведь первый опыт провел на себе. — Точно! А я уже и забыл. — Так вот, — продолжил он, — под действием моего изобретения человеческий организм меняется, приобретая новые свойства и возможности. Их еще долго придётся изучать — многого я не понимаю. Вот сейчас, например, мы с тобой «связаны» и находимся в одном временном потоке. Причем, я использую те же запасы времени, что и ты — «наследие» бедного Андрюшеньки… Земля ему пухом! Возможно, что именно его «потерянное время» и позволит нам спастись из заточения. После небольшого совещания, был разработан план побега, и пленники попробовали спастись. Но запасов «заимствованного времени» отчего-то не хватило, чтобы привести этот план в реальность. Беглецов поймали, основательно поколотили и вернули обратно в палату, для верности пристегнув их к кроватям крепкими кожаными ремнями. Профессор ломал голову — он что-то упустил в своих расчетах. Но вот что? Этого понять он никак не мог. Отчего запас времени так быстро закончился? Естественно, что и винил в неудачном побеге он только себя. — Ну, мы хотя бы попробовали, Бажен Вячеславович, — пытался успокоить его Чумаков, но выходило это плохо. — Мы с вами еще что-нибудь придумаем! — оптимистически заявлял он. А затем появилась уже знакомая профессору троица нацистов. Самый старый из них — Вилигут-Вайстор, не тратя время на долгие разговоры, загипнотизировав русского учёного, вломился Трефилову в голову словно к себе домой. На этот раз он не боялся «заблудиться» в спутанном сознании Бажена Вячеславовича — теперь оно была кристально чистыми и ясным. Сколько продолжалась это «мягкая пытка» профессор сказать не мог. Но после того, как чертов старик покопался в его голове, он чувствовал себя неважно, словно разом лишился последних сил. «Что же это старый козел смог узнать? — медленно размышлял Трефилов — мысли бежали вяло, словно вязли в вязком киселе. — Сумел раскрыть тайну создания „накопителя“? Или нет?» Но, судя по интересу, с которым фрицы склонились над его кроватью, сейчас они сами обо всем этом поведают. — Как вы себя чувствуете, Бажен Вячеславович? — Первым открыл рот конечно же Хорст. — Вашими молитвами, герр Хорст, — недовольно проворчал Бажен Вячеславович. — Хреново я себя чувствую! Что за опыты надо мной ставил этот старик? Вайстор, если я ничего не путаю… — О, нет — не путаете! — Вилигут расплылся в самой доброжелательной улыбке, какую только сумел из себя выдавить. — Карл-Мария, — напомнил он, как его зовут. — Для друзей — просто Карл! — И когда это мы успели подружиться, уважаемый? — желчно проскрипел профессор, с трудом приподнимаясь на локтях. Большего, к сожалению, не позволяли ремни, удерживающие учёного. Смотреть в лежачем положении на лица его гребаных мучителей было неудобно. Хорст мгновенно подсуетился, приподнимая подушку, и профессор облегченно навалился на нее спиной. — Неужели мы подружились в моей голове, куда вы вероломно вторглись без всякого разрешения! — делая вид, что вскипает, громко и с вызовом произнес Бажен Вячеславович. — Или настоящие арийцы всегда поступают подобным образом? Ну, да — вы же напали на Советский Союз тоже без всякого объявления войны! — О! вы уже знаете об этом? — Удивленно приподнял брови Хорст. Профессор понял, что прокололся. Немцам сразу стало понятно, кто бы это мог сделать. Ведь кроме Ивана некому. Надо было молчать до последнего…. Хотя, какая сейчас разница? Ведь они вместе пробовали сбежать — значит, действуют заодно. И, значит, гауптманн Кюхмайстер не тот, за кого себя выдаёт. А еще этот чертов гипнотизер Вилигут покопался в голове у него в голове, что он сумел оттуда выудить, большой вопрос… [1] Гражданская война в Испании (1936 — 1939) — вооружённый конфликт на основе социально-политических противоречий между лево-социалистическим (республиканским) правительством страны, поддерживаемым коммунистами, и поднявшими вооружённый мятеж право-монархическими силами, на сторону которых встала большая часть испанской армии во главе с генералиссимусом Франсиско Франко. Последних поддержали фашистская Италия и нацистская Германия, на стороне республиканцев выступил СССР и добровольцы-антифашисты из многих стран мира. Война закончилась победой националистов и установлением военной диктатуры Франко. Глава 19 Ну вот, так и знал! Как не шифровался, а спалился ты всё-таки со своим колдовством, товарищ Чума! От неожиданного окрика Глафиры Митрофановны я инстинктивно (только «инстинкты» были чужими) прикрыл руками крепкую девичью грудь, вновь почувствовав под ладонью твердые соски, и скрестил ноги, закрывая промежность. — Мама! Чего пугаешь? — вылетело из меня само по себе. Похоже на реакцию Акулины, я-то совсем другое собирался ляпнуть. Но первая реакция Глафиры меня весьма порадовала. Если уж мать не сумела отличить меня от родной дочери, то фрицы всяко не сумеют распознать подмену. — Пугаю? Чего это ты удумала? — вновь повторила мамашка, шаря внимательным взглядом по пыльной соломе. — Вместо того, чтобы дурью в соломе маяться, шла бы лучше… И вот тут её взгляд упал на мою разбросанную одежду. Ляха-Натаха! Её аура неожиданно полыхнула таким чудовищным всполохом ревности и жутчайшего разочарования, что мне едва глаза, нахрен, не выжгло! Как она сумела удержаться, и не прибить меня тут же, на месте, я вообще не представляю. Вот это женщина! Вот это железные нервы! Ведь любит она меня — ведовской промысел не даст соврать. Но и переходить дорогу родной дочери, ломая её счастье никогда не будет. Семья для неё не пустой звук. За семью она и жизни своей не пожалеет, и сумеет обуздать свои чувства, вспыхнувшие, как она считала, так глупо и не вовремя. — Покувыркаться, значит, перед отъездом надумали, молодые? — с каменным лицом произнесла она, не дернув ни едиными мускулом. Даже голос не дрогнул. Но я-то знал, что сейчас творится у неё на душе. И только потухшие вмиг глаза, из которых, как мне показалась, мгновенно «ушла жизнь», её выдавали. — Дело, конечно, хорошее… — выдавила она. — Детки пойдут, и потерянный бабкин дар, возможно, когда-нибудь к ним вернётся… Всё хорошо… Я стоял ни жив, ни мёртв, продолжая закрываться руками, и не зная, что же предпринять. Мне хотелось кинуться к ней, обнять, поцеловать… Сказать какие-нибудь слова утешения, что чувства её не растоптаны и я… Ну, не в таком же виде, честное слово! Сейчас мне как-никогда хотелось провалиться сквозь землю от стыда. Надо же было так подставиться? И чего, спрашивается, с печатью в лес не ушёл? «Отсканировал» бы Акулинку, а сам бы оборачивался где-нибудь подальше от Гнилой балки. Но вот, как всегда, оказался крепок задним умом. И как мне теперь всё это разруливать? — А ты чего в засаде сидишь, Рома? — с горечью в голосе (которую просто так и не распознать, не будь я ведьмаком) произнесла она. — Вылазь, зятёк, не забижу! Я ведь Акулинке тоже счастья хочу! Пусть у неё всё будет не так, как у меня… — Неожиданно голос Глафиры дрогнул — обуревающие её чувства наконец-то прорвались наружу через ту «железную стену», которую она выстроила. — Выходи, зятёк, не будь трусом! Дай поздравить тебя… — Мама! Ну, чего вы так разорались? — теперь уже за спиной Глафиры Митрофановны раздался голос Акулины. — Всю живность во дворе распугали! А я только… — Она шагнула под тень навеса и замерла, во все глаза пялясь на мою нагую фигуру. Вернее, на свою. — Как это, мам? — Ошарашенно прошептала она, тыча в мою сторону пальцем. — Доча-ик? — Глафиру Митрофановну наконец-то проняло по-настоящему — жуткой икотой. Она больше не смогла вымолвить ни слова, судорожно вздрагивая от очередного сокращения диафрагмы. А что творилось у неё в душе, я видел по бешенному изменению цветов ауры. Чего там только не было понамешано: и затухающая ревность, и ярко вспыхнувшая надежда, и вернувшаяся любовь — всего не перечислить. — Да я это, мам! Я! — выдохнула девушка, подходя ко мне поближе. — А вот это вот кто? — Нет, мам! Я — это я! — Раз уж деваться мне было всё равно некуда, я решил перевести всё в шутку, если это вообще возможно. — А вот это вот кто? — И я скопировал жест Акулины, ответно ткнув указательным пальцем в её направлении. — А ведь действ-ик-тельно, — не переставая икать, Глафира Митрофановна переводила взгляд с дочери на меня, и с меня на дочь. — Кто же-ик-вас настоящая? — Ты чего, мам?! — одновременно и в унисон обиженно воскликнули мы с Акулинкой. — Родную дочь не узнаёшь? Я же настоящая! — Ну, Рома-ик! Ну, шутн-ик! — нервно рассмеялась мамашка, икая, как заведённая. — Освоил-так-ик печат-ик двойн-ик-ка! — Рома?! — Глаза Акулины стали размером с чайные блюдца. — АХ, ты, негодник такой! Ты это меня… своими руками лапал? — И девушка густо покраснела, словно её лицо мгновенно залило красной краской. — Так он тебя-ик прямо сейчас лапа-ик-ет! — Глафира Митрофановна уже сотрясалась не только от икоты, но и от безудержного смеха. И неизвестно еще от чего больше? Но то, что из её глаз безвозвратно ушла безнадега и тоска — факт. Ну, хоть так. Это уже хорошо! А то мне как-то не по себе стало после всего случившегося. Может быть, вообще мне сейчас ей признаться в своих чувствах, раз Акулина на меня больше не западает? Нет, не буду — мало ли, чем закончитья моя прогулка в Берлин. А вдруг сгину? Зачем давать ей несбыточную надежду на счастье? Её жизнь и без того сильно била, а я тут еще и я добавлю… — Дурак какой-то! — в сердцах выкрикнула Акулина. — Сейчас же прекрати! Прекрати, кому говорят! — Всё-всё! Сейчас обратно превращусь! — Я примиряюще выставил руки перед собой, а отпущенные груди с возбужденными сосками качнулись, вызывая страные ощущения. Я помимо воли опустил глаза, чтобы, так сказать, оценить: чего это там у меня качается? Непривычно же! — Не смотри! — раздался вопль девушки, лицо которой буквально полыхало от смущения. — Гадкий! — И она, уже привычно для меня, закрыла лицо руками и, не глядя, вышла из сарая. — Прости, Акулина! — крикнул я ей вслед. — Это было просто необходимо… — А ловко у тебя получилось, Рома! — Глафира Митрофановна наконец справилась не только с икотой, но и со своими чувствами, вновь превратившись в привычную мне мамашку. — Я ведь и не поняла в первый момент, что это ты… Да и во второй тоже не поняла. А ведь я — её родная мать! Значит, идеально действует твоя печать! — Она подошла поближе, пристально меня разглядывая. — Даже маленькая родинка под грудью имеется, — прикоснулась она пальцами к темному пятнышку. — Молодец! Отличная работа, ведьмак! — Спасибо, Глафира… — Я нежно взял её за руку, забыв даже, что я нахожусь в образе её дочери. — Твоё мнение для меня очень важно… Она не выдернула руку из моей ладони, а лишь проницательно взглянула мне в глаза. Похоже, что она тоже наплевала на мой внешний вид. Некоторые время мы молча смотрели друг на друга, пока она, наконец, не произнесла с низкой хрипотцой в голосе, всё-таки убрав руку из моей руки: — Значит, ты уже готов, Рома? — Да, я готов, — уверенно ответил я. — Завтра утром я уйду… Жаль, что с Акулинкой так получилось… — На этот счет не переживай — всё с ней будет хорошо! — печально улыбнулась Глафира Митрофановна. — А вот ты береги себя, Ром… Нам тебя будет очень не хватать… — Её голос прервался, и она резко отвернулась, скрывая навернувшиеся на глаза слёзы. Я хотел обнять её, но не решился сделать это в том облике, в котором находился в данный момент. Да еще и голышом. Поэтому я отдал «приказ» на дезактивацию печати доппельгангера. Пребывание и дальше в этом женском теле стало для меня просто невыносимым. — Я обязательно вернусь, Глафира… Я тебе это обещаю! — только и сумел произнести я. В горле у меня тоже застрял предательский комок, который я всё никак не мог проглотить. — Именно мне обещаешь? — с какой-то затаённой надеждой произнесла хозяйка моей души, продолжая стоять ко мне спиной. — Именно тебе… — произнёс я ломающимся от трансформации голосом, который стал грубее и ниже тоном. — И только тебе, Глаша! — Я шагнул вперед и, наконец-то, обнял её, крепко прижав к своему телу, уже ставшему мужским. — Как же давно я хотел это сделать, любимая! — прошептал я ей на ухо. — И сейчас меня уже ничто не удержит! — Но я же… — Она обернулась ко мне, не в силах поверить в то, что я произнес. — Не надо слов… — Я закрыл ей рот поцелуем. Мне было всё равно, что она скажет. Я даже знал, что она хотела сказать — уловил её мысль с кристальной чёткостью. Но и это меня бы не остановило. Она была той единственной женщиной, с которой я хотел бы прожить всю свою дальнейшую