– Забродин, вы из школы?
– спрашивал он своим пронзительным тенорком. И вы допустили драку? Кто участник? Саменко? Безобразие! А еще член бюро...

– Саменко тут ни при чем, - пытался возразить Михаил.

– Молчите! Нам все известно.

– Пошли!
– сказал Синельников.
– Скорее, ребята!

Эти "ребята", молчаливые пожарники, держались кучно возле Синельникова, как телохранители. Толпа двинулась к школе, сохраняя свой особый порядок: впереди Синельников, за ним пять молодцов, Пятачков и Забродин, а уж потом все любители потешных зрелищ.

Дербень-Калуга со своими приятелями, выломав дверь, уже разбрасывали парты, когда подоспела неожиданная помощь. Увидев перед собой хладнокровно приближавшегося Синельникова, он понял, что терять ему больше нечего.

– Ах, главный инженер!
– осклабился Дербень-Калуга.
– Давно не виделись... А поговорить есть о чем... Свет!
– вдруг рявкнул он и бросился к Синельникову.

Два пожарника, словно по команде, выдвинулись вперед и через мгновение сидели верхом на Дербень-Калуге.

– Тихо, милый, тихо, - ласково уговаривали они его, связывая.

Один из приятелей Дербень-Калуги, толстошеий, с медвежьим загорбком, побежал к выключателю, но там его встретил появившийся из зала рябой монтажник. Он поднес к его лицу увесистый кулак и сказал:

– Чуешь?

Синельников, кивнув на Дербень-Калугу, распорядился:

– В холодную его!
– Потом через пролом в дверях вошел в зал.

За ним двинулась вся толпа.

– Кто еще виновен?
– строго спросил Синельников, останавливаясь взглядом на Семене.

У Семена опух разбитый нос, на верхней губе остались следы крови. Он зло смотрел на Синельникова и вдруг сказал с вызовом:

– Вы виноваты.

– Я?
– Синельников повернулся к комсоргу.
– Пятачков, этот парень, кажется, из вашего бюро?

– Да, к сожалению, - быстро подтвердил Пятачков.

– Я повторяю, что виновны вы.

– Что это значит?
– строго сказал Синельников.
– Может быть, вы поясните?

– Да, я поясню. У нас вместо клуба - барак. В прошлом году должны были построить клуб. Но где он? Нет клуба. А деньги, отпущенные на клуб, вы вложили в док. Вы план выполняете... А мы вынуждены подобные сборища проводить... По углам! В этой пыли, с драками...

– Послушайте, вы, любитель увеселений! Зачем вы сюда приехали? Город строить? Или для приятных развлечений? Вы знаете, что такое док? Это ремонтная станция кораблей. Это - тысячи рабочих!.. А вы хнычете, что вам танцевать негде. Забыли, чьи вы дети! Ваши отцы с ножовками и топорами города строили. Пайки хлеба, как мыло, нитками резали. Создали для вас, вручили вам лучшую в мире технику...
– Синельников прервал свою речь, махнув рукой...
– О чем тут говорить.

– Мне очень жаль, что этот парень из вашего бюро, - сказал он Пятачкову иным тоном.

– Обычная философия виноватых, - снисходительно заметил Пятачков.
– Я займусь. Саменко!
– крикнул он вслед уходившему Семену.
– Мне поговорить с тобой нужно.

– Не о чем.

Семен быстро спускался по лестнице и вдруг услышал за спиной характерные щелчки высоких каблуков.

– Что ты за мной бегаешь!
– сердито обернулся он к Лизе.
– Что я тебе, нянька-воспитательница?

– Сеня, не надо так, - ее пухлые губы жалко задергались, в глазах появились слезы.

– Отстань!

Семен выбежал на улицу и быстро пошел в рыбный порт. Но частый топот Лизиных каблучков неотступно следовал за ним. Она всхлипывала и говорила одно и то же:

– Я же знаю, тебе так тяжело...

– Отстань!

– Ты бы не сказал такое Синельникову, кабы не драка.

Семен остановился:

– Дура ты. При чем тут драка? Такие, как Синельников, жизнь нашу обкрадывают. Пойми ты.

– Я понимаю. Только ты не прогоняй меня.

Она прижималась к нему, обнимая его за шею, и шептала:

– Не прогоняй меня, Сеня...

Он вдруг обнял ее и поцеловал в губы.

– Ничего ты не понимаешь.
– Поцеловал снова и рассмеялся.
– Дура ты, Лизка... Но хорошая и умнее меня.

6

Квартиру Воронов получил на втором этаже с балконом, с видом на море. Он купил кое-какую мебель: диван, стулья, два стола, шкаф для одежды, - но все это куда-то растеклось по углам, и обе комнаты казались пустынными и неуютными. И пахло в них, как на складе, - известью, клеем и чем-то похожим на жженую резину, должно быть, от новой мебели. И все-таки это была его квартира, первая в жизни. Она казалась ему непомерно большой, со множеством дверей, раковин, конфорок. И Воронов впервые почувствовал себя богатым.