Мейсон поднял голову, и его глаза в очередной раз взяли меня в плен. Если б было можно, я часами глядела бы в них, рассматривая мельчайшие оттенки чувств.

Я стиснула аптечку здоровой рукой и переступила порог комнаты. Подошла к нему поближе, поколебавшись, положила аптечку на прикроватную тумбочку. Мейсон заметил этот жест и снова посмотрел на меня.

Так много хотелось ему сказать. О том, что я очень сожалею о случившемся. Из-за меня он мог пострадать, если не хуже. Его связали, избили, над ним издевались, к его голове приставляли дуло пистолета…

Я хотела сказать ему, что это все из-за меня. Но теперь он и сам это знал. Я чувствовала вину за его синяки, тревогу и боль. Если у него были причины презирать меня до теракта, то даже страшно представить, как он относится ко мне сейчас.

Я повернулась, готовая снова убежать и проклясть себя за то, в чем никогда бы не смогла ему признаться, готовая исчезнуть с его глаз навеки, так и не набравшись смелости все сказать ему.

– Прости меня.

Мои ноги словно приклеились к полу. Я онемела и даже забыла, как дышать. Не знаю, через сколько секунд или минут я обернулась к нему.

– За что? – спросила я.

Мейсон поднял лицо. «Ты знаешь, за что», – казалось, говорили его глаза. Интересно, в какой именно момент я научилась читать, что в них написано? Они всегда были для меня непроницаемыми, словно не хотели, чтобы их коснулся мой взгляд.

– За все, – произнес он своим глубоким спокойным голосом, – за то, что не принял тебя.

Я стояла, замерев, как будто боялась разбить вдребезги этот хрустальный момент. Даже мое сердце притихло.

Мейсон опустил голову, и этот жест потряс меня еще больше.

– Я злился. Очень злился. На тебя, на себя, на отца. На него особенно. – Он провел рукой по каштановым волосам. – Нас всегда было только двое. Он… – Мейсон глубоко вздохнул, как будто собираясь с силами, чтобы закончить фразу. – Он всегда был для меня всем. – Мейсон стиснул челюсти, положил руку на колено. – У меня не было матери, бабушки и дедушки, с которыми можно проводить время, зато у меня был он.

Я уже знала их печальную семейную историю, поэтому его отчаянная, ревнивая привязанность к Джону была мне понятна.

– Периодически папа уезжал, – продолжил Мейсон, – он оставлял меня на попечение соседа, садился в самолет и улетал. А когда возвращался, рассказывал мне о своем путешествии, о твоем отце, о Канаде, о снеге… – Мейсон сделал паузу. – И о тебе.

Мое сердце забилось быстрее.

– Я вырос на этих историях. – Мужественный, чудесный голос Мейсона попадал прямиком мне в душу. – Место, где вы жили, было похоже на сказочный мир, на стеклянный шар с заколдованным городом внутри. И я… я хотел увидеть его своими глазами, мечтал познакомиться с людьми, о которых он мне рассказывал и которые ему очень дороги. Даже я, ребенок, это понимал. И каждый раз, когда я просил его взять меня с собой, он говорил, что я еще слишком маленький для таких путешествий. Мол, дорога долгая и утомительная, лучше подождать, пока я подрасту. – Мейсон покачал головой, глядя в сторону. – С годами ничего не изменилось. Из своих путешествий он привозил мне улыбку и истории о небе, в котором можно увидеть тысячи звезд. Но он никогда не брал меня с собой. Он предпочитал оставлять меня здесь, а я… я не понимал почему. Почему он оставлял меня дома? И почему вас это никогда не беспокоило?

Мейсон приподнял брови, наклонил голову.

– В общем, я ничего не понимал, – произнес он грустным тоном, – и в конце концов перестал спрашивать, могу ли тоже поехать. И когда он недавно рассказал мне, что случилось с твоим отцом, я не мог посочувствовать тебе и ему, хотя видел, как он горюет, я злился. – Мейсон прищурился, словно эти эмоции все еще причиняли ему боль. – Ведь он так и не дал мне возможности встретиться с ним, а теперь было слишком поздно. Я никогда не познакомлюсь с его лучшим другом, о котором уже столько знаю. С человеком, которого он любил, как брата.

Мейсон сглотнул, нервно сжал челюсти. Другую руку он тоже положил на колено, его широкие ладони висели в воздухе.

– А потом, – продолжил он хриплым тоном, – он сказал, что ты к нам приедешь. Ничего не объяснил, просто поставил перед фактом. Он снова отодвинул меня в сторону. Потом ты приехала, и это меня окончательно разозлило… – В глазах Мейсона отразилась горечь. – Ты до этого ни разу к нам не приезжала и вдруг заявилась. Ты каждый день ходила у меня перед носом туда-сюда, и тебе не было никакого дела до нашей с отцом жизни, до наших с ним отношений, вообще ни до чего, что не касалось твоего мирка. Увидев тебя в нашем доме, я мог думать только о том, что не хочу, чтобы ты здесь находилась. Меня бесило, что все сложилось именно так и я не могу на это повлиять. Я не мог смириться с тем, что в нашу с отцом семью кто-то пришел и опять отодвинул меня.

Я стояла неподвижно. Мейсон впервые разговаривал со мной по-человечески. Я всегда считала его замкнутым и своенравным, грубым и недоверчивым. Я злилась на него за то, что он не мог и не хотел понять, что я чувствую.

Но в этом я мало чем от него отличалась. Я никогда не пыталась поставить себя на его место, не стремилась понять его чувства. До приезда я не помнила, что он существует!

Я посмотрела на Мейсона так, будто увидела его впервые.

– Для меня переезд тоже стал неожиданностью, – прошептала я.