жизнь, какой бы она ни была! И никакие силы — ни божественные, ни демонические, не смогли бы меня сейчас остановить. Любовь полыхнула такой чудовищной страстью, от которой могли заняться огнем даже солома и деревянный сарай. Но нас не остановил бы в этот момент даже огонь преисподней. Наша любовь была куда горячее. Не размыкая губ и объятий, я увлек Глафиру на душистое сено. И весь мир для нас просто исчез, растворился в незабываемом водовороте любви, нежности и страсти. Даже само время словно бы сошло с ума вместе с нами, одновременно то ускоряясь до сущих мгновений, то растягиваясь на тысячелетия. Не существовало больше ничего и никого, кроме нас двоих, да и нас тоже не существовало — мы слились, словно две потерянные когда-то половинки единого целого… — Ты правда вернёшься, Рома? — спросила меня Глафира, когда мы уже расслабленно лежали, прижавшись друг к другу. — У тебя есть сомнения, родная? — ехидно поинтересовался я, прищурив один глаз. — Я боюсь тебя потерять… — призналась она тихо. — Боюсь так, как никогда до этого не боялась… — После всего, что мы с тобой тут наизобретали? Да я теперь даже из фарша восстановлюсь! — Я всё равно за тебя боюсь… — прошептала она, уткнувшись мне в плечо. — Я же ведьмак, милая. Ты забыла? — Я поднял руку и шутливо, но торжественно произнёс: — Что бы со мной не случилось, я клянусь, что вернусь к тебе, моя любовь! Того, что произошло следом за моими словами, ни я, ни Глафира, не могли и предположить — моя поднятая рука неожиданно полыхнула ярким изумрудным свечением, видимым даже в обычном, а не магическом «спектре». Глаша ойкнула, а мои глаза натурально так вылезли на лоб. — Что за ерунда такая? — хрипло произнес я, рассматривая «потухшую» руку. Никаких неприятных и болезненных ощущений я за собой не замечал. — Она сработала… — изумленно прошептала Глафира Митрофановна. — Клятва твоя — магической стала… — Это как так вышло? — обеспокоенно уточнил я. — Я ведь ничего для этого не предпринимал… — Мать говорила, что в исключительных случаях сами Владыки Первородного Хаоса могут «заверить» клятву ведьмы… — А это еще кто такие? — Моему удивлению не было предела. — Тоже какие-то демоны? Ну, типа князей ада? — О, нет, — усмехнулась Глаша, — они не имеют к аду никакого отношения. И к Богу тоже. Это некая «третья сила», функции которой весьма туманны. Мать так говорила, — пояснила она. — Интересно, а откуда она это взяла? Я не встречал подобной информации ни в веде, ни в лете. А чином я уже перерос твою мать. — Не знаю, — пожала обнаженными плечами Глаша, — у неё были свои секреты, которыми она не собиралась делиться ни с кем. А Владыки Хаоса, с её слов, существовали до сотворения мира, и будут существовать после его разрушения. И то, что с тобой сейчас произошло — на самом деле большая редкость. — Ну, вот, а ты боялась! — с оптимизмом произнес я. — Если уж какие-то там могучие владыки хаоса поверили мои словам — значит, я точно вернусь! Глафира Митрофановна пристально посмотрела мне в глаза, а после с чувством произнесла: — Ну, ты всё равно себя береги — не расслабляйся! — Ага, на владык хаоса надейся, а сам не плошай! — перефразировал я известную пословицу. — Вот именно! — произнесла она, положив мне голову на грудь. — До сих пор не могу поверить своему счастью… Что ты со мной… — Как? — притворно воскликнул я, поглаживая еще по шикарным тёмным волосам с иссиня-черным отливом. — До сих пор не можешь поверить? — Угу! — Уткнулась она мне лбом в подбородок. — Ну что ж… Придётся тебе это доказать еще разок… Чтобы ты уже точно не сомневалась… Когда кровь в висках перестала стучать бешенным молотобойцем, а дыхание выровнялось, мы с Глафирой нашли в себе силы, чтобы одеться и вернуться в дом. Акулины нигде не было, похоже, обиделась девчонка после моей «голой вечеринки» и убежала подальше. Наверное, в лес. Это, с одной стороны, было нам на руку — не известно, что бы она устроила, если бы застукала нас с Глафирой за этим самым… Ну, вы понимаете. А за то, что с ней может что-нибудь случиться в лесу, я абсолютно не переживал — леший не даст. Приглядит, если что. Ведь в его вотчине ничего без его ведома не делается. Да и братишка Лихорук отсутствовал. Тоже, небось, приглядывает за девчушкой. Я мысленно «скользнул» по нашей с ним магической связи, спрашивая, где он. Злыдень отозвался мгновенно, перебросив мне в голову «картинку» идущей по лесу Акулины с полным лукошком больших белых грибов. Вот она оказывается, как нервишки решила подлечить. Молодец! Чего зря скандалы на ровном месте устраивать. Вернётся, извинюсь еще разок. И Лихорук не подкачал — понял, где он сейчас полезнее всего будет. Я, сообщив Глаше, что с Акулиной всё в порядке, отправился в свой угол. Нужно было собрать кое-какие вещички перед дальней дорогой. И заготовить набор необходимых печатей. Ввиду того, что каналы у меня теперь никудышние, и вывод магической энергии через них дело не быстрое, я решил заранее воспроизвести сложные заклинания на каком-нибудь носителе. А затем постепенно напитать их силой, учитывая пропускную способность собственных меридианов. Самое простое — нарисовать печати на бумаге. Однако у такого способа был один существенный недостаток — бумага плохо удерживала силу. Методом проб и ошибок (ни в веде, ни в лете об этом, почему-то, не упоминалось) удалось выяснить, что заряженные печати полностью теряли эффективность через пять-семь дней, и сам носитель приходил в полную негодность. Бумага буквально рассыпалась прахом, как будто ей лет под тыщу, не меньше. Но мне надолго и не надо, хватит и нескольких дней, пока я найду достойного кандидата для копирования. Для начала я собирался посетить лагерь партизан и уточнить у них информацию, где на данный момент дислоцируются подразделения противника. Тарасовке новое нашествие врага теперь не грозило, поскольку и сама деревня, и железнодорожный узел, и дороги — всё перестало существовать. Леший постарался на совесть. И, если не знать, что здесь когда-то проживали люди, ни за что не догадаешься. И оставлял я своих ненаглядных красавиц (теперь же я относился к Акулине, как к собственной сестре, либо дочери. Да и по возрасту, учитывая мои реальные годы, она мне в дочки годилась) со спокойным сердцем — есть кому за ними приглядеть-помочь. Уж кто-кто, а лесной владыка их в обиду не даст! Да и с голоду помереть тоже — лес, он ведь настоящий кормилец. Именно это и продемонстрировала Акулина, притащив целую корзину отборных грибов. Не иначе, как сам леший ей их под ноги подсовывал. Вернулась девчушка веселой, спокойной и без всяких ненужных закидонов. Видимо умиротворяющая прогулка по лесу пошла ей на пользу. — Ты уж извини меня, Акулина! — повинился я перед девушкой, когда она вошла в дом. — Мне обязательно надо было проверить… — Не переживай, Рома, — беспечно отмахнулась она от меня, — это я дура… Всё о себе, да о себе… как какая-то мещанка-единоличница… когда вокруг такое… Если для дела нужно… для нашей победы… для освобождения Вани… — При имени моего старика её щечки слегка заалели. — Я готова повторить! — решительно произнесла она, гордо вскинув голову. — Спасибо тебе, родная! — Даже меня растрогала её пылкая, но слегка сумбурная речь. Я подошел к девушке, обнял её и поцеловал в лоб. Она прижалась ко мне и, роняя слёзы, произнесла: — Ты правда его спасёшь? Ваню… — Сделаю всё возможное! Клянусь! — Ни Акулина, ни Глафира не видели, как моя правая рука, скрытая спиной девушки, вновь сверкнула «изумрудом». Неизвестные мне владыки хаоса вновь среагировали на мою клятву. Честно говоря, странно всё это. Как бы за такое внимание со стороны столь могущественных сущностей расплачиваться не пришлось. Но я и не собирался нарушать своим клятвы. Ради их исполнения я пойду до конца, кто бы ни стоял на моём пути! Вечер пошел тихо-мирно, как в настоящем семейном кругу, за большим столом под жареную с грибами картошечку. А с утра я, закинув собранный вещмешок за спину, пошагал в сторону леса, наскоро обняв дорогих моему сердцу женщин. Проявившийся рядом со мной Лихорук тоже получил свою долю объятий и поцелуев. За время, проведенное с нами под одной крышей, к злыдню все настолько привыкли, что считали и его членом семьи. — Ну, всё, красавицы! Долгие проводы — лишние слёзы, — сказал я на прощание, обняв двух женщин, ставших мне родными в этом мире за столь короткое время. — Люблю вас! Берегите себя, мои хорошие! — Это ты себя береги! — с тщательно спрятанной грустью в глазах ответила мне Глаша. — А мы уж справимся как-никак. — Возвращайся, Рома! И Ваню попытайся спасти! — уже мне вслед прокричала Акулина, а Лихоруку, всё еще стоявшему рядом с ней, прошептала на ухо: — Помоги ему, Лишенько! И Ваню спасти, и не сгинуть… Лихорук понятливо кивнул огромной головой, и косолапо засеменил за мною следом. — Ждите меня, девчонки, и я вернусь! Вернусь обязательно! — Я обернулся, махнул им рукой и открыл чудесную тропинку лешего, которая должна была вывеси меня в ближайшие окрестности лагеря партизан. — Мама, ну вы чего? — Когда за моей спиной сомкнулись кусты, произнесла Акулина, заметив слёзы в глазах матери. — Он вернётся, вот увидишь… — Люблю я его, доча… — неожиданно всхлипнула Глафира Митрофановна. — Больше жизни люблю, дура такая… И… и у меня задержка… уже несколько недель задержка… Значит… было что-то между нами тогда… по крайней мере со мной… — И ты ему не сказала? — Акулина ошалело посмотрела на мать, догадавшись что она имеет ввиду. Та лишь качнула головой из стороны в сторону, выдохнув: — Зачем ему лишние переживания, доча? — Так это… мам… у меня братик, что ль, будет? — Или сестричка… — Сквозь слёзы улыбнулась Глафира Митрофановна, обнимая дочь. — От него… И они вместе заревели в голос, прижавшись друг к другу. Глава 20 1942 г. Третий рейх Берлин Хорст, недовольно нахмурившись, переглянулся со стариком-магнетизёром. — Я вам так скажу, Бажен Вячеславович, мы — люди науки, и далеки от всего этого… — произнес он максимально нейтральным тоном, но отчаянно жестикулируя руками. — Мы далеки как от войны, так и от международной политики. Дело настоящего ученого — двигать вперед науку! — Продолжал он втюхивать лажу и развешивать лапшу на уши русского профессора. «Как же, знаем мы ваших ученых, далеких и от войны, и от политики! — подумал Бажен Вячеславович, вспоминая о чудовищных преступлениях нацистов, о которых ему недавно поведал Ваня Чумаков. — Так что не надо „свистеть“, господа нацисты», рассуждая о чистой науке, ради самой науки! Не на того напали, ироды!' — Так что вам от меня нужно, господа? — произнёс вслух Трефилов, решив немного подыграть своим похитителям. — С головой, как вы поняли, у меня большие проблемы. Мне сейчас трудно сосредоточиться даже на чем-то простом, не говоря уже о глобальных вещах… И это все на вашей совести, герр Хорст! — обвиняюще произнес Бажен Вячеславович, ткнув пальцем в профессора. — Зачем было меня избивать? Вот, опять голову разбили! Боюсь, что мне теперь уже не восстановиться… Возраст… Здоровье… Я, к вашему сведению, далеко не мальчик, господа хорошие! — Герр Трефилов, Бажен Вячеславович, простите моих нерадивых помощников! — Вновь картинно «заломив руки», буквально рассыпался в извинениях Хорст. — Если бы я знал, что так выйдет… — Лучше бы просто меня пристрелили! Чтобы долго не мучился! — едко произнес Трефилов, наблюдая за реакцией эсэсовца. Так-то попытка побега — это очень серьёзный «залёт», после которого профессор ожидал таких же серьёзных последствий (избиение охраной не в счёт). Но их, к его изумлению, не последовало. Видимо сведения, содержащиеся в его голове, имели для фрицев куда большую ценность, на которую он не рассчитывал. После его слов Волли, хотевший что-то произнести, неожиданно поперхнулся, беззвучно хлопая ртом, как выброшенная на берег рыба. — Вы же, немцы, именно так привыкли поступать, если что-то идет не по вашему плану? — Трефилов продолжал резать правду-матку, стараясь прощупать, до какой черты Хорст готов терпеть его несносные выходки. Как бы там ни было, но и этот его «взбрык» доктор Хорст проглотил за милую душу. Чего нельзя было сказать об остальных его спутниках, буквально пронзающих Бажена Вячеславовича ненавистными взглядами. Но и они терпели за милую душу! Значит, изобретение профессора Трефилова кто-то из их начальства очень высоко оценил. Скорее всего, этим «кем-то» был рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер. Иначе, отчего же Хорст так пыжится, стараясь склонить русского учёного к