В какой-то момент бабушка Кинглинг достала из коляски флажок на шесте и велела мне его держать над головой. Я такой не один — едущие и идущие на экзамен школьники оснащены таким же, и социальное расслоение в своей дорожной части изменилось: теперь приоритет отдавался экзаменуемым и поддерживался мотоциклистами-полицейскими. Китайский папа и бабушка горделиво приосанились, а я удивлялся уровню организации мероприятия и отношению к нему местных: вон там, на газоне, родители какого-то школьника устроились в палатках. Ночевали здесь что ли?

Совсем не удивляли рожи ровесников: бледные, украшенные густыми тенями под глазами (девочки постарались это скрыть пудрами и тональным кремом). Некоторые откровенно плакали, другие не стеснялись блевать — вон тот толстый паренек для этого использует сумочку сидящей за рулем мопеда матери. Ты держись, малой, на Гаокао жизнь не заканчивается.

Наш путь закончился у исполинского образовательного центра. Места на переполненной парковке для нас не нашлось, поэтому мотоцикл и отца пришлось оставить около торгового центра в квартале от места проведения экзамена. Ван Дэи неискренне пожелал мне удачи, переместился в коляску и, судя по прикрытым запястьем глазам, собрался подремать.

— Не слушай этого дурня, милый малыш, — бабушка Кинглинг взяла меня за руку и повела по тротуару, вызвав прилив идущего из памяти подростка стыда. — Ты — самый умный, самый красивый и самый старательный из всех Ванов. Куда несешься?! — рявкнула на не вовремя вырулившего из-за угла доставщика пиццы.

Тот проигнорировал нас так же, как и других пешеходов — привычное дело, видимо. Народу вокруг были тьмы и тьмы — от комсомольских значков поверх школьной формы рябило в глазах, голова моментально начала уставать от обрывков разговоров, шагов, ора клаксонов и двигателей. Девушки и дамы по большей части были закутаны в подобия хиджабов — порой весьма стильных — а над головами людей цеплялись друг о дружку многочисленные зонтики. Быть бледным у азиатов считается красивым, вот и прячутся.

— Попей, милый, — бабушка вынула из сумочки красную бутылку с красным чаем.

Я послушно попил.

— Твой кретин-отец не оправдал наших ожиданий. Мы сделали для тебя все, что могли — таких вещей как у тебя нет ни у кого в деревне, — принялась напоминать о моральном долге Ван-Вана. — Жертвуя комфортом и выделяя тебе лучшие куски, мы все надеемся на то, что ты хорошо сдашь экзамены, получишь хорошее образование и добьешься в этой жизни успеха. Все мы надеемся на тебя, наш добрый малыш. Мы верим, что когда-нибудь ты приедешь в родную деревню на дорогой машине, полной великолепных подарков. С нетерпением жду возможности посмотреть на лица этих противных соседей…

Забавно, но идущие рядом с нами родители и бабушки накачивали своих отпрысков примерно тем же самым. Немного поразмыслив, я решил не расстраиваться такому отношению и не осуждать китайцев: просто то, что очень многие семьи в России выговаривали своим детям намеками или надеялись на то, что все это само собой подразумевается, здесь говорят прямо в лицо. Неприятно, но приятная правда вообще штука в этом мире редкая.

К комсомольским вожакам Ван-Ван относился так, как и положено деревенскому пареньку, прекрасно видящему специфичность построенной Партией системы — как к лицемерным ублюдкам, которые почему-то считают себя лучше других. Я не согласен: просто такой у студенческого возраста ребят, толкнувшим собравшимся в аудитории нам напутственную речь вариант карьерной лестницы, и флаг им в руки. Мир он вообще не справедлив, но если не уподобляться камню из известной поговорки, можно устроиться вполне неплохо. Один раз у меня получилось, значит получится и второй, пусть и ценой многих лишений длиной в несколько лет и набитых неправильными решениями шишек.

Школьников на Гаокао собралось много — считать я и не пытался, но образовательный центр размером с неплохой такой стадион был полон битком, и через фойе пришлось медленно брести, ловя болезненные толчки локтями и раздавая такие же. Навскидку — с десяток тысяч школьников собралось. Всех пропустили через рамки металлодетекторов, всех проверили по фотографиям, регистрационным номерам и китайский бог знает по чему еще.

Аудитория, куда каждого экзаменуемого провожал помощник, была огромной — да сюда пяток международных авиалайнеров загнать можно! — поэтому в ней царило гулкое эхо. Жужжащие кондиционеры заставляли ёжиться — промок на влажной жаре снаружи, но помимо озноба никаких неприятных ощущений, к моему удивлению, не было: такое чувство, словно влага из воздуха оседала на мне, разбавляя пот и не давая вонять и чесаться.

Аудитория была щедро заставлена столами. Считать не стал, но минимум полтысячи учеников здесь наберется. Столы были оснащены табличками с номерами, а во время очередной регистрации — случилась на входе — нас отправлял в нужном направлении строгий тощий китаец в очках и костюме. Преподаватель из другой школы — их здесь очень много, и все «чужие», чтобы избежать жульничества.

Вот к городским учителям Ван-Ван относился интереснее: искренне уважал, немного завидовал статусу и едва ощутимо обижался, словно спрашивая «а чего это вы такие классные не снизошли до работы в моей деревенской школе?». Тело на автоматизме отвешивало положенные поклоны, лицо на чистых рефлексах принимало должное почтительное выражение, и проблем у меня не возникло — веду себя как все.

Мое место оказалось в конце первой трети от начала аудитории, в середине. Справа нашлось знакомое лицо — односельчанин и одноклассник Ван-Вана Лю Гуан. Мой предшественник во многом именно ему обязан обилием шуток про «кузнечика», некоторыми тумаками и очень маленьким местом в школьной иерархии. Сложен Лю Гуан очень так по-деревенски: невысокий, но широкий и с вот-такенными кулаками. Сквозь пухлые щеки проступал жизнерадостный румянец, но в целом вид у «врага Ван-Вана №1» был тот еще: руки трясутся, глаза — красные от недосыпа, и он даже не обратил внимания на любимую жертву. Все равны перед Гаокао!