Торт с ножом был водружен на середину, рядом стояли дымящиеся чашки и тарелки с вилками. Едва ли Элизу интересовало это пиршество, но из-за витавшей в воздухе неловкости она всё же потянулась и поделила бенто на четыре части, разложив обе буквы «Л». Порцию Лилит придвинула к ней. Свою так и оставила на месте.

Сестра сидела на краю стула, вперив взгляд в пол. С поникшей головой, опущенными плечами, в сломленной позе.

Этому изваянию можно было бы дать говорящее название — «тысяча печалей».

Господи, она такая хрупкая. И в этой хрупкости сию секунду — столько боли…

Элиза больше не могла… молчать и бездействовать. Вскочила и села перед ней на корточки, осторожно заглядывая в нахмуренное лицо:

— Лил… — и столько мольбы в этом обращении, потому что не знаешь, с чего именно начать, когда так много надо сказать.

— Я не хотела ни с кем говорить о том, что случилось, — Лилит неожиданно проявила инициативу, затронув главную тему. — Но ты… Где ты была… когда я так нуждалась в тебе, Элиз?

Сердце жалобно заныло, сжимаясь, словно в попытке укрыться от прозвучавших слов. И как эта маленькая и некогда избалованная девочка пережила такую трагедию одна?!

— Нас не выпускали, когда началась пандемия, ты же знаешь. Лил, я тебе столько звонила и писала…

— Ты нужна была рядом, а не в жопе мира на связи! — вдруг закричала она с неподдельной обидой, дернувшись и поднимая на неё глаза, полные слёз. — Ты исчезла из моей жизни, словно тебя и не было никогда. Будто мы никто друг другу…

Элиза сглотнула колючий ком в горле и произнесла тихо:

— Послушай, если бы я только могла представить, что спустя несколько месяцев всё обернётся так… Разве я уехала бы, зная, что потом будет невозможно вылететь из страны и быть рядом? Но сейчас я здесь, родная. С тобой…

Сестра зло усмехнулась, будто транслируя: а толку-то?..

Наверное, она по-своему права. И Элиза действительно чувствовала свою вину перед ней, поскольку, как и сказала Лилит, исчезла без каких-либо объяснений. Не желая распространяться о том, что происходит внутри. И как доверять кому-то, кто скрытен и сам не стремится делиться с тобой своими переживаниями?.. Это следовало исправить. Раскрыться.

— Прости, что не рассказывала… Тогда мне было необходимо быть подальше. Разобраться и остыть. Лил, у меня случился выкидыш, и я чертовски тяжело пережила этот факт… Сожрала себя изнутри и… сбежала. Да и с Ромой уже некоторое время до произошедшего не всё было гладко. А потом как-то так… всё пошло по инерции. Понимаешь?.. Я не намеренно закрылась от тебя, а потому что не получалось иначе.

Сестра несколько секунд смотрела на неё не мигая. И вместе с первой крупной покатившейся слезой прошептала, шокировав:

— Я ведь тоже потеряла ребенка, — запнулась, будто растерявшись от своей же откровенности, — представляешь?..

А потом рухнула ей в объятия прямо на пол и зарыдала надрывно, отчего её тело начала бить крупная дрожь. От неё веяло нечеловеческой мyкой, каким-то разрушительным напором, от которого, казалось, она сейчас просто разорвется и обернется прахом, неспособная выдержать адских эмоций.

Элиза в ужасе кусала губы, не представляя, как можно помочь Лилит. Сжимала крепко-крепко, уткнувшись в макушку подбородком, и молчала, пока сестра захлебывалась в истерике.

Какие слова? Ну, какие слова могут облегчить безысходность, отчаяние, боль потери близких?..

Единственное, о чем сейчас девушка жалела, это то, что так и не научилась плакать. У неё не получалось выплескивать пыл по-женски, чтобы хотя бы частично избавиться от внутренних терзаний…

Успокаивающими движениями она гладила Лилит по спине, стойко вынося её крики куда-то в собственное солнечное сплетение. Они будто вибрациями направлялись в душу, навсегда поселяясь там, чтобы не дать забыть об этих страшных минутах. Если сестре столько лет не с кем было разделить необъятную горечь, то её нынешнее состояние еще понятно. А вот то, что ей удалось не сойти с ума… действительно удивительно. Уж Элиза-то знала. Это безмерно тяжело — тащить крест в одиночку.

А когда Лилит заговорила, немного отстранившись и неустанно плача, всё стало хуже. Элизу скручивало болезненными спазмами, выбивающими из неё остатки воздуха. Казалось, она переместилась в прошлое и стала очевидцем всех событий, выпавших на долю этой хрупкой девушки.

Слушала и слушала, неосознанно гладя татуировку на предплечье сестры. Она тянулась изящной стрелой от тонкого запястья почти до внутреннего изгиба локтя. И состояла из линии, на которой было выбито два имени на армянском — отца и брата, а также замысловатых узоров, обрамляющих надпись.