сотрудничеству и, не морщась, проглатывает все его идиотские выходки. Даже попытка побега не заставила их пойти на крайние меры. — У вас превратное мнение о немцах, герр Трефилов! — Хорст сделал вид, что очень сильно обижен. Однако, выдержка ему не изменила и на этот раз. — Я надеюсь, что когда вы получше нас узнаете, ваше мнение в корне изменится! «Ага, как же, держи карман шире!» — вновь пронеслось в голове Бажена Вячеславовича. После того, как Чумаков поведал обо всех бесчинствах, которые творят вот такие деятели от науки в белых халатах, его мнение никоим образом не изменится! Правда, если к нему применят пытки… Трефилов не был уверен, что сумеет их выдержать. Пока Хорст всё еще пытается приманить его «сладким пряником», а вот что он будет делать, когда в ход пойдет кнут? Профессор не знал, да и откровенно этого побаивался. Он никогда не был, и даже не представлял себя героем и мучеником…Впрочем, он решил посмотреть, что же на этот раз приготовила для него жестокосердная судьба. — Бажен Вячеславович, — примирительно произнес Хорст, — давайте договоримся: до вашего полного излечения не поднимать настолько злободневных тем. Нервное истощение, которое вы, несомненно, заработаете во время подобных «дебатов», явно не будет способствовать вашему дальнейшему выздоровлению… — Не я это первым начал, герр Хорст! — Не упустил Трефилов момента, вогнать еще одну острую шпильку в самолюбие немца-профессора. — Но я согласен, оставим на время эту скользкую тему. — Вот и хорошо, Бажен Вячеславович, — довольно произнес Волли. — Я рад, что мы хотя в этом вопросе сумели договориться! — Если у вас все, — тяжело вздохнув и вновь опав на подушку, произнес Трефилов, — мне нужно отдохнуть. Не знаю, что сделал со мной ваш коллега, но я остался абсолютно без сил. — Мы с радостью предоставим вам такую возможность, Бажен Вячеславович! — Согласно закивал головой Хорст, вновь натянув на лицо приветливую улыбку. — Ответьте, пожалуйста, на один единственный вопрос, и мы с коллегами оставим вас в покое… — Валяйте, господа нацисты… — вяло кивнул профессор. — Но я не обещаю, что знаю на него ответ. Или помню… — добавил он через мгновение. — С головой у меня совсем плохо… стало… — изображая из себя умирающего лебедя, прошептал профессор, как будто из последних сил. Хорст еще раз переглянулся с Вилигутом, и тот едва заметно мотнул головой. — Хорошо, не буду вас больше мучить, Бажен Вячеславович, — Волли сделал вид, что пошёл на попятную, — но мы серьёзно с вами поговорим, когда вам станет лучше. Мои ребята действительно перестарались… — «виновато» добавил он, пряча глаза. — У вас так всегда… — просипел Трефилов и закрыл глаза. — Отдыхайте, Бажен Вячеславович! — пожелал профессору Хорст. — Мои врачи будут непрестанно следить за вашим здоровьем. На это Трефилов ничего не ответил, продолжая оставаться безучастным к словам нациста. — Тебе не кажется, Волли, — рассерженной змеёй прошипел Левин, когда эсэсовцы покинули палату, — что он над нами издевается? — Нет, — мотнул головой Волли, — мне не кажется — я это точно знаю! — Так не пора ли заканчивать водить хороводы вокруг этого несносного унтерменша? — раздраженно поинтересовался Рудольф. — Я, конечно, не хочу лезть в твою епархию Волли… Но, ты сам понимаешь, что мы теперь с тобой в одной упряжке. — Ребятки, не ссорьтесь! — Довольно улыбаясь, словно кот, обожравшийся сметаны, произнес пожилой боигадефюрер СС, когда нацисты всей компанией ввалились в личный кабинет Хорста и расселись на креслах. — Послушайте лучше старика, только что побывавшего в голове этого русского. И вот что я вам скажу, мои друзья — вы ничего от него не добьётесь… — Карл нарочно сделал паузу, чтобы насладиться произведённым эффектом. — Не добьётесь ни кнутом, ни пряником, — продолжил он, глядя в изумлённые лица своих «коллег». — Почему? — проронил Хорст, нервно поигрывая желваками. — Ведь в Советском Союзе его совершенно не ценили! Его едва не лишили преподавательской деятельности и чуть не отправили в тюрьму… А мы создадим ему все условия для плодотворной работы! Почему же он сопротивляется, Карл? — О-о-о! — с усмешкой протянул пожилой генерал. — Это всё «загадочная русская душа», — последние слова «о душе» Вилигут произнёс по-русски. — Она является полной противоположностью немецкой рациональной традиции. Русские порой сами себя не понимают. Так и этот Трефилофф предпочтёт сдохнуть в жутких мучениях, чем пойти на сотрудничество с нами. Хотя от этой коллаборации была бы только польза. В общем, не буду долго распинаться, камрады, но вы от него ничего не добьетесь. Примите это как данность. — И что же мне с этой данность делать, Карл? — воскликнул Волли, с надеждой глядя на старика. — Рейсхфюрер четко дал понять, чего он ожидает от этого проекта. — Есть у меня один вариант, мой мальчик, если нельзя принудить человека ни силой, ни уговорами… — Ты же непревзойденный магнетизёр, Карл! — неожиданно вспомнил Хорст. — Ты же можешь приказать ему под гипнозом? — Если бы он был обычным человеком, не было бы проблем, — качнул головой Вилигут. — Но его организм уже изменен… — Но ведь ты его только что гипнотизировал! — не сдавался Волли. — Да, загипнотизировал, — не стал с ним спорить Вилигут. — Только всё моё влияние слетело, едва я утратил непосредственный контакт с гипнотизируемым объектом! Другими словами, я должен постоянно находиться «в голове» у этого русского и безотрывно его контролировать… — Так может… — Заикнулся Хорст. — Нет, Волли! И не проси! — Мотнул головой колдун. — На такое воздействие мне не хватит ни физического, ни психического здоровья. А если я ненароком ослабну настолько, что уже и этот русский сможет установить надо мной контроль? Ведь наши разумы в такой момент находятся в плотном соприкосновении друг с другом. Стар я уже для таких фокусов… — Что же тогда делать? — схватился за голову Хорст. — Ты же говорил, что у тебя есть еще один способ? — с надеждой произнёс он. — Да, есть, — степенно ответил Вилигут. — Только для его претворения мне нужно как следует подготовиться… — И что же это? — поинтересовался Левин, молчавший до сей поры. — Это колдовское зелье, — ответил старик. — Им пользовались еще мои предки, чтобы навязать свою волю побежденным в магических схватках вражеским чародеям, которым они милостиво позволили жить. «Туман разума» — зелье полного подчинения. — Так чего же ты молчал, Карл? — подскочил со своего места доктор Хорст. — Как его получить, этот твой «Туман разума»? Или оно у тебя есть в готовом виде? — Если это было так просто… — Усмехнулся бригадефюрер СС. — У него очень сложная формула и масса редких ингредиентов. А где достать некоторые из них, я просто ума не приложу. — Не переживай, дружище, — вновь вмешался в беседу начальник зондеркоманды. — У моих парней, да и у меня самого, большой опыт в поисках редких, а, подчас, и вовсе сказочных вещей. Составь подробный список, а дальше будут работать мои специалисты. — Договорились! — проскрипел старик. — А теперь, ребятки мои, пошарив в памяти Трефилоффа, я могу вам сообщить, кем же является наш пресловутый гауптманн Кюхмайстер. И почему он так охотно сорвался в побег с этим русским учёным, едва придя в себя… — интригующе сообщил колдун. — Серьёзно? — обрадовано воскликнул Левин. — Я уже всю голову сломал, раздумывая над этой аномалией! — И кто же он на самом деле? — нетерпеливо поинтересовался Хорст. — Ваши предположения на его счет оказались верными, — немного потянув кота за хвост, чтобы насладиться собственной значимостью, наконец-то ответил старик. — Он русский… — Дрекруссишьшвайн (грязная русская свинья)?! — в сердцах выругался Левин, хлопнув ладонью по столу. — Я так и знал! Русский шпион? — Да, — степенно кивнул Вилдигут, — он профессиональный разведчик — лейтенант — государственной безопасности. В их табели о рангах он как раз и равен нашему гауптаманну. Он, как мы и предполагали, был специально заброшен в наш тыл, а затем специально внедрен в штаб 13-ой танковой дивизии… — С какой целью, Карл? — Левин просто поедал глазами пожилого генерала, так ему хотелось разобраться с этим мутным вопросом. — Вот этого, как раз я и не узнал, — качнул головой старик. — Эта тема не поднималась ни Трефилоффым, ни лже-Кюхмайстером. Но самое интересное, господа офицеры, не в этом… — И Вилигут вновь взял длительную паузу, с удовольствием поглядывая на «учеников». — Не томи, старина! — первым ждать ответа надоело Левину. — Что там еще такого, интересного? — Самое интересное, — продолжил бригадефюрер СС, — что этот русский шпион — Иван Чумаков — это его настоящее имя, в тридцать шестом году был одним из учеников профессора Трефилоффа и участвовал в его экспериментах! Он же был одним из двух первых испытателей машины. И он же единственный, оставшийся в живых после эксперимента, неожиданно вышедшего из-под контроля. Во что превратился второй подопытный, мы с вами, друзья мои, видели на фотографиях из архива Волли. — Подожди! — в сильном смятении воскликнул Левин. — Уж не хочешь ли ты сказать, что задачей русского шпиона было освобождение Трефилоффа, а не поддержка ведьмака из Тарасоффки? Но как они сумели всё так обставить, что мы сами притащили его сюда? Нет, это не укладывается у меня в голове! — Я ничего не хочу сказать, Рудольф, поскольку не знаю, — ответил Вилигут. — Но, на мой неискушенный взгляд, не слишком ли много совпадений? К нам внедряется русский шпион, не только лично знающий профессора, но и обладающий рядом фантастических возможностей — практически полноценный маг, пусть слабый и неопытный. И если бы не сорванная попытка побега… Я вообще, думаю, что она провалилась только из-за какой-то досадной оплошности — ошибки в расчётах, — поделился старик своими соображениями. — В общем, если бы не эта случайность, — продолжил он прерванную мысль, — мы бы никогда больше не увидели ни русского профессора, ни русского шпиона. Нам всем несказанно повезло, друзья мои. Иначе бы мы остались, как говорят сами русские, у разбитого корыта, — последние слова старик вновь произнес по-русски. — А если они опять надумают сбежать? — подал голос Волли. — Не сумеют, — покачал головой старик, — их резервы пусты, а доступа к машине, чтобы пополнить запасы «времени», у них нет… — Так может, нам поймать их на этом? — предложил Хорст. — «Подкинуть» такую мысль? А? Чем не вариант для очередного побега? Ну, а бежать мы им естественно не дадим — только пусть соберут эту чертову установку! — Предлагаю не спешить, друзья мои, — посоветовал бригадефюрер СС. — Пусть «промаринуются» как следует… И не лишай их общества друг друга, Волли — пусть эти русские «дозреют» совместно. А мы с вами пока займемся «Туманом разума». С его помощью можно будет вложить им в головы что угодно! Чем не план, ребятки? — Вилигут поочередно взглянул на Волли и Рудольфа. — За неимением лучшего, вполне! — одобрил Левин. — Когда планируешь приступить к изготовлению своего зелья, Карл? — Как только доберусь до замка, — ответил старик, и составлю для тебя список необходимых, но отсутствующих в наличии ингредиентов. — Отлично! — произнес начальник зондеркоманды. — Тебя подвезти до замка, Карл? — Буду премного благодарен, Руди! — Слегка наклонил голову старик в знак благодарности. — Своим личным авто я пока не обзавёлся. — Я распоряжусь на этот счёт, — принял к сведению Левин. — Завтра же подыщем тебе надежного водителя. И автомобиль выделим из нашего парка. Пора привыкать, Карл, что ты опять не последний человек в рейхе. Проводив «гостей» и одновременно «высокое начальство» до порога института и усадив их «Мерседес» Левина, доктор Хорст, наконец-то, смог вздохнуть с облегчением. Никакой экзекуции за едва-едва не случившийся побег пленников никто ему устраивать не стал. Наоборот, его проект, загибающийся вот уже шесть лет, наконец-то сдвинулся с мёртвой точки. И это не могло не радовать. По пути в свои «апартаменты», Волли не удержался и заглянул в палату пленников, до сих пор лежащих по своим кроватям, пристегнутыми по рукам и ногам крепкими кожаными ремнями. Памятуя слова старика об опустошенных резервах русских, которые не позволят им совершить очередной побег, Хорст отдал распоряжение охране освободить узников от ремней часа через два. — Если будут вести себя хорошо! — нарочито громко произнес он, наблюдая за реакцией русских. Но «пациенты» дружно проигнорировали его слова. Даже глаза не открыли, продолжая неподвижно валяться по кроватям. Постояв немного в палате, Хорст покинул её, вновь