– Ой!

Я быстро наклонилась и подняла бутылочку. Ну почему, когда он рядом, я становлюсь такой неуклюжей?

– Извини, я…

Его рука все еще висела в воздухе. Я почувствовала на себе его взгляд, когда он осторожно опустил ее, как будто боялся, что я снова вздрогну.

Он медленно наклонился и открыл нижний ящик тумбочки. Достал пачку салфеток, чтобы протереть ими пол, но, когда он собирался его закрыть, что-то привлекло мое внимание.

Я затаила дыхание. Невероятно! Из-под старого школьного ежегодника выглядывал уголок пожелтевшей бумаги. Листок как листок, его можно и не заметить под кучей брелоков для ключей, зарядных устройств и наушников. Но у края листа виднелась вытянутая кривоватая буква «и»…

Я опустилась на колени, осторожно приподняла ежегодник, потянула листок за краешек и вытащила его весь. Я смотрела на него, от удивления открыв рот, мои пальцы еле заметно подрагивали.

«Я передал Мейсону твой рисунок, – вспомнился голос Джона. – Он очень любит медведей. Не представляешь, как он был счастлив».

Под рисунком в углу стояла моя кривая подпись – Айви. Держа в руке свой пожелтевший детский рисунок, я подняла на Мейсона удивленные глаза.

– Ты хранишь его?

Все это время, все эти годы… И сейчас, когда он сделал все, чтобы держать меня подальше от своего мира.

– Почему? – выдохнула я.

Мейсон наклонил лицо, чтобы рассмотреть рисунок, и прядь темных волос скользнула по его бровям. Я смотрела на Мейсона и почему-то вспомнила его детскую фотографию, где он стоит с боксерскими перчатками на шее.

– Он мой, – просто сказал Мейсон, и его голос звучал искренне. – Он мне очень нравился.

И в этот момент я поняла, что Мейсон знал меня всегда. С тех самых пор, когда я была всего лишь именем на бумаге, маленькой белокожей девочкой из рассказов его отца, живущей под небом, в котором можно увидеть тысячи звезд.

Мысли разлетелись в разные стороны. Душа наполнилась светом. Все перевернулось с ног на голову, когда я поняла, что в тот момент, когда я переступила порог их дома, Мейсон первые секунды видел во мне ту самую девочку, о которой ему рассказывал Джон.

Мейсон, который сидел напротив меня за обеденным столом, который проходил мимо меня по лестнице, который смотрел, как я рисую на террасе, и думал, что мне до сих пор нравится рисовать, так же как и в детстве.

Мейсон, который видел, как я хожу босиком, который разгадал смысл моего имени, Мейсон, который все это время хранил мой рисунок в своей тумбочке.

Я смотрела на медведя, унесенная во вращающуюся вселенную эмоций, чувств и сияющих желаний. Видимо, сейчас нужно сказать что-то умное, глубокое и уместное.

– Он ужасный! – сказала я, глядя на своего бесформенного медведя.

Проклятие!

Но медведь был и правда жалкий, если не сказать уродливый. А в детстве я считала этот рисунок шедевром.

Последовало долгое молчание, во время которого мне хотелось провалиться сквозь пол.

Затем, совершенно неожиданно, Мейсон рассмеялся. Его мягкий хрипловатый смех рассеял напряжение. Я неподвижно стояла на коленях, держа рисунок в опущенной руке. Мейсон хохотал, его глаза сияли, грудь подрагивала под футболкой. Он прекрасен даже со школьной пылью на лице!

Его смех нежно ласкал мой слух, ложился шелком на мои барабанные перепонки, складывался в мелодию, которая смешивалась с моей кровью.

Я любовалась им и чувствовала, как дрожит моя душа. Я привыкла, что Мейсон показывал мне только худшее в себе, и теперь, когда он постепенно открывался, позволял увидеть себя настоящего, я больше не различала контуров своих чувств к нему – у них не было границ.

Меня охватила бесконечная сверкающая радость, настолько мягкая и теплая, что даже не верилось, что я способна такое испытывать. Сердце вдруг наполнилось жизнью, и впервые с момента приезда в Калифорнию я улыбнулась. Улыбнулась Мейсону, его смеху, счастью смотреть на него такого.

Моя улыбка была папиной: она играла всеми цветами, розовели щеки, сияли глаза. Я не сразу поняла, что Мейсон перестал смеяться.

Все морщинки и складочки исчезли с его лица, разгладились, оно как будто замерло. Его взгляд остановился на моих губах.

Мейсон никогда раньше так на меня не смотрел – изумленно и недоверчиво, в его глазах сейчас как будто пересоздавалась целая вселенная и возникало новое понимание себя.

В следующий момент он приблизился. Движение воздуха, тень надо мной. Я подняла голову, и его губы прикоснулись к моим губам, его ресницы коснулись моей щеки. Под его натиском я обомлела, распахнула глаза.

Спазм пронзил живот, я оторвалась со всхлипом, рисунок выскользнул из моих пальцев. Потрясенная, я посмотрела на Мейсона, часто дыша. Кровь стучала в висках, щеки покраснели, а бедра дрожали.

Мейсон был моим отражением: он так же смятенно смотрел на меня и порывисто дышал, как будто я забрала у него весь кислород.

Мир пульсировал. Мы были прикованы друг к другу, напряжение сковало воздух, наши взгляды слились…

Мейсон снова меня поцеловал, и огонь побежал по венам, по телу пробежала дрожь, и какое-то мгновение я слышала только горячечный стук моего недоверчивого сердца.