— Ты не можешь просить об этом... — Себастьян начинает, потом останавливается, — Проси что-нибудь у меня. Не у нее.

Грегори наконец-то поворачивается к нему: — Так не делается, и ты это знаешь. Есть правила. Другого пути нет, — он делает длинный вдох, — В том-то и дело, не так ли? Мы все заперты. И этот контракт обеспечивает нашу ненависть.

Он качает головой, делает два шага в сторону.

— Интересно, всегда ли так было, — говорит он, — Если наша ненависть всегда пожирала нас изнутри. Черт, нам не нужна Девочка-Уиллоу, чтобы уничтожить нас. Мы прекрасно справляемся сами

— Брат...

— Нет. Больше никакого брата, — Грегори идет к двери. Я никогда не видела его таким, — Ты претендуешь на нее. Нанеси на нее свое клеймо. И все закончится. По крайней мере, для нее.

— До следующего «урожая», — говорю я, мой голос срывается.

Я устала.

У меня закончились силы для борьбы.

— Скажи мне, — начинаю я, глядя на Грегори, — Это будут твои сыновья, которые возьмут следующую Девочку-Уиллоу? Это ты научишь их ненавидеть нас?

При этом Грегори почти вздрагивает.

— Есть правила, — говорит он, на мгновение переводит взгляд, снова проводит рукой по волосам и на одно единственное, мимолетное мгновение позволяет мне увидеть то одиночество, ту его часть, которая заставляет мое сердце болеть.

Я не пытаюсь сдержать слезы, которые наворачиваются, когда я смотрю на него. Как он наблюдает за мной. Я прислоняюсь ближе к Себастьяну, к его силе. Потому что она нужна мне прямо сейчас. Он нужен мне. И ему понадобится его сила, чтобы причинить мне боль, потому что это единственный способ.

Единственный способ спасти меня.

Чтобы спасти нас.

Двадцать четвёртая глава

Себастьян

Мы с Хеленой вернулись на остров на целую неделю. После того эпизода на кухне Грегори исчез. Он ушел из дома Люсинды, и с тех пор я его не видел. И я не пытался с ним связаться.

Люсинда сделала то, что ей сказали. Она поговорила с Итаном, сказала ему, что ей нужно отправиться в путешествие, в отпуск. Сказала, что будет посылать ему открытки.

Итан отнесся к этому более спокойно, чем я думал. Черт, может быть, он был рад, что она уехала.

Когда я говорил с ним об этом, сказал, что он останется в доме в Филадельфии, что это его, часть его наследства как Скафони, и что я вернусь, чтобы навестить его. Он казался даже взволнованным. Я не хотел оставлять его, пока не буду уверен, но с медицинским персоналом и помощью, которую я нанял, знаю, что о нем позаботятся, даже если это не будет для него долгосрочным решением.

Все время, пока мы возвращались, я изучал Ковенант Девочек Уиллоу, пытаясь найти какой-то выход из этой ситуации. Но его нет. Я уже знаю это. Я всегда это знал.

Я должен причинить ей боль, если хочу сохранить ее.

Хелена сидит за столом с бокалом виски. Она пьет его каждую ночь с тех пор, как мы вернулись.

Я смотрю на нее, и она выглядит усталой.

— Хочешь, я попрошу повара приготовить для тебя что-нибудь еще? — она так волнуется, что не может ничего сдержать.

— Нет, спасибо. Я не голодна.

— Я позвоню врачу. Посмотрим, сможет ли он что-нибудь сделать.

— Что может сделать врач? — огрызнулась она, затем опустила взгляд, понимая: ее тон стал мягче, когда она заговорила дальше, — Мы просто должны закончить это. Чем дольше мы будем ждать, тем труднее будет.

— Мы не будем делать это его способом, Хелена. У нас есть год. Мы найдем другой способ.

Она покачала головой: — Мы должны. Какой у нас выбор? — она пьет свой виски, — И правда, разве мы не заслужили этого, ты и я? То, что мы сделали с ним... — она проводит пальцами по волосам. Ее лоб покрыт морщинами от беспокойства, — То, что мы с ним сделали, —повторяет она, глядя на меня, — я никогда не хотела причинить ему боль. Я знаю, что и ты не хотел. Но мы причинили ему боль. Вместе. Быть с ним... то, что мы сделали... Он человек, Себастьян. И мы причинили ему боль.

— Ты говоришь так, будто у тебя есть к нему чувства.

— Есть. Он мне небезразличен. Я не хочу, чтобы ему было больно. Но это все, что это значит.

Я пытаюсь понять это. Это эгоистично, я знаю, но соперничество и ревность, они разрывают меня на части. Они разорвали мою семью.

— И я знаю, что она права.

Мы должны это сделать. Ради всеобщего блага. Это клеймо, это церемониальное клеймение, боль, которую она испытает, закрепит мои права на нее, что освободит ее. И это освободит моего брата и меня.