оставив пленников наедине друг с другом. — Он ушел, Бажен Вячеславович, — прошептал Чумаков, отрывая голову от подушки. — Вы как? Не слишком вас помяли? — Знаешь, Ваня, синяки пройдут, — отозвался профессор, — а вот осадок от поражения… — Ничего еще не закончено, товарищ Трефилов! Мы еще побарахтаемся! — оптимистически заявил Чумаков. — Плохо нас фрицы знают! Русские не сдаются! А что там с вами этот старикан-бригадефюрер сотворил? — поинтересовался он. — Он сильный магнетизёр, Ваня… — совершенно расстроенно прошептал Бажен Вячеславович. — Он сотворил из меня настоящую сомнабулу[1]… Мне кажется, что этот чёртов старик смог узнать то, что по собственной воле я ему бы никогда не сказал. Он знает о нас всё, Ваня… И я не знаю, как нам дальше быть… [1] Сомнамбула (от лат. «сон» +«ходить») — человек, подверженный сомнамбулизму. Сомнамбулизм (снохождение, лунатизм) — расстройство парасомнического спектра, при котором люди совершают какие-либо действия, находясь при этом в состоянии сна. В данном случае — это погружение в гипнотический сон. Глава 21 Чудесная тропка лешего удобно легла под ноги и побежала к месту дислокации партизанского отряда. Однако, буквально через пару минут на моем пути словно из-под земли (а фигли, может, так оно и есть) выросла сухонькая небольшая фигурка лесного владыки, моего друга и боевого товарища — как никак, а вместе фрицев бить довелось. — Здравствуй, друг мой Чума! — степенно поприветствовал меня леший. — И товарищу твоему — злыдню, тоже долгого века! Ну, ничего не укроется от взгляда лесного владыки в его «доме». Заметил он и незримое присутствие Лихорука, пребывающего в своём привычном бестелесном виде. — И тебе не хворать, дедко Большак! — радушно откликнулся я. Да, я действительно был рад встрече с лешим. За столь недолгое время мы сумели отлично подружиться с лесным духом. Да и как иначе? После всего совместно пережитого, после всех тягот и спасения друг друга от неминуемой смерти, невозможно оставаться равнодушным. И я был счастлив, что именно такой леший повстречался на моём пути. — Лих-хорук тош-ше рад теп-пя ф-фидеть, ф-фладыка лес-са! — прошепелявил злыдень, став видимым на мгновение. — Уходите, значит, друзья мои? — констатировал очевидный факт леший, потому как в своём лесу у него везде глаза и уши. А я вот защитой от подобного вмешательства нечисти в собственную личную жизнь не озаботился. Вернее, не посчитал нужным скрывать от лесного хозяина. А с моим уходом, так и вовсе такая защита больше вреда принесёт, чем пользы. Пусть он за моими девчонками лучше приглядывает. Мало ли, когда его помощь понадобится? Об этом я не постеснялся тут же попросить лешего. — О чём разговор, друг мой Чума! — радушно отозвался на мою просьбу лесной дух. — Конечно присмотрю за твоими домашними. И, если нужда в чём у них будет — обязательно помогу. Ведь вы все для меня как родные стали, — неожиданно признался он. — Никогда не думал, что смогу так к людям привязаться. — Благодарствую от всей души, дедко Большак! Со спокойным сердцем тогда в дорогу отправлюсь. — Пусть и дальше улыбается тебе Доля[1], а Недоля[2] стороною обходит, друг мой Чума! — пожелал мне удачи леший. — Но и сам не плошай! — усмехнулся он в бороду, подразумевая, что и на судьбу не стоит слишком уж надеяться. — Не оплошаю, дедко Большак! — Улыбнувшись, поклонился я в пояс лешему. — Еще раз благодарствую и до новой встречи… — Погоди еще прощеваться! — произнес лесной хозяин. — Я ведь еще тебя обещанными подарками не одарил. — Подарки? — Я хитро прищурил один глаз. — Подарки я люблю! — Слово для лесной живности я тебе обещал шепнуть, — напомнил мне леший. — Чтобы ты каждую тварь понимать мог, и она тебя тоже. Зверьё-то и в заморских лесах слово моё поймет и просьбу, али приказ выполнит… Но, это только если в тамошних лесах своего хозяина не имеется, — предупредил он меня. — А если есть — берегись, осерчать может. Ну, я бы точно осерчал, — добавил он, спроецировав ситуацию на собственную персону, — если б кто в моём лесу своим словом поперёк моего распоряжаться стал. — Премного благодарен, дедко Большак! — выслушав ряд наставления и получив слово, вновь сердечно поблагодарил я лешего. — Никогда твоей доброты не забуду! — Ты возвращайся, друг мой Чума, — произнес леший, радушно улыбаясь в бороду, — зело я к тебе привязался. Приходи, живи спокойно, душой отдыхай, деток расти… Если, конечно, до той поры первый всадник в тебе не пробудится… — А если пробудится? — Решил я уточнить про возможные последствия «внезапного пробуждения». — Знамо дело — тогда всё человеческое отринешь, — по-простому, на пальцах, пояснил лешак. — Другие охваты, другие широты… Про каждого мелкого вспоминать недосуг… Даже про такого, как я… — Постараюсь не забыть про тебя, дедко Большак, — улыбнулся я старичку-боровичку. — Ну, дык… Давай тады обнимемся, друг мой Чума, и на дорожку посидим, — предложил леший, распахивая дружеские объятия. Ну, у меня сегодня прямо настоящий день обнимашек какой-то получился. А если еще и партизаны обниматься полезут? Хотя, обнимашки — это норм, ничего против них не имею. Главное, чтобы с «горячими братскими поцелуями», как у Лёни Брежнева и Хонеккера[3] никто не лез. Вот таких «нежностей» я точно не перенесу! В общем, обнявшись и похлопав друг друга по спине, мы уселись с лешим на поваленную ветром березу, и молча посидели «на дорожку». Слабый тёплый ветерок обдувал моё лицо, задорно щебетали птахи, под ногами то и дело шныряла всякая мелкая живность «из свиты» лесного владыки. Я сидел и просто наслаждался лесными звуками. Мне было на удивление хорошо и спокойно сидеть просто так, чувствуя рядом присутствие настоящего и верного друга. В лесном владыке я был уверен на все сто. Даже среди людей таких надежных друзей найти очень и очень сложно. Я чуть было вновь «дзен» не поймал, настолько умиротворяющим был текущий момент. Так сидел бы и сидел до самого окончания времен, когда Всеотец-создательнизринет сей несовершенный мир в горнило первозданного пламени… О! На какой высокий штиль меня потянуло… Пойду я, пожалуй — дела делать, да мировые проблемы разруливать, пока во мне первый всадник не проснулся. — Ну, бывай, дедко Большак! — Я протянул старичку ладонь, которую тот крепко пожал. — Возвращайся, друг мой Чума! — ответил леший. — И приятеля своего — злыдня, за морем не забудь, как вертаться буш! Привязался я к вам… — произнес леший и в один момент сгинул, провалившись сквозь землю. Надо будет и мне такому фокусу научиться. Но уже в следующий раз. Я вновь встал на чудесную тропинку и, попросил Лихорука, чтобы он держался подальше от партизан. Мне в их лагере свары совсем не нужны, а у злыдня «натура» такая — он без этого не может. А охранных амулетов на всех не напасёшься. Так что пусть лучше где-нибудь поблизости от лагеря побудет — мне так спокойнее. И, насвистывая весёлую песню, я пошагал дальше по чудесной дорожке. Хотя, долго идти мне в этот раз не пришлось — тропинка развеялась в аккурат перед «секретом» партизан, где несколько дней назад меня встретил дед Маркей со своей незабвенной берданкой. — Ишь, рассвистелся, свистун! — донесся из кустов знакомый ворчливый голос. — Совсем страх потерял, паря? А если шмальну? — Дед, а ты вообще когда-нибудь спишь? — узнав веселый говорок, подковырнул я старика. — Ночью приду — дед Маркей в засаде, днем — опять он… — Вот доживёшь до моих лет, узнаешь, почём фунт старческой бессонницы… — Кусты раздвинулись, и первой из засады появилась снайперская винтовка деда Маркея, с которой он был неразлучен. А после появился и он сам. Даже узнав меня, старик оставался настороже, внимательно сканируя взглядом окрестности. — А ты откеля выскочил, Холера такая? — поинтересовался он, сунув мне свою жесткую ладонь. — Если бы не свистел, как дятел, я б тебя и не срисовал… — Дятлы же не свистят, дед! — усмехнулся я, ожидая весьма каверзного ответа от острого на язык деда. — Ну, это смотря какие дятлы, — старик смерил меня ехидным взглядом выцветших от старости глаз. — Такие, как ты — еще как свистят. Ничего не пойму… — Старик обошел вокруг меня, почесал затылок под картузом, сдвинув его на нос. Затем он прошел еще чуть-чуть, до того места, где мои следы обрывались. Именно там закончилась волшебная тропинка лешего, и я выскочил в «обычный» лес. Ведь передвигаясь по «пространственному коридору», созданному магией лесного владыки, я совсем не оставлял следов на земле. — Чего не так-то тебе, дед? — включив дурака, поинтересовался я. — Шёл себе шёл, никого не трогал… — Ага, шёл он! — Старик присел над первым моим следом, четко отпечатавшимся на жирной лесной почве. — А я так мыслю, что ты, паря, не иначе, как по небу летел! Ну-ка, поворотися спиной, — шутливо попросил он. — Это еще зачем, дед Маркей? — так же шутливо ответил я. — Чего ты там увидеть хочешь? — Как чего? — ехидно прищурился старикан. — А вдруг ты ангел господень, к нам грешным спустившийся с небес? И у тебя там крылья присобачены? А? — Ну, дед, ты даёшь! Похоже, с вечера в засаде? Пересидел! Ей-ей пересидел! — возмутился я, но тоже не в серьёз, только еще и рожу недовольную скорчил. — Проспаться тебе срочно надо, старый, а то всякая ерунда в голову лезет! Даже ангелы господни мерещатся. Хорошо, хоть не черти… — Ты мне, Холера, зубы-то не заговаривай! — Старик тоже за словом в карман не полез. — Я в лесу сызмальства, и следы, чай, читать учен! Вот тут есть след, — он ткнул пальцем в землю, — а вот туточки нету! Нихде нету! Ты либо на крыльях с небес спустилси, либо как дикий габезьян по веткам сигал! А иначе никак, паря! Совсем никак! — Ладно, дед, — я подошел к старому партизану и присел рядом с ним на корточки, — поймал ты меня. Но и рассказать тебе обо всём не могу… — Да понял я уже, товарищ Чума! — Лицо деда Маркея расплылось в довольной улыбке. — Что енто твоя жутко секретная вундервафля! У меня до сих пор мурашки бегуть, кады вспомню, что от танковой дивизии фрицев осталось. И от Тарасовски тож… Хорошая деревня была, почитай, не один век простояла… — Дед шумно почесал куцую бородёнку. — А потом за одну ночь сгинула, словно её и не было. Словно дух какой, нечистый, её в преисподнюю прибрал. Я мысленно усмехнулся: мне ли не знать того нечистого, который деревеньку к своим рукам прибрал? Здесь старик, сам не зная того, попал прямо в яблочко. Да и с лешим, как мне, так и самим партизанам несказанно повезло. Ведь надумай лесной владыка выжить всех нас из леса, боюсь, что ничего противопоставить этой могущественной сущности люди бы не сумели. Сгинули бы все в этой чаще, и косточек бы не осталось — зверьё лесное вмиг бы растащило. Я хорошо помню, что осталось от фрицев… Вообще ничего. — Дед, проводишь к командиру? — поинтересовался я деда Маркея. — Дело у меня к нему. Неотложное. — Провожу. Отчего не проводить хорошего человека? — Старик поднялся на ноги, и крикнул в ближайшие кусты. — Петруха, за старшого остаёшьси! Так-то я уже давно вычислил с помощью магического зрения, что в секрете кроме старика еще пара человек находилась. — Понял, командир! — ответил деду молодой насмешливый голос. — Смотрите в оба у меня! — Дед погрозил кустам кулаком. — Пойдём чёголь, паря, сведу тебя, так и быть, к Суровому. И мы пошли, дед Маркей со своим неразлучным карабином на плече впереди, а я за ним следом. В общем-то меня и не нужно было провожать — дорогу я знал, и спокойно дошёл бы до лагеря в одиночку. Но здесь это было не принято, я понял это еще в первый раз. Поэтому и не рыпался, спокойно топая следом за стариком. В принципе, я вообще мог обойтись без всякой помощи. Просто немного больше времени потратить пришлось бы и всё. У партизан же я хотел разжиться актуальной информацией о больших частях и соединениях фрицев, расположенных поблизости. А там уже и определиться, где сподручнее будет внедриться в ряды врага. А там уж и до Берлина доберусь… — Ты это, товарищ Чума… — едва мы отошли подальше от секрета партизан, выдернул меня из размышлений старик. — Я тебе сейчас скажу кой-чего, тоже секретного… — Старик остановился и воровато огляделся по сторонам, словно боялся, как бы его кто не подслушал. — Ты, Холера, свой в доску — я за тебя готов и в огонь, и в воду… Таким сосредоточенным и серьёзным я этого боевого старикана никогда не видел. Похоже, что сведения, которые дед Маркей намеревался мне сообщить, действительно были из ряда вон, раз уж он так секретничает. Вон как глазами по сторонам зыркает. А уж если он так от своих соратников-однополчан