Перед вратами Иллюзий она остановилась и некоторое время разглядывала их: простые, с облупленной зеленой краской, удивительно… никакие. Посмотришь — и не вспомнишь. Именно то, что надо.

Во Тьму за аркой она шла, зажмурившись, наугад. И открыла глаза только тогда, когда различила за смеженными веками свет; и удивительно приятный голос, напоминающий чем-то тот, другой и потому вдвойне располагающий, зазвучал одновременно отовсюду. Он лился с небес, сочился из самой земли и рождался внутри нее, будто там натянуты были звонкие струны. Она внимала этому голосу и незаметно перебирала пальцами, желая запомнить, запечатлеть его мелодию.

— Здравствуй, дитя, — сказал он ей. — Ты готова сделать свой выбор? Что ты предпочтешь: идти дальше или родиться снова?

Лишь одно биение сердца она колебалась. Заманчиво, очень заманчиво. Но начав сначала, не совершит ли она прежние ошибки? Не придет ли туда, где стоит сейчас?

— Я хочу идти дальше, — ответила она, и тепло внутри нее подтвердило, что она выбрала правильно.

— Тогда тебе придется что-то отдать. Такова плата, — произнес Голос. — Ну-ка, подумаем, может, талант к музыке или…

Она не стала слушать дальше. Ответ давно вызрел в ней и ждал своего часа.

— Я отдам свою красоту. Забирай ее. Она не принесла мне счастья. Не хочу лишать воли слабых, — она усмехнулась, — и быть пешкой в руках сильных.

— Хорошо, пусть будет по-твоему, — произнес Голос, немного помолчав. Сейчас он казался ей задумчивым и слегка печальным, и ей вдруг захотелось его успокоить.

— Не бойся, я не пожалею о ней.

— Отважное дитя… — Теперь Голос звучал довольно. Ей стало совсем легко и тепло, словно ее гладят заботливые, нежные руки. Те самые, которые она целовала. — Иди же смелей.

Только теперь она заметила, что среди сотен дорог, разбегающихся во все стороны, одна светится ярче, так и манит за собой. Девушка улыбнулась, вздохнула глубоко и сделал по ней несколько небольших шагов. Свет окружил ее ласковым коконом, и она растворилась в нем так, что уже не понимала, где он, а где она. Ей было уютно, тепло и радостно, и все казалось — стоит посмотреть вверх — и она увидит над собой золотистые глаза, лучащиеся восхищением и любовью.

Господин Синь

Когда госпожа Дин ушла, он все никак не мог найти себе места. Его охватило смятение, невозможная смесь тревоги, тоски и безудержного, почти детского восторга. Хотелось идти, бежать, и смеяться, и плакать… Ноги сами понесли его куда-то, ему было не важно куда: оставаться на месте было совершенно немыслимо.

Он обнаружил себя стоящим напротив врат Великолепия. Сколько времени прошло, он не взялся бы сказать даже примерно. Острый уголок таблички впивался ладонь, но эта боль ощущалась ненастоящей, словно не ему принадлежала.

Яркие, полыхающие всеми оттенками алого и красного, врата показались ему напыщенными, даже угрожающими.

«Я могу уйти туда в любое мгновение», — подумал он отстранено. И не испытал при этом ни малейшей радости.

Великолепие… слава… Aлые флаги и ленты реяли, словно знамена. Все это куда больше подошло бы военному чину или тому, кто желает оставить память о себе в веках, а не обычному целителю. Целителю, который, стоит признать, и права-то не имеет больше так называться.

Господин Синь подошел чуть ближе, разглядывая отблески пламени на золоченых крышах, изображения карпов и ярко-красных пионов. И с каждым ударом сердца больше и больше убеждался, что вся эта роскошь бесконечно далека от него.

«Словно самый край неба. Нет, подарок моей госпожи слишком хорош для меня», — усмехнулся он, прижал ладонь с зажатой в ней табличкой к сердцу и направился обратно к Главному дворцу: может, остальные уже вернулись? Может, кому-то понадобится помощь?

Господин Рэн

Когда двое воркуют, лезть к ним не стоит — чтобы понять это не нужно быть ни советником, ни колдуном. Вот он и не лез. Даже отошел подальше на всякий случай. Правда ни Сяомин, ни блаженный целитель не оценили его стараний: они, кажется, ничего вокруг не видели, увлеченные друг другом, а потом и вовсе покинули дворец.

А вот сам он заметил странное. Сначала ему показалось, что в глазах троится от усталости и перенесенных волнений. Он даже удивился про себя: «Что, советник Тан, теряешь сноровку? Становишься изнеженным, словно девица?». А потом вдруг понял, что это вовсе не случайность.

Взгляд его, скользивший по стенам и колоннам, видел одновременно и другой зал — точно такой же, но прозрачный, словно наколдованный. Отличался он от «настоящего» лишь тем, что за одним из столиков сидел мужчина, очень похожий на господина Гэн и, задумчиво смотря перед собой, подносил к губам чашу с вином.