А наследник во все верит, конечно. Сказал бы кто царице, что она стареет, дня бы не прожил. Каблучками затоптала бы. Дорогих сафьяновых туфелек. Но Фёдора надо было уговаривать.

– Маменька, ты у меня молодая и красивая. Самая лучшая. Тебя с боярышнями рядом поставить, никто и не догадается, что у тебя сын есть.

– Льстец, - улыбнулась царица, сына по руке погладила.
– Феденька, жениться бы тебе.

– Маменька...

– Понимаю, абы на ком не хочется. Так я тебя и не уговариваю. Скажи, а по душе ли тебе боярышня Заболоцкая? Устинья?

Фёдор словно конь на скаку остановился. У него кажется, даже лицо сплющилось.

– Маменька? Ты... откуда?

– Знаю откуда? Дядя твой рассказал, что заинтересовала тебя боярышня. Неуж это такой секрет?

Фёдор поморщился.

Секрет, не секрет... понятно же. Дядя - человек подневольный. Это Руди сам решает, что сказать, о чем промолчать. А дядя, что та глина, в любых руках поддаваться будет.

– Я сам хотел сначала посмотреть. Подумать.

Любава кивнула.

– Прости дядю, не со зла он. И я не со зла. А все-таки, что ты о ней думаешь?

– Не знаю, - сознался Фёдор. Днем раньше сказал бы он, что нравится ему Устинья. Что сильно нравится, может, и люба она ему. А сейчас... вспомнил Элизу - и словно мертвечиной повеяло.
– Не знаю, маменька.

– А как узнаешь, так скажешь мне?

– Конечно, маменька.

– Я тогда пока с Борисом поговорю, чтобы разрешил он тебе жениться.

– Про Устю скажешь?

Устю.

Это сказало царице больше, чем час рассказа. Ежели она уже для него Устя... значит, думал он о ней, примерял уже, загадывал. О чужом человеке, о безразличном, Федя не сказал бы так.

Можно с Борисом поговорить.

– Не скажу пока, Феденька. Ни к чему. Там еще Маринка его, ей такое знать не надобно. Попортят еще девку.

И снова впилась глазами.

Фёдор так и дернулся, вспыхнул, кулаки сжал.

Да, зацепила его эта Устинья. А царица ее видела, девушка правильная. Спокойная, рассудительная, вроде как покорная... она еще разузнает, но для ее сына - в самый раз. И прекословить не будет, и верховодить не попытается. Как была Любава главная для сына, так и останется. Это правильно.

– Думаешь?

– Уверена я в том. Для Маринки твоя свадьба поперек сердца будет. Она будет, что змея ядовитая... да все равно я хитрее. Поговорю я пока про твою свадьбу, чтобы Борис разрешил сватов заслать. А имя потом назову.

– Хорошо, маменька. Делай, как лучше будет.

– Сделаю, сынок. Ты знаешь, люблю я тебя, ничего тебе во вред не допущу.

– Знаю, маменька.

Любава гладила сына по волосам, и думала совсем о другом.

А когда б ты знал, сынок, каким трудом ты мне достался, какой болью, каким отчаянием...

Не надобно тебе о таком даже задумываться. И знать не надо, ни тебе, ни кому другому, м хватит и того, что ты у меня есть, а у Россы - будешь. Будешь ты ей править, все для того сделаю, я-то знаю, как для всех лучше будет...

***

Аксинья над вышивкой грезила, когда в светлицу бабка вошла.

Так-то Агафья прабабка, конечно. Но век бы Аксинье ее не видеть! Не любила она Агафью за ее внимательные глаза, за злой язык... за то, что Агафья тоже ее недолюбливала.

– Сидишь? Ворон считаешь? Много ли пролетело?

– Прабабушка? С приездом тебя, - Аксинья хоть и стискивала кулаки, а встала, поклонилась.

Агафья подошла поближе, вгляделась.

Нет, тут смотреть не на что. Сила не проснулась, душонка как была мелкая и завистливая, так и осталась. Сразу видно, злится Ксюха на Устинью, злится - и поделать ничего с собой не может. И не хочет. Ей и так живется.

– Ну-ка, иди сюда. Опрыщавела вся, веснушками в три слоя пошла. Да не красней ты со злости, я не просто так. Вот тебе мазь, будешь на ночь лицо умывать и ей натираться. Все пройдет через месяц, как и не бывало.

Аксинья за эти слова мигом прабабку простила.

– Бабушка! Ой, спасибо тебе!

– Не благодари. А нос мажь почаще, прыщи да веснушки девицу не украсят. Не сватался еще никто?

– Нет, бабушка.

– Поговорю я про то с Алешкой. Ты уж заневестилась, скоро сарафан на груди порвется. А ты сидишь, лавку протираешь.

Обида была забыта и окончательно. Кстати, грудь у Аксиньи была больше, чем у Устиньи, и девушка этим очень гордилась. Сарафаны обуживала в груди, вышивкой подчеркивала, внимание привлекала, бусы носила...