шкерится, то к его словам стоит прислушаться со всем вниманием. — Говори, дедунь, — настороженно произнес я, подойдя к старику вплотную и понизив голос. — По глазам вижу, что действительно случилось что-то серьёзное… — Так и есть, — заговорщически прошептал мне на ухо дед Маркей. — После всего, что ты в Тарасовке устроил, и целую танковую дивизию под дерновое одеяльце положил, в Ставке Верховного сильно переполошились… Поговаривають, что сам товарищ Сталин на связь с нашим командиром отряда вышел… — Поговаривают, или вышел? — уточнил я. — Вышел! — выдохнул мне в ухо старик. — Сам! Я мимо землянки Сурового в тот момент проходил и подслушал, грешным делом… — Да как ты подслушал? — усомнился я. — Это же по рации азбукой Морзе… — Да ни, — замахал руками дед Маркей, — я разговор командира с Карпухой… с товарищем политруком, то есть… — поправился он. — Ругались они жуть! Чуть не в сопли… Но я и без этой поправки понял, о ком речь. А вот насчет повестки этого разговора узнать бы не помешало, раз сам товарищ Сталин «руку приложил». Хотя, такой интерес вполне ожидаем. Как ожидаемы и вопросы: как один единственный человечек сумел помножить на ноль целую танковою дивизию? Каким же таким чудо-оружием он облает? И можно ли это оружие заполучить в свои руки? И, желательно, как можно быстрее! — И в чем же не сошлись товарищи командиры? — осторожно поинтересовался я. Хотя, в общем-то, деда Маркея я мог не опасаться — ведь он сам затеял этот разговор, чтобы меня предупредить. Значит, он на моей стороне, а не на стороне того, кто «против»… А о чём шли такие бурные дебаты, я сейчас узнаю. — Личное распоряжение товарища Сталина… обсуждали… — свистящим шепотом выдохнул мне в ухо старик. — Тебя, паря, приказано любыми способами задержать, и отправить прямиком в Москву! Ну, да, теперь становится понятным поведение старика. В этом времени не то что не принято «обсуждать» распоряжения товарища Сталина, а вообще опасно идти вразрез с «политикой партии». Конечно, суровые законы военного времени диктуют свою специфику, но и откровенных «перегибов» на местах за глаза и больше. Не завидую я товарищу Суровому, если политрук на него соответствующую «бумагу накатает». Во вражеском тылу до него не дотянуться, но оно и после войны аукнуться может. — А товарищ Суровый, значит, был против моего задержания любой ценой? — выдал я результат собственных размышлений. — А ты прям догада, паря! — Закивал головой старик. — Командир напомнил, как ты кучу фрицев одним махом… А политрук предложил тебя какой-то дрянью опоить, когда ты появишься… — Зачастил дед Маркей. — А командир грит, что нету чести с настоящим героем так подло… А политрук на приказ Самого всё ссылался: любой ценой, дескать, в столицу… — Да я и сам бы в Москву не прочь добраться, дед, — ответил я, — только дорога моя в Берлин сейчас лежит… Вот вытащу товарища Януса из нацистских лап, тогда и в Москву можно. — А сдюжишь в Берлине-то, паря? — Прищурился дед. — Такую страшную оружию, как у тебя, никак нельзя фрицу оставлять! Может, к товарищу Сталину сначала заскочишь? А потом и до Берлина… — Боюсь, деда, что к товарищу Сталину, это не к тёще на блины на вечерок забежать. А за это время нацисты Ваньку до смерти запытают! Нет, дед, не могу я сейчас в Москву. — Да… — Старик опять сдвинул на нос свой древний картуз с лопнувшим козырьком, и с хрустом почесал плешивый затылок. — Задачка, тудыть твою в коромысло! Я тебе так скажу, паря, действуй, по правде и совести, как сердце тебе велит! Но, если в Берлин решил лыжи навострить, лучше в отряде не появляйся, — посоветовал он. — Спасибо за предупреждение, дед! — Я обнял старика за плечи и встряхнул. — Ты не представляешь, что для меня только что сделал. Да, и для остальных тоже… — А чего тебя к нам в отряд-то понесло? — видимо, решил уточнить дед Маркей. — Хотел узнать, где ближайшие расположения частей фрицев, — ответил я. — Всего-то? Это и я знаю! — обрадовано сообщил старик. — На карте показать сумеешь? — поинтересовался я. Нужно же было понять, в какую сторону мне чудесную дорожку проложить. — Я те названия деревень назову, где еманец сейчас квартирует, — произнес дед, — а на карте сам найдёшь. В общем, буквально за пять минут я получил всю интересующую меня информацию и попрощался со стариком. — А скажи мне честно, как на духу, — неожиданно произнес старый, — ты же не простой человечек, товарищ Чума? — А с чего ты это взял, дед? — Да слишком уж твоё прозвище с одним библейским всадником созвучно… С ведьмами дружбу водишь… И в Ставке самого о тебе ни слуху, ни духу, — Теперь уже старикан выдал мне результаты своих размышлений. И не сказать, чтобы не угадал. — А если сказать этого не можешь, скажи другое: победим мы супостата, аль нет? — Победим, дед! Обязательно победим! Но дорога к победе будет долгой — три года еще повоевать придётся, старый, — немного приоткрыл я для него «завесу времени». — А что касается меня… — Я демонстративно щелкнул пальцами перед самым его носом и натурально исчез. Словно и не было никогда. На деле же я просто применил простейший «морок» и отвел старику глаза. Он стоял прямо передо мной, но меня в упор не видел. — Еще увидимся, дед Маркей! — произнес я, открывая чудесную тропку лешего. Старик заозирался по сторонам — голос мой он прекрасно слышал. Но он вновь никого не обнаружил. Да и мои следы, после того, как я шагнул на тропу, больше не появлялись. — Вот ведь, Холера задери! — Покачал головой дед, шумно втягивая воздух носом. Но серой, как он опасался, абсолютно не пахло — Как сквозь землю провалился… [1] Доля — в славянской мифологии олицетворение счастливой судьбы, удачи. [2] Недоля — противоположность, обратная ипостась своей сестры Доли. Дева судьбы, Небесная пряха, сила хаоса и деструктивности. Вплетает жизненные «недолевые» нити в судьбы, тем, кто нарушил Вселенские Законы прошлой жизни, и в этой, должен пройти урок и исправить свои «ошибки». [3] «Господи! Помоги мне выжить среди этой смертной любви» (нем. Mein Gott, hilf mir, diese todliche Liebe zu uberleben ), также называемое «Братский поцелуй» — граффити Дмитрия Врубеля в East Side Gallery (Берлин, Германия), изображающее поцелуй генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Брежнева и руководителя ГДР Эриха Хонеккера. Одно из самых известных граффити мира. Глава 22 Дорога моя лежала к северо-восточной окраине леса, где в десятке километров от него лежал еще один крупный транспортный хаб, как сказали бы в моем времени. А на деле — большая деревня, куда сходилась основная сетка дорог. После сгинувшей навсегда Тарасовки, Покровка являлась следующим по значимости населённым пунктом, где окопались гребаные фашисты. — Значит, нам туда дорога! Значит, нам туда дорога! — самозабвенно пел я, а под ногами бежала волшебная тропинка лешего. Так-то владения лесного хозяина оказались ого-го какими обширными. Даже по волшебной тропе мне пришлось затратить не менее полутора часов, чтобы добраться к намеченной точке. Но, так или иначе, я попал туда, куда стремился. И теперь уже всё зависело только от меня. Из помощников и друзей у меня остался один лишь братишка Лихорук, следующий за мною незримой тенью. На самой границе леса я остановился, и мысленно окликнул злыдня. Надо было провести ему небольшой ликбез на тему «как вести себя в стане врага, чтобы основательно не накосячить». Нет, врага жалеть я не собирался, но существовал один маленький нюанс — если я с Лихоруком будем уничтожать фрицев в промышленных масштабах, это непременно повлечёт за собой большой приток силы, который точно вызовет очередное переполнение резерва. И тогда мне уж железобетонно будет обеспечен новый приступ «силовой горячки» или «лихорадки Сен-Жермена», если сказать по-научному. А вот лешего, чтобы опять спасти мою бедовую голову от ужасающего черного пламени, рядом уже не будет. И превратится тогда товарищ Чума в какого-нибудь ходячего мертвяка Лича Кощеевича со всеми вытекающими. А оно мне надо? Вот то-то и оно… В общем, «политику партии» я до злыдня довел, на что тот флегматично отозвался: — П-пратиш-шка Лих-хорук с-сыт. Пус-сть ш-шиф-фут п-пукаш-шки. Ус-спеем еш-ше с-сх-харш-шить. Эх, нужно побыстрее восстанавливать энергетические каналы! Это ж сколько гадов сейчас избежит справедливого возмездия? Ведь если бы мои меридианы оставались в порядке, я бы реально оставлял за собой горы нацистских трупов. Как же меня бесит такое бессилие! Сила-то, вот она — резерв до сих пор трещит, хоть я и стравливаю энергию помаленьку на создание заковыристых заклинаний и печатей. Но силы у меня всё равно, как у дурака махорки. И я, как этот самый дурак, ей по уму распорядиться не могу. Хотя, и во всём этом тоже можно было найти неожиданные и полезные моменты — из-за непомерного давления магической энергии мой резерв раскачался до просто-таки немыслимых величин. Его «раздуло» неимоверно. И, если не считать того, что я через такой напряг едва не помер, то величиной своего резерва я мог поспорить разве что с ведьмами, перешагнувшими десятую веду. Достичь такого эффекта за столь короткий срок не то, что трудно — это невозможно в принципе. Ну, по крайней мере так считал мой предшественник — Афанасий Никитин. В его записках я нашел интересное заклинание, этакий «анализатор», с помощью которого определялись примерные максимальные запасы энергии ведьмака в зависимости от достигнутого чина. Грубо, примитивно, с допуском «плюс-минус километр», но это было хоть что-то. Так вот, согласно проведенным мною исследованиям, я к сему моменту обладал запасом сил какого-нибудь среднего языческого божества, способного творить в локальном ограниченном пространстве настоящие чудеса. Тот же леший, по приведенной в дневнике Афанасия градации, едва тянул на мелкого божка, хотя силищей тоже обладал просто неимоверной. Но для того, чтобы в полной мере насладиться объёмом раскаченного (пусть и таким опасным способом) резерва, нужно еще иметь меридианы с равноценной пропускной способностью. А у меня с этим большие проблемы. Можно сказать, что энергетических каналов у меня нет совсем. Так, слёзы, и только. Как говорится, хоть волком вой, хоть плач, но обладая невероятным потенциальным могуществом, я не мог им воспользоваться. Я, как тот подпольный советский миллионер Корейко из «Золотого телёнка», скопивший несметное состояние на разного рода махинациях. Он, имея в чемодане десять лямов, не имел возможности потратить лишний рубль, чтобы не привлечь внимания к своей противоправной деятельности. Так и магия в моём резерве — тот самый чемоданчик с деньгами, потратить которые у меня нет никакой возможности. И когда я еще сумею развить мои сожжённые меридианы, чтобы они были под стать моему резерву? Большой вопрос! Согласно тем же расчетам Афанасия, на это мне может понадобится не один десяток, а то и не одна сотня лет! И просто так, сами по себе, эти грёбаные духовные каналы не растут! Но унывать я не собирался, слишком много всего мне предстоит сделать в ближайшее время. Так что рефлексировать и посыпать голову пеплом мне просто некогда. Ну, и на какое-нибудь маленькое, но особо каверзное колдовство моей проводимости меридианов всё-таки хватает. Вона, как ловко я деду Маркею глаза отвел! Правда, этот морок продержится всего ничего, не то, что заклятие старой карги, от которой я получил свой дар. Так это колдовство даже после её смерти держалось! Хотя, я нашёл много подтверждений и в веде, и в лете основателя, что в массе свой сказки зачастую не врали — со смертью колдуна развеивалось и его чары. Но и существовали подобные исключения, как обычно, лишь подтверждающие основное правило. В общем я наконец-то вышел из леса и зашагал по узкой грунтовой дороге, бегущей вдоль кукурузного поля. Хоть сроки сбора кукурузы уже вышли, никто не спешил собирать созревшие початки. Похоже, что большую часть колхозников, ответственных за сбор урожая с этого поля, фрицы тупо вывезли в Германию. А у оставшихся крестьян рук не хватало, чтобы всё убрать. Сентябрь в этом году выдался жарким и солнечным, так что уже через полчаса ходьбы явзмок и упрел. Но деваться некуда — я хотел добраться до Покровки в максимально короткие сроки, а там уже разбираться, кого бы мне «отсканировать» с помощью печати «доппельгангера». Благо, что этого добра я и заготовил с запасом, и магией напитал. Так что за довольно короткий срок я мог сменить личину несколько раз. Пока, наконец, не найду достойного кандидата, вместо которого и отправлюсь «на