Долгий прыжок души в пустоте… Изрыгнулась вода, стоявшая в горле. И еще, и еще. Первое, что я почувствовала, – свое дыхание, глухое и хриплое.

От очередного спазма скрутило внутренности. Меня рвало водой, потом перестало. Тело трясло мелкой дрожью. Тяжесть в голове, соль на языке, горящая грудь, скукоженные в судороге мышцы. Мало-помалу вернулось зрение. Я поняла, что лежу на боку. Подо мной был песок. Было солнечно. Ветер. Блестит полоска океана.

Океан! Реальность обрушилась на меня в одну секунду. Я вспомнила удары в толще воды, беспомощность, жуткий страх, чувство, что умираю, и мне стало страшно. Я снова оказалась во тьме, в черном хаосе, паника превратилась в крик, который вырвался из моего живота, а затем… замер на моих губах.

Я откинулась на спину. Зрачки перестали метаться, как встревоженные насекомые, и остановились на том, что было надо мной – и как будто небо упало во второй раз, и весь мир затих, усмиренный коротким вздохом, коснувшимся моего лица.

Надо мной склонился Мейсон. Не папа. Не Джон. Он – с полуоткрытым ртом, лихорадочно-красными губами, мокрыми волосами, с которых мне на щеки падали колкие капли. Он смотрел на меня испуганными глазами, как будто я была чем-то страшным и прекрасным одновременно.

И когда я встретилась с этими глазами, блестевшими в свете дня, я окончательно потеряла какую-то важную часть себя.

– Айви, – позвал он.

И я услышала, как Вселенная взрывается в моих ушах. Что-то с грохотом сломалось, меня разорвало надвое: сердце бухало, горело, глухие удары пульсировали в горле. Я дрожала, потрясенная, пытаясь собраться заново, но слишком поздно. Теперь мне нет спасения.

Пусть я лежала там, с солью во рту, дрожа от холода всем телом. Пусть я все еще чувствовала удары океана и то, как меня затягивает тьма. Все это было уже неважно.

Я хотела только одного – чтобы он и дальше так смотрел на меня, как смотрят, только увидев смерть.

Я хотела, чтобы он смотрел на меня. Хотела чувствовать на себе его дыхание, его запах, видеть пронзительный взгляд. Мне хотелось поговорить с ним, понять его. Услышать и узнать его и увидеть, как он мне улыбается.

Он не подпускал меня к себе, прогонял, отталкивал, заставлял чувствовать себя чужой… И все равно его голос проник в меня. Он как будто врос в мою плоть, и вырвать его было уже невозможно. Он слился с моей подругой-тьмой, сотворив великолепные созвучия, и теперь осколки моей души танцевали под эту музыку. Вот что со мной произошло. И бесполезно бороться с этой истиной, отвергать ее.

Я нахмурила брови и заплакала бы, если б могла, но его глаза утешили меня, и увлекли за собой в безопасное место, и приговорили меня к пожизненному мучению.

Когда Мейсон смотрел на меня, я была снегом на солнце, и только. В нем тысячи красок, и я, белая, как слоновая кость, окрашивалась в его цвета каждой его мыслью, его прикосновением, взглядом, вздохом.

И теперь он был здесь, великолепное видение в пучине страха, свет во мраке, в котором, я думала, что потеряюсь, а нашла его. Это было до боли прекрасно.

Боже, Мейсон был таким красивым, что я могла умереть, просто глядя на него.

Мне, которую завораживал бутон подснежника или блеск рыбьей чешуи, когда я проводила по ним пальцем, теперь хотелось прикоснуться к нему, стереть капли с его лица, почувствовать тепло его кожи под своими холодными ладонями.

Это безумие, но мне хотелось остаться там навсегда – в отражении его глаз, с горячим песком под руками и с тенью смерти, которая еще не отступила…

Мейсон протянул ко мне руку, но она замерла в неуверенности, его пальцы подрагивали, как и мои. Я не замечала шедших к нам людей, пока они не оказались рядом.

– Айви!

– Как она? Боже мой, она дышит?

– Не наваливайтесь, дайте ей продышаться!

Они все были здесь, вокруг меня. Чья-то рука попыталась меня коснуться, но не успела. У Мейсона на скулах заходили желваки, темные глаза свирепо заблестели. В следующий момент он грубо притянул меня к себе, спасая от этого прикосновения.

– Нейт, я тебя прибью! – прорычал над моим ухом Мейсон, и я вздрогнула, как от грохота при землетрясении.

Мейсон был холодный как лед, возможно, даже холоднее меня, но его тело вибрировало силой и жизнью. От ударов его сердца кровь во мне, кажется, бежала быстрее, шумное дыхание Мейсона будто проникало мне в душу. Он возвращал меня к жизни. Сейчас я была уверена, что смогу существовать только в соприкосновении с ним. Мое сердце могло биться только так – в отчаянном симбиозе с его сердцем.

Нет! Так не получится. Неважно как, но для моего же блага я должна любой ценой избавиться от этих чувств.

Я бесконечно долго пробыла на спасательной станции, куда меня сразу доставили на джипе.

На меня надели кислородную маску, завернули в спасательное одеяло. Все шло по протоколу: меня осмотрели на предмет видимых травм, расспросили о том, как такое со мной случилось. Я рассеянно отвечала на вопросы. В груди не болело, в легких не было хрипов и прочих подозрительных звуков, но наблюдалась тахикардия, учащенное дыхание, как будто я надувала крошечные воздушные шарики. Мне сказали, чтобы я не волновалась, потому что это нормально – предсказуемая реакция организма на стресс.