Она лишь чуть повела бровями, услышав его колкость. В дополнение к степени в области изящных искусств, которую она получала на дистанционном обучении, Делия училась на курсах тренеров личностного роста, тренеров йоги, диетологов и прочих выдуманных профессий. Конечно, ей не нужно было работать. У ее деда денег было – куры не клюют. Адам едва мог прокормить себя за счет уроков игры на гитаре. Но он отказывался работать на какой-нибудь тупиковой должности с двадцатипятилетним начальником, читавшим по вечерам автобиографию Алана Шугара [1] , прежде чем подрочить на сон грядущий. Он был творцом.

– Ты с ней увидишься? – спросила Делия.

– С кем?

Он уже успел погрузиться в фантазию о жизни в каньоне возле Лос-Анджелеса, о девушках в легких платьях вокруг плавательных бассейнов цвета дешевых бирюзовых украшений.

– Со своей матерью. Ты увидишься с ней, когда она приедет?

– Она не приедет. С чего ты взяла?

Большие глаза Делии широко распахнулись: ее способ показать, что он несет чушь, но она слишком вежлива, чтобы сказать это вслух. Она протянула руку, и он помог ей встать, не в силах не восхититься очертаниями ее бедер, обтянутых лайкрой.

– Я думала, продюсер приезжает встретиться с твоим отцом.

– Он по своим делам приезжает. Не только ради отца.

Почему он счел необходимым это подчеркнуть? Потому что не мог принять того, что его недотепа-отец в самом деле сумел продать книгу и стал человеком, с которым ищут встречи другие? Он попросту завидовал человеку, который на самом деле осуществил свое намерение.

– Не важно. Разве она с ним не приедет? Она ведь его жена? То есть не странно ли будет, если она не приедет?

Адам об этом не подумал. Неужели ему придется увидеться с матерью через столько лет? Заплачет ли она? Или, еще хуже, вдруг она вообще не захочет его видеть? Как и все последние пятнадцать лет.

– Понятия не имею. Она нас бросила – ей нечего сказать в свою защиту. Разве нет?

Делия перекинула длинные волосы через плечо.

– Оливия тоже меня бросила.

– Это другое. – Это была одна из обычных причин их размолвок. – Ты все равно с ней виделась.

– Не очень часто.

И Адам знал, что по меньшей мере часть вины за это лежала на нем, но об этом он тоже предпочитал не задумываться.

– В общем, к черту это сборище беглых пациентов психушки. О чем ты со мной хотела поговорить?

Делия задумалась, и он заметил странное выражение, промелькнувшее на ее лице. Страх? Обычно ее ничто не пугало. Столкнувшись с уличным грабителем, она, наверное, сумела бы убедить его сдаться.

– Давай сначала выпьем кофе, ладно? Ничего серьезного, просто… нужно кое-что тебе сказать.

Пока она сворачивала дорогущий коврик, ему пришло в голову, что, если бы дело было действительно несерьезное, она сказала бы ему сразу. Что-то здесь было не так.

– Что думаешь? – спросила Оливия.

У них вошло в привычку после ужина перекусывать еще раз чем-нибудь легким, из яиц или рыбы, прямо на кухонном острове, о котором так мечтала Кейт, когда они покупали дом. Словно остров, будь он кухонный, тропический или необитаемый, мог в самом деле принести человеку счастье. После этого «второго ужина» они уходили в гостиную, читая или беседуя у камина, пока не приходило время ложиться спать. Разжигать камин придумала Оливия, которая покупала дрова и зажигалки и вычищала его по утрам. В своей обычной тихой манере она так часто повторяла ему, что не любит телевизор, пока однажды он не проснулся в полной уверенности, что это его идея. Эндрю часто уходил в спальню раньше и смотрел на ноутбуке любимые программы, а иногда украдкой – и порно, выключив звук и положив одну потную ладонь на клавиатуру, оставляя, как ему казалось, разоблачительные отпечатки пальцев. Эндрю очень этого стыдился, но он уже несколько лет не притрагивался к женщине. Иногда ему казалось, что этого может больше никогда не произойти.

– Не знаю, – сказал он, ковыряя вилкой яичницу и думая, не странно ли есть ее не на завтрак. – Мне не очень хочется впускать в дом еще кого-то.

Хватало и Мэри, чтобы производить ужасающий шум, мешавший работать.

– Мне кажется, это было бы очень полезно.

Она налила ему пива, оставив половину в бутылке, словно официантка, и он задумался: почему она так беззаветно ухаживает за ним? Он никогда ее об этом не просил. Он никогда не просил ни о чем этом, но она все равно продолжала, и он не знал, как попросить ее остановиться. Он несколько раз пытался поднять эту тему: «Ну… понимаешь, ты не обязана оставаться, Оливия. Ты бы, наверное, хотела заняться чем-то другим». Но она попросту отказывалась его слышать и поселилась здесь, в гостевой комнате, возможно, навсегда.

– Но… Кирсти не умеет говорить. То есть нам же сказали, что она никогда не заговорит.

– Тогда какой смысл в логопеде?

– Знаю, – терпеливо ответила Оливия. – Но я вспомнила о Дилане, сыне Эйми. Он мог объясняться жестами – не умел говорить, но мог попросить о чем-то. Попить, сходить в туалет. Я посмотрела. Это не обычный язык жестов. Он называется макатон – специально для инвалидов.

По ее словам, ей пришло в голову попросить муниципалитет предоставить Кирсти логопеда. Она умела упрашивать, когда речь не шла о ней самой.