побывку» в столицу Третьего рейха. Ну, а там, думаю разберусь потихоньку, где держат моего старикана. Мои «новоприобретенные» воспоминания о детстве в этом мире до сих пор не пропали окончательно, и даже не потускнели. А это могло означать только одно, что с дедом всё в порядке, и ему пока не грозит смертельная опасность. Как это происходит в изменяющейся реальности я уже знал. Хоть и неприятный опыт, но весьма и весьма полезный. Типа фотографии из «Назад в будущее», по которой Марти Макфлай и док Эмметт Браун узнавали, как изменится будущее от их действий, направленных на его исправление. Но, несмотря на это я спешил. Мало ли что может случиться? Ведь имея дело с магией, а противостоять мне (я был в этом уверен), будет нацистский колдун Виллигут, с которым мы уже неоднократно вступали в смертельную конфронтацию, ни в чем нельзя быть уверенным. Дед однажды уже умер, можно сказать, на моих руках, а потом вдруг воскрес чудесным образом. Да и схватка с вражеским колдуном, если таковая случится, легкой не будет. Уж он-то точно попытается отыграться за прошлое. А сейчас, с моим-то дефектом, он и подавно сильнее будет. Но я постараюсь как-нибудь «обыграть» этот опасный момент. Глупо умирать я не собирался. Лучше вообще выкрасть деда тихой сапой, не привлекая излишнего внимания. А особенно этого Вилигута. Не в той я сейчас кондиции, чтобы с ним на равных сражаться. Вот восстановлю духовные каналы, тогда и пободаемся. Солнце вошло в зенит и припекать стало сильнее. Гимнастёрка вмиг промокла, а трофейный спинжак с карманами я уже давно забросил в вещмешок. Вот не догадался освоить печать «терморегуляции тела», видел я такую в веде. Правда, предназначалась она для холодного времени года, и называлась «Морозко». Применившая её на себя ведьма не чувствовала холода и могла щеголять голышом, и босиком по улице в самые суровые морозы. Но плотная работа c Глашей над целительской печатью, научила меня вычленять в сложной структуре заклинаний отдельные части, отвечающие за прямой и обратный эффекты её действия. Так что я примерно представлял, что нужно изменить в этой печати, чтобы получить необходимый результат. Например, оберегающий организм колдуна уже не от холода, а от жары. И вообще, её можно было «докрутить» до такого состояния, чтобы спокойно купаться в раскаленной лаве извергающегося вулкана. Правда, сил туда будет нужно вбухать немерено. Но зато какой эффект! «Кстати, а интересно, — посетила меня весьма заманчивая мыслишка, — а от огненной магии такая печать сумеет защитить? Вот вернусь назад с дедом, обязательно займусь разработкой новых печатей, — размечтался я, совершенно не допуская иного развития ситуации. — С Глашей у нас это отлично получается!» От воспоминаний о моей Глашеньке (хоть мы и расстались с ней всего-то час назад) как-то на душе потеплело, и сердце забилось сильнее. Вот, не думал я, что втрескаюсь по уши на старости-то лет. Это с виду я сопля зелёная, а внутри всё тот же самый мужик за полтос. Ну, разве что гормоны молодого тела иногда шалят, да выдают несвойственные моему настоящему возрасту реакции, совладать с которыми иногда очень и очень тяжело. Человек, он ведь помимо духовной составляющей, является заложником своего тела. Инстинкты, рефлексы безусловные… Да чего только в нас не понамешано. Еще дар полученный вмешивается, перекраивая мой организм под только ему известные нужды. Об этом я тоже в лете Афанасия прочитал, да и Глаша сказывала. Так что держись, товарищ Чума! То ли еще будет? Из сладостных грез о любимой женщины меня выдернул приближающийся мотоциклетный стрекот. Я завращал головой по сторонам, пытаясь уловить направление, откуда он раздаётся. Но окружающие меня высокие заросли кукурузы не давали ничего рассмотреть. Выручили меня клубы пыли, поднимающиеся над землей. Дождя долго не было, и сухая грунтовка, по которой мчался мотоцикл, основательно пылила. Я быстренько скастовал заклинание «ловчей сети», не требующее «плотного» манопотока, и запустил его в сторону приближающейся техники. Мне необходимо было определиться, сколько же фрицев ко мне приближалось? Стоит ли с ними связываться, либо лучше спрятаться в густых и непроглядных зарослях колхозной кукурузы? Тоненькие невесомые «ниточки» заклинания быстро развернулись, накрыв плотной сетью необходимый участок дороги. И ко мне тут же начала поступать информация: один мотоцикл с двумя людьми. Хотя, какие нацисты люди? Нелюди! Сеть продолжала разворачиваться вдоль дороги за спиной мотоциклистов, следуя моим «инструкциям». Я хотел проверить, не следует ли кто за ними? Но дорога, к счастью для меня, оказалась пуста. Мотоцикл был всего лишь один. Прямо подарок судьбы! И «доппеля» опробую, и до деревни домчусь с ветерком. Надо только сначала разобраться с его наездниками. Тут тоже присутствовал определённый риск… Нет, не подумайте чего, я ни в коем разе не испугался. С моими-то способностями ведьмака, пусть даже и с урезанными до минимума, мне пришить двух фрицев не труднее, чем у ребенка конфетку отобрать (хотя опыта с ребенком и конфетой у меня в жизни тоже никогда не было). Тут дело совсем в другом: я помнил своих первых покойников — двух утырков-полицаев, которых забил на кладбище в первый день своего появления. Так вот, за убийство этих нелюдей мне «от дьявольских щедрот» нимало силы капнуло «в ведьмачью карму». А вдруг и сейчас подобная ситуация повторится? А очередного переполнения резерва допускать никак нельзя! Поэтому я убрал подальше свой зачарованный ножичек — я уже понял, что при его применении энергии мне достается куда больше, чем от обычного оружия. Поэтому использовать я буду самый обычный клинок, которым кстати тоже у фрицев разжился. Можно, было, конечно, задействовать братишку Лихорука, но и мне и с него тоже доля силы капнет. И, как бы не большая, чем при простом устранении — это смотря каким образом он будет супостатов изводить. Если с особой жестокостью — точно переполнится мой резерв. Есть правда одна небольшая надежда, что с ростом ведовского чина поступать энергии от устранения врагов будет всё меньше и меньше. Об этом мне и Глафира в своё время говорила, и кое-какие мысли на этот счёт я в лете основателя встречал. Но четкого определения и градации поступления сил в резерв ведьмака после определенных злодейств, не существовало в принципе. А ведь насколько бы легче стало «работать»? Думается мне, что каких-то два дохлых фрица-мотоциклиста после устранения целой танковой дивизии особой роли и не сыграют. Но рисковать я всё равно не хотел. Поэтому будем резать, будем бить без применения магии и задействования помощника-злыдня. Авось пронесёт! И по возвращении надо обязательно озаботиться проблемой определения количества имеющихся сил и объёма резерва с точностью «до муллиметра». Но и это подождет — главное, вытащить деда! В общем, прятаться в кукурузе я не стал, а просто продолжил, не спеша, идти по пыльной дороге в сторону деревни, куда, по всей видимости направлялись и мотоциклисты. Тарахтение движка приближалось, а я даже не думал оборачиваться — все было прекрасно «видно» в магическом «спектре» (смотреть при этом глазами или поворачиваться лицом было совсем не обязательно), только чуть-чуть отошел на самую обочину, чтобы меня случайно не сбили чёртовы утырки. С них станется — ведь за людей они нас не считали. Нечто среднее между скотиной и человеком. Недочеловек. Унтерменш. Мотоцикл вылетел из-за поворота — дорога в этом месте петляла, и я оказался в прямой видимости оккупантов, несущихся на всех парах. Они тоже меня заметили, я понял это по изменившимся цветам их «гнилых» аур. И «гнилой» — это, отнюдь, не художественное приукрашивание, а реальное состояние духовных оболочек фрицев. Я заметил такую особенность еще во время моего предыдущего противостояния с немцами. Ауры буквально каждого солдата или офицера были сплошь покрыты черными «гнойниками» язв, разъедающими оболочку за оболочкой. И чем больше мерзостей они творили, тем скорее их души разъедали эти язвы. Теперь я понимал, отчего так радовалась старая ведьма — бабка Акулины, когда мы закопали двух убитых мною ублюдков-полицаев. Ведь это — идеальные кандидаты на отправку прямиком в ад, способные кормить своей духовной энергией, истекающей через эти «червоточины» демонических тварей, подобных мертвой ведьме. Ведь наши с нею души полностью черны. Я услышал, как фрицы сбросили скорость — упали обороты движка, и реветь он стал потише. Мотоцикл пронесся мимо меня, обдав клубами пыли с головы до ног. А затем резко затормозил, пойдя юзом и перегородив дорогу. Из коляски выскочит упитанный типок в мотоциклетных очках и, направив на меня «шмайсер», гавкнул по-немецки: — Stehen bleiben! Wer bist du? Partisanen?[1] Я остановился и спокойно поднял пуки над головой, не произнеся ни одного слова. Но гребанному фрицу это не понравилось, и он повторил еще раз, но уже на ломанном русском, как будто и раньше это было непонятно. Партизан и по-русски и по-немецки одинаково звучит. — Кто ты йест? Партизан? После каждого произнесенного слова немец тыкал в мою сторону стволом автомата, как будто собирался выстрелить. Но, не добившись от меня никакой реакции, он сопроводил это действие еще и словами: — Не молчайт! Стреляйт буду! Пиф-паф! Пока немец пытался меня разговорить таким вот неприятным образом, я запустил в строну мотоциклиста активированную печать «доппеля», и сейчас наблюдал, как она «ввинчивается» в его тело. До того, как я порешу этих ублюдков (ведь оставлять в живых я никого не собирался), мне нужно было собрать информацию для обращения. Но в применении печати «доппельгангера» имелся один существенный нюанс — скопировать сведения она могла лишь с живого человека. Было бы желательно, чтобы он еще и здоровым был, чтобы не маяться двойником какой-нибудь мерзкой болячкой. Но здесь уж как повезет. Да и не навсегда это — до кандидатуры получше. Ладно, пока печать сканирует водителя, разберусь с упитанным ублюдком, продолжающим тыкать в меня стволом автомата. [1] Стоять! Кто такой? Партизан? (нем.) Глава 23 Толстяк-фриц стоял и пыжился, теребя пальцем гашетку «шмайсера», явно наслаждаясь своим преимуществом. По выражению его откормленной хари было хорошо заметно, что меня он совершенно не опасается. Ну, скажите, что сможет сделать вооруженному автоматом гаду, да еще и не одному, абсолютно безоружный человек? Да ничего, если он обычный и неподготовленный к таким ситуациям советский гражданин. А этот ушлепок и рад стараться, показательно надувая щеки от осознания собственной безнаказанности. Скольких таких же безоружных людей он уже успел убить? Судя по его кривой маньячной ухмылке — весьма и весьма немало! Моё ведьмачье чутьё подсказывало, что стоявшему передо мной фрицу этот процесс — убийства беззащитной жертвы, приносит настоящее, просто-таки маниакальное удовольствие. Ну, ничего, сейчас я сотру с твоей рожи эту наглую гадкую ухмылочку! — Was erlaubst du dir, Hundesohn? — неожиданно рявкнул я по-немецки. — Aufstehen! Stillgestanden! [Что ты себе позволяешь, сукин сын? Встать! Смирно!] У немца-толстяка в звании обер-ефрейтора даже челюсть отвалилась, настолько мощно я разорвал ему всяческие шаблоны. Ведь произношение у меня идеальное! Я свободно могу общаться на нескольких немецких диалектах, и ни одна сволочь не заподозрит, что они мне не родные. А поскольку мой уверенный командный тон и чистое произношение берлинского диалекта, словно бы наделили меня офицерской должностью, то у ефрейтора сработал условный рефлекс, намертво вбитый ему в мозг — команды вышестоящего начальства надо неукоснительно исполнять. Что он и проделал по привычке — приняв стойку смирно. — Was glotzest du? — Я прошелся гневным взглядом и по водителю-шутце, который молча хлопал глазами, видимо тоже «потерявшись» от моего невиданного напора. — Bananen in deinen Ohren, Dussel? [А ты чего вылупился? Бананы в ушах, болван ?] — Какие бананы? — опешил от такого заявления немец. — Которые ты, идиот, с утра из ушей не вынул! — Продолжая глумиться, сурово распекал я фрицев, пока те не опомнились и не начали хоть немного соображать. На самом же деле я просто тянул время, пока печать «двойника» не закончит свою работу. Хотя, толстяка, что стоял рядом со мной, можно уже было пускать «в утиль». К тому же после чтения его мерзких эмоций, мне как никогда хотелось его побыстрее заземлить. Ведь у этого утырка руки были натурально по локоть в крови. — Ты кто такой? — Первым включил свои мозги обер-ефрейтор. Ну, что ж, пора заканчивать этот балаган. — Я ужас, летящий на крыльях ночи! — зловеще произнёс я фразу из известного мультфильма[1], отчего-то в этот момент всплывшую в моей голове. — Я — Чёрный плащ! — Кто? Чёрный плащ? — Выпучился на меня фриц — его куцые мозги опять засбоили от фразы, совершенно нестандартной для такой ситуации. — Чёрный плащ, — подтвердил я, уже привычно сплетая заклинание морока, буквально пару часов назад испробованное в присутствии деда Маркея. Свою полезность печать уже доказала, поэтому я не стал придумывать ничего нового, а просто картинно щелкнул в воздухе пальцами, мгновенно исчезая из поля зрения фрицев. Раз, и нет меня. Ну, это для них я исчез. А на самом-то деле я остался на том же самом месте, просто мозг нацистов под действием морока перестал меня воспринимать. В работе этой печати мы тоже с Глашей вместе разобрались. Как оказалось, заклинание попросту «глушило» сигналы человеческих органов чувств, таких как слух, зрение, обоняние, вкус и осязание в отношение ведьмы, запустившей морок. Если бы даже этот фриц умудрился каким-то образом меня схватить, то всё равно бы не понял, что я попал ему в руки. — Э-э-э… Как это? — Толстяк испуганно заозирался, судорожно схватившись за автомат. — Хайни, ты тоже видел, как он исчез? — Фриц продолжал вертеть головой, водя стволом автомата из стороны в сторону. Но это его не спасло, и ответа от своего приятеля Хайни он так и не дождался. Я легко шагнул к нему вплотную, вытаскивая из кармана заранее приготовленный нож (самый простой немецкий «складничок», затрофееный после недавней схватки) и, обнажив лезвие, вогнал острую полосу стали толстяку между ребер. Точно в сердце. Немец вздрогнул, явно не понимая причины острой боли, внезапно его пронзившей, а затем начал медленно валиться на землю. Я едва успел выдернуть нож из его груди, а затем безучастно проследил за его падением. У меня даже в груди ничего не дрогнуло, после того, что я сумел о нём узнать. Не должны такие твари топтать и без того нашу грешную землю, а тем более размножаться! Когда фриц испустил дух, я вздохнул с огромным облегчением — силы мне пНо епало совсем чуть-чуть. До переполнения резерва было еще далеко. Значит, основатель Афанасий был прав, чем выше поднимаешься в ведьмачьей иерархии, тем больше усилий требуется прилагать, для достижения очередного результата. А выхлоп с каждой убитой «тушки» становится всё меньше и меньше. Но так или иначе, сейчас мне это лишь играло на руку. — Видел, Гюнтер… — запоздало ответил водитель мотоцикла. — Гюнтер? Гюнтер? — после того, как его приятель замолчал и рухнул на землю, засуетился и второй утырок. — Ты чего, дружище? — безрезультатно взывал он к мертвецу, одновременно пытаясь судорожно нашарить что-то в мотоциклетной коляске, бросая испуганные взгляды по сторонам. Бросаться на помощь упавшему приятелю он отчего-то не спешил. Меня он не видел и не слышал — печать исправно работала, и я спокойно подошел к мотоциклисту вплотную. Теперь мне стал понятен смысл его телодвижений — он искал автомат, который соскользнул с сиденья, а его приятель запинал «шмайсер» в самую глубину коляски. Я, чтобы еще раз проверить надежность печати, вытер окровавленный нож о рукав фрица. Никакой реакции. Но стоило мне немного отойти, как он тут же заметил появившиеся вдруг из ниоткуда свежие разводы крови на собственном кителе. Утырок взвизгнул по бабьи и отпрыгнул назад, наконец-то выдернув за ремень собственный автомат из коляски. Но от себя-то убежать невозможно, и кровавые разводы остались вместе с ним! Не придумав ничего лучшего, фриц полоснул длинной очередью в белый свет, как в копеечку, пройдясь по зарослям кукурузы широким сектором. Но меня ему подловить таким тупым финтом не удалось — я спокойно стоял за его спиной, ожидая, когда уже там закончит своё сканирование печать «доппеля». Ничего не достигнув, лишь срубив свинцом несколько сочных стеблей кукурузы, Хайни остановился, затравленно оглядываясь по сторонам. Один раз его глаза с расширенными от испуга зрачками даже мельком прошлись по моей фигуре, но немец, естественно, меня не заметил. Не собираясь помогать своему подельнику, он принялся суетливо дергать ногой механическую педаль кик-стартера мотоцикла, который он заглушил несколько минут назад. Но упрямый агрегат никак не хотел заводиться. И в этот момент из немца выскочила моя печать, и стремительно всосалась в меня. Дело сделано, живым мне этот испуганный до усрачки фриц совершенно не нужен. Главное, чтобы он реально в штаны от страха не наделал. Как там говорил железный Арни? Мне нужна твоя одежда, сапоги и мотоцикл! Вот теперь я точно как грёбаный Терминатор! Поэтому я поспешил отправить Хайни следом за приятелем прямиком в ад. Только вот ножом в этот раз орудовать было нельзя — одежда мне была нужна чистая и целая. Однако никакой проблемы я в этом не увидел. Можно было, конечно, просто свернуть ему шею. Подобного нападения он не ожидает и мышцы шеи у него расслаблены — проблем для меня не будет. Но я хотел испробовать еще одну печать, почерпнутую из веды. Не слишком сложную и энергозатратную. Для создания заклинания хватит даже моих куцых меридианов. Эта печать называлась «последним глотком воздуха», она просто-напросто блокировала дыхание. Я быстро нарисовал её в воздухе пальцем, одновременно подпитывая силой, после чего просто впечатал заклинание в спину мотоциклиста легким ударом ладони. Фриц даже не дернулся, его органы чувств на меня не срабатывали, а вот когда в его легкие престал поступать воздух, он выпучил глаза, захрипел и схватился за горло. Эта печать вызывала ларингоспазм[2], как пояснила мне Глаша, ознакомившись с описанием действия заклинания. После чего быстро разобрала формулу печати на составляющие. Вот хорошо, когда под рукой имеется классный специалист-медик, отлично разбирающийся в функционировании и реакциях человеческого организма на тот или иной «раздражитель». Куда легче становится использовать и запоминать подобные печати. Я безучастно смотрел, как корчится, задыхаясь, на земле вражеский солдат, пришедший на мою землю убивать родных и любимых людей. Я смотрел в его синеющее лицо, но никакого сострадания не испытывал. Ведь это мы должны были быть на его месте. Ведь это мы должны были сдохнуть, чтобы освободить им «жизненное пространство». Я сожалел лишь об одном, что не в моих силах уничтожить их всех. Одним махом, одной глобальной магической печатью, сохранив миллионы жизней моих соотечественников, умирающих в попытке отстоять свою независимость и счастливое будущее. Пусть не для себя, а хотя бы для своих детей. И я знал, что им это удалось, пусть они и заплатили за эту победу чудовищную цену. И я, насколько хватит моих сил, буду приближать этот день — День Победы… Поэтому я стоял и смотрел, как жизнь покидает этого ублюдка. К тому моменту, как шутце перестало колбасить, и он затих, моё преображение в его точную копию уже полностью закончилось. Я взглянул на свои руки, длинные «музыкальные» пальцы которых превратились в широкие и короткие «обрубки» с въевшейся масляной грязью под обгрызенными ногтями и поросшими короткими рыжими волосками. Самое смешное, что я их уже не воспринимал как нечто чужеродное, считая их вполне себе своими. Печать действовала как надо, вогнав в мои мозги необходимые сведения и привычки мертвого фрица, а также кое-какие кусочки его памяти. Теперь я прекрасно знал, что водитель мотоцикла Хайни Богер (теперь это я) с обер-ефрейтором Гюнтером Дикманом ездили по поручению их непосредственного командира лейтенанта Клауса Мюнниха «с секретным пакетом» в одну из частей их мотострелковой дивизии, расквартированной в селе Каменка. Выполнив приказ, они возвращались обратно в своё расположение, пока не наткнулись на меня. На этом их «победоносное» шествие по моей земле закончилось, а моё только-только началось. Мне осталось лишь оттащить трупы с дороги и припрятать их среди кукурузы, чтобы раскатывающие туда-сюда фрицы не нашли их в ближайшее время. Пока я не сменю эту «шкурку» на что-нибудь более подходящее. Первым я схватил за ноги обер-ефрейтора и оттащил подальше от дороги, стараясь, по возможности, не ломать толстые стебли кукурузы. Лишнее следы мне не нужны. Пока судьба мне благоволила — по этой полевой дороге больше никто не ехал. Следующим я потащил в заросли кукурузы своего двойника Богарта. Его мне предстояло еще раздеть, а затем и облачиться в его форму. Времени на это потребовалось куда больше. И когда я уже натягивал на ноги его сапоги, со стороны дороги послышался шум — кто-то ехал в моём направление. Магическая сеть еще развеялась не до конца, и из её «тающих» ошмётков мне удалось выудить информацию о приближающейся технике. Это был грузовик: двое фрицев в кабине, и еще пятеро в кузове. В общем-то невеликое количество врагов. Думаю, что и с ними я мог спокойно разделаться. Пусть, и не играючи, но и без особых проблем. Однако, спрятать грузовик куда сложнее, чем два трупа, один из которых совсем и не труп даже. Да и хватятся пропажи такого количества солдат куда быстрее. Так что сейчас мне надо было как-то разрулить возникшую опасную ситуацию и, желательно, без смертоубийства. Была одна проблемка, если эти немцы знают хорошо знают мотоциклистов или видели, как они выезжали вдвоём. Ведь ехала эта машина с той же стороны. И, если возникнет «недопонимание», их всё-таки придётся валить наглушняк. Как бы мне этого не хотелось избежать. А потом уже — в Покровке, резко искать «новое вместилище». Но это же опять очередной труп, который при скученности народа спрятать будет намного сложнее, чем сейчас. Можно, конечно, накинуть на него морок. Но мой морок, судя по проведённым еще дома испытаниям, долго не продержится. И мертвяка всё равно обнаружат. Так что надо попытаться решить дело миром. В общем, пока я полностью облачился во фрицевские шмутки, грузовик уже допылил до брошенного на дороге мотоцикла, резко затормозив и подняв еще больше пыли. Дорога была узкая — в одну колею, и разъехаться с мотоциклом грузовик мог, лишь выехав на поле с кукурузой. Когда я вылез из зарослей кукурузы, напряженные ублюдки уже собирались выпрыгивать из кузова на землю и занимать оборону. Мало ли для чего перегораживает дорогу брошенный мотоцикл. Может быть, он специально стоит именно здесь, и это партизаны устроили диверсию? Вполне себе вариант. Так что когда я выскочил из кукурузы, немцы облегченно перевели дух, опознав во мне своего земляка, а не злобных и вооруженных до зубов партизан. К тому же, я еще приветливо помахал им свободной от сползающих штанов рукой, создавая слегка комичную ситуацию. Ну и рожу соответствующую скорчил. При виде моей смущенной физиономии немцы расслабились и загоготали, показывая на меня пальцами. Поскольку никто не обратился ко мне по имени, моего двойника эти утырки не знали. Только обер-летёха — похоже, командир всей этой гоп-компании, сидевший в кабине рядом с водителем, чуть не по пояс высунулся в открытое окно грузовика и грозно вращая глазами, проорал: — Ты какого чёрта бросил мотоцикл поперёк дороги, солдат? Мы уж решили, что это засада партизан! — Виноват, герр обер-лейтенант! — Я неуклюже щелкнул каблуками и вытянулся по стойке смирно, продолжая придерживать рукой спадающие штаны — типа, не успел застегнуть, когда услышал звук подъезжающей машины. — Спешил, как мог, герр обер-лейтенант… Живот скрутило так, что терпеть не было сил… — Вижу, что спешил, — недовольно поморщился офицер, — даже брюки натянуть не успел. Нажретесь прокисшей браги у этих дикарей, а потом дрищете до полного изнеможения! — продолжал ругаться обер-лейтенант. — Ну-ка, помогите этому бедолаге мотоцикл с дороги убрать! — распорядился офицер, и из кузова на землю спрыгнула пара бойцов. Они лихо закатили заглушенный мотоцикл в кукурузу, освободив проезд для грузовика. Затем один из солдат, проходя мимо, по-дружески хлопнул меня по плечу. — Брагу у толстой старухи на рынке брал? — Заговорщически подмигнул он мне. — Ага… — Кивнул я в ответ. — Ну, тогда держись, камрад! — хохотнул доброхот. — Еще пару дней из туалета вылезать не будешь! И в лазарет сходи, попроси у медиков порошок от поноса. Иначе весь на дерьмо изойдешь! Уж я-то знаю, как это бывает! — Ага… — Бывай, доходяга! Фрицы забрались в кузов. Грузовик рявкнул, выпустил клуб сизого вонючего дыма и укатил восвояси, оставив меня в одиночестве возле мотоцикла. — Фух! — облегченно выдохнул я, вытирая выступивший пот — и от нервов, да и припекало неслабо. — Кажись, пронесло. Я подошел к мотоциклу. Что тут у нас? Хотя я всё и так знал — скопированная часть памяти Хайни Богера содержала подобную информацию. Передо мной стоял типовой образец немецкого тяжелого мотоцикла начала войны с коляской — BMW R 12. Да даже без памяти убитого шутце, мне была знакома эта модель ведущего немецкого автоконцерна. Благодаря массовости и передовой конструкции (для своего времени) немалое число R 12 пережило войну. Основное их количество навсегда осталось в Советском Союзе. Те, кто не сгорел в огне войны, стали трофеями, после войны их еще долго эксплуатировали. Мне даже доводилось кататься на таком в детстве, правда не за рулём, а в коляске. Я привычно проверил основные узлы агрегата и заглянул в топливный бак — рефлексы Богарта работали как мои собственные. Я словно сам несколько лет ездил на этом трехколесном открытом «бумере». Это был явно военный вариант мотоцикла, поскольку он имел аж целых три кожаных кофра для вещей. Два из них были приторочены по обеим сторонам заднего колеса, и еще один к внутренней стороне коляски. Я даже не стал их открывать, поскольку ужепрекрасно знал, что в них хранится. Хотя… не помешало бы промочить пересохшее горло. В одном из кофров обнаружилась фляга с теплой водой, из которой я сделал несколько глотков. Спрятав флягу обратно, я завел мотоцикл, и уселся в седло. Что ж, первый, пусть и маленький, но шаг вперед сделан! Впереди Берлин! Конечно, мне хотелось бы войти в столицу Третьего рейха победителем, но это успеется. Сейчас мне надо спасти деда, а уже затем… Но пока всё идёт по плану! — И всё идёт по плану-у-у! — пока никого не наблюдалось на дороге, громко заголосил я. — А моя душа захотела на покой, Я обещал ей не участвовать в военной игре, Но на фуражке на моей — серп и молот и звезда, Как это трогательно — серп и молот и звезда, Лихой фонарь ожидания мотается, И всё идёт по плану… Всё идёт по плану…[3] [1] «Чёрный Плащ» (англ. Darkwing Duck ) — американский мультсериал выпускавшийся в 1991—1992 годах в жанре супергеройской анимационной комедии, созданный студией Walt Disney Television Animation. Сюжет сериала вращается вокруг заглавного персонажа — загадочного супергероя-селезня, в обычной жизни — жителя пригорода и семьянина Кряка Лапчатого. [2] Ларингоспазм (спазм гортани) — непроизвольное и неконтролируемое сокращение мышц гортани, при котором смыкается голосовая щель, блокируется поступление воздуха в дыхательные пути и возникает состояние инспираторной асфиксии (невозможность вдохнуть). [3] «Всё идёт по плану» — одна из самых известных песен советского и российского панк-рок-музыканта Егора Летова и его группы «Гражданская оборона». Впервые записана в 1988 году. Эпилог СССР Москва Ставка Главковерха Вот уже добрых десять минут в кабинете товарища Сталина стояла мертвая тишина, нарушаемая лишь тихим шкворчанием табака в раскуренной трубке вождя. Иосиф Виссарионович лениво попыхивал трубочкой, временами поглядывая из-под нахмуренных бровей на сидевших за его столом контрразведчиков — Фитина и Судоплатова, видимо, ожидая от них какого-то ответа. По правую руку от вождя молча сидел на стуле и товарищ Берия — народный комиссар внутренних дел, и поедал темными глазами, увеличенными линзами круглых очков, обеих руководителей отделов разведки СССР, которые тоже нервно курили папиросы, глубоко затягиваясь и пуская в воздух струи сизого табачного дыма. — Пэрэкурили, товарищи развэдчики? — наконец разорвал затянувшееся молчание Иосиф Виссарионович. — А тэпер я хочу получить отвэт на свой вопрос: кто, чёрт вас дэри, знает, что это за сэкрэтное оружие с помощью которого адын чэловэк уничтожил цэлую танковую дивизию? Нэ роту, нэ батальон, и даже не полк… Дивизию! Мат вашу так! Ну? Что молчите? Может у тэбя, Лаврэнтий Павлович, есть что сказать? — Товарищ Сталин…- Бария подобрался, перестав гипнотизировать начальников 1-го и 4-го управления НКГБ. — Сказать есть что… Только… — Что только? — Сталин глубоко затянулся, и во вновь установившейся тишине стало слышно, как забулькала влага из воды, никотина и смол в чаше его трубки. Если Фитину и Судоплатову этот звук ни о чём не говорил, то Лаврентию Павловичу было предельно ясно — Сам «не в себе». Нередко подобная ситуация с булькаем случается при курении недорогих трубок, в которых инженерии не уделено достаточно внимания. В местах с не очень аккуратной подгонкой сопрягающихся деталей, где образуется «ступенька», скапливается влага. Она-то и начинает бурлить во время курения. Не редкость также, когда к этому приводит курение слишком влажного табака. Некоторые погодные условия могут также привести к образованию излишнего количества влаги в трубке. Но трубки товарища Сталина были изготовлены отличными мастерами. И соответственно, и детали в трубках Самого были подогнанными друг к другу идеально. Влажный табак Иосиф Виссарионович тоже не жаловал. Оставался один лишь вариант, при котором в чаше могла скопиться булькающая влага — слишком быстрое и «горячее» курение. Обычно таких промахов заядлые курильщики трубок не допускают. Вождь же так поступал только когда нервничал или был зол. Тогда его «глубокий моряцкий затяг» быстро сжигал табак и чрезмерно перегревал чашу. И такое «настроение» вождя, могло быть чревато осложнениями дальнейшей службы для всех участников этого маленькогоимпровизированного совещания. — Сведения, предоставленные мне… Как бы это сказать помягче, товарищ Сталин… — Так и говори, Лаврэнтий Павлович, — Сталин отложил погасшую трубку в пепельницу и вновь впился своими желтыми тигриными глазами в наркома внутренних дел, — как ест говори! — Сведения полное дерьмо, Иосиф Виссарионович! — набравшись храбрости, бухнул Берия. — Согласно полученной информации, 13-я танковая дивизия вермахта была уничтожена с помощью того же секретного биологического оружия, о котором нам ничего не известно! Помимо уничтоженной дивизии за один день исчезла с лица земли и сама Тарасовка, подле которой и развернулось сражение… — В смысле, исчэзла? — переспросил Иосиф Виссарионович. — Разрушена? — Никак нет, товарищ Сталин, — ответил Лаврентий Павлович, — её просто не стало. Там, где она находилась, теперь произрастает самый настоящий лес, выросший буквально за один день… — Ты в своём уме, Лаврентий? — Сталин с интересом взглянул на своего верного наркома. — Вот поэтому-то я и не докладывал ничего, Иосиф Виссарионович. — Полученные сведения больше похожи на какой-то бред! Мои люди прошерстили все известные институты, КБ и прочие шараги, но нигде не нашли подобных разработок. Не может столетний лес вырасти за один день! Так не бывает… — Интэрэсно дэвки пляшут… — Задумчиво буркнул Иосиф Виссарионович. — Но источник информации в лице командира партизанского отряда товарища Сурового, — продолжил «изливать душу» товарищ Берия, — утверждает, что это именно так! За всю свою службу я первый раз оказался в таком положении, — признался нарком, — когда не знаю даже, что и подумать. Если это целенаправленная диверсия врага, то как объяснить гибель целой танковой дивизии? Наши источники в Берлине однозначно подтверждают её уничтожение. Гитлер в ярости… — Погоди, товарищ Берия! — остановил взволнованную речь наркома Иосиф Виссарионович. — Послушаем, что нам расскажэт по этому поводу товарищ Судоплатов? Ведь если я не ошибаюсь, то именно в тот район был заброшен наш агент — лейтенант госбэзопасности Чумаков. За которого Павэл Анатольевич ручался головой. — Так точно, товарищ Сталин, не ошибаетесь. — Поднялся на ноги начальник 4-го управления, отвечающего за диверсионную и разведывательную деятельность на фронтах и организацию партизанского движения. — Лейтенант госбезопасности Чумаков был внедрен именно в ту самую 13-ю танковую дивизию… — Погиб? — спросил Иосиф Виссарионович. — Никак нет, товарищ Сталин! Согласно донесению из партизанского отряда товарища Сурового, Чумаков был тяжело ранен, оказывая помощь тому самому «товарищу Чуме», пленён и вывезен немцами в Берлин накануне гибели дивизии. — Так он сумел встрэтиться с этим прэсловутым «товарищем Чумой»? — Вопросительно поднял брови вождь. — Так точно, Иосиф Виссарионович. Они встретились. И Чумаков в донесении полностью подтвердил информацию, полученную ранее… Я тут же распорядился любыми доступными способами организовать эвакуацию «товарища Чумы» в Москву… — Верное решение, — кивнул вождь, — если это оружие действительно существует… И где же он, этот наш «товарищ Чума», товарищ Судоплатов? — По последней информации он отправился в Берлин, вытаскивать из плена лейтенанта госбезопасности Чумакова… — Да вы всэ что, с ума посходили? — Сталин даже поперхнулся. — Да как… Если нэмцы завладеют этим оружием? И с чего он взял, что Чумаков еще жив? — Простите, товарищ Сталин, — ответил вместо своих подчиненных нарком, — вы действительно думаете, что это оружие реально существует? — Каким же образом этот «товарищ Чума» уничтожил танковую дивизию? — вновь спросил Иосиф Виссарионович. — У меня нет ответа на этот вопрос, — ответил Берия, поднявшись на ноги. — Готов понести наказание по всей строгости… — Сиди ужэ! — Отмахнулся от него вождь. — Разрешите, товарищ Сталин? — на этот раз подал голос начальник 1-го управления НКВД — Фитин, в чьем ведении находилась разведка на территории иностранных государств. — Слушаю. — Кивнул Иосиф Виссарионович. — Это по поводу лейтенанта госбезопасности Чумакова… — Что? — подскочил на ноги Судоплатов. — Павел Михайлович, тебе о нём что-то известно? — Оказалось, что да, — ответил Фитин. — Несколько дней назад в окружении рейхсфюрера СС Гимллера наметилось какое-то странное оживление. Дело касалось некоей странной, на взгляд нашего агента, фигуры — тяжело раненного гауптаманна Михаэля Кюхмайстера… — Это Чумаков, — произнёс Судоплатов, — именно под этим именем он был внедрён в 13-ю танковую дивизию, уничтоженную товарищем Чумой. — Продолжай, Павэл Михайлович! — В глазах вождя зажегся неподдельный интерес, ведь доклад постепенно превращался в содержание какого-то авантюрного приключенческого романа, да еще и с налётом мистики. — Так вот, наш агент попробовал поднять информацию об этом гауптманне и выяснил, что никакого Михаэля Кюхмайстера не существует. После этого он сделал простой вывод, что это наш провалившийся агент… Неимоверными усилиями ему удалось получить фотографии этого Кюхмайстера через одного сотрудника «секретного института», где содержат лейтенанта госбезопасности Чумакова. На тот момент он еще не пришел в себя после ранения. Собственно, по этим-то фотографиям я его и узнал… — И Фитин выложил на стол несколько отпечатанных фотоснимков. — Точно он! Ванька… То есть, лейтенант госбезопасности Чумаков! — Лишь мельком взглянув на снимок, узнал своего протеже Судоплатов. — Погодите, товарищи… — Он схватил фотографии со стола и рассмотрел их повнимательнее. Возле Чумакова, запечатленного лежащим на кровати в каком-то помещении медицинского типа, стоял еще один человек, тоже облаченный в какую-то больничную пижаму. Возрастной, седоволосый и очень худой, но Павел Анатольевич его мгновенно узнал. Дело о немецкой диверсии в 1936-ом году, которое ему пришлось расследовать, отлично отпечаталось у него в памяти. Ведь именно во время расследования этого дела он и познакомился с Иваном Чумаковым, ставшим впоследствии его лучшим учеником в Школе особого назначения НКВД. А изображенный на фото седоволосый мужчина был тем самым пропавшим профессором Трефиловым, который по словам Чумакова, являющимся его учеником, разработал нечто настолько необычное и фантастическое, что его изобретение вполне могло перевернуть весь мир с ног на голову. — Ну, что ж, товарищи, — выслушав обстоятельный рассказ Судоплатова о похищении профессора Трефилова, — всё становица только страншэ и страншэ… Товарищ Фитин, мобилизуй максимум своих Бэрлинских агэнтов глубокого залэгания! Мы нэ должны пропустить появление товарища Чумы в Бэрлине. Он, похоже, рано или поздно объявица подле лэйтенанта госбэзопасности Чумакова… КОНЕЦ ЧЕТВЕРТОЙ КНИГИ продолжение уже выкладывается https://author.today/reader/406428 Друзья! Спасибо вам огромное за поддержку, покупки, лайки и комментарии! Всех Благ, приятного чтения и с наступающим вас Новым Годом! * * * От автора Вышло продолжение крутого цикла в жанре АИ! Попаданец в оккупированный Псков в 1941 г. Герой бьет фашистов, устраивает диверсии и приближает Победу. На весь цикл СКИДКИ! https://author.today/work/273346