— Я готов, моя госпожа, давно готов, — так же тихо проговорил невольник, жмурясь от удовольствия и ласк. Он торопился, и Лотта это видела, поэтому решила не мешкать. До темноты остался один час, и совокупиться прямо на садовом газоне — это не звучит благоразумно, только вот выбора уже не осталось.

Аркана почувствовала, как задрожали ее плечи, как похолодели кончики пальцев только от вида распаленного Олли, невинного в своем понимании и слишком напуганного жизнью, чтобы решиться на такой шаг. Не нужно быть эмпатом, чтобы догадаться о том, с каким трудом он сделал такой выбор. Стать ближе, подарить себя и не дать усомниться в своей верности. Только вот Лотта и без этого всего была уверена в любви своего рогатого наложника, и всем сердцем любила его самого. Так зачем же он это делал? Зачем так трепетно прижимался губами к ее обнаженным плечам, зачем с упоением касался жарких волос, зачем глядел в ее лицо раскаленным серебром?

И она прекрасно знала ответ — ради нее самой, ведь иначе ее наложники доказать свою любовь не могут — так уж повелось. А у нее не хватает мудрости убедить их в том, что не требует от них ни тел, ни чувств, лишь счастливы были — да и только.

— Что вы?.. Госпожа… ах! — Олли вновь выгнулся, когда министр прощупала пальцами его позвонки и одарила шею ласковыми поцелуями. Это было не в первой — уже знакомы и касания, и поцелуи. Но Лотта до сих пор не верила, что у сахарца хватит смелости пойти дальше.

А он таял в ее руках, растекаясь теплым воском.

Министр сосредоточенно нахмурилась, ловко избавляясь от его льняной рубашки, вымазанной краской, и внимательно посмотрела ему в глаза, считывая малейшую эмоцию страха или сомнения. Но таковых не было, только лишь немое разрешение сделать со своим телом все, что Аркане будет угодно. Она рыкнула, припечатавшись губами к его худой груди. Невольник взвыл и тут же закрыл рот руками, давясь воздухом, когда Лотта вобрала в рот мягкий розовый сосок, распробовав нежную кожу на вкус. Вздохнула тяжко и властным жестом повалила омегу на земь, продолжая расцеловывать трепещущую плоть.

— Почти семь лет минуло, — шепотом проговорила Лотта, оторвавшись от груди, и тонкие ниточки слюны натянулись промеж ее губ и его кожи. — Почему сейчас, Олли?

— Я боюсь, — задыхаясь, ответил невольник, и Аркана мигом отпрянула. — Не вас, — поправил он, схватив ее за руку и притянув обратно, — а того, что долго вас не увижу.

— Я часто улетаю, — мотнула головой министр, но ласки все же продолжила.

— Не в этом дело. Я не знаю, госпожа, но, пожалуйста… — всхлип, и леди судорожно вздохнула. Ресницы ее задрожали, а сама она метнулась к родному лицу, осторожно касаясь приоткрытых губ. Невольник выгнулся, а Лотта хаотично соображала, что бы предпринять, чтобы закончить все это быстро и безболезненно. Она готова была завладеть Олли, каждым сантиметром его тела, но вопрос в том — готов ли он?

— Готов, — безошибочно разгадал ее беспокойство сахарец, приподнявшись на локтях и улыбнувшись краешком рта.

Лотта не ответила, только нервно фыркнула, огладив ладонями обнаженные бока. Ее бронзовые руки так контрастно смотрелись на бледной коже Олли, исписанной застарелыми шрамами и долгое время не заживавшими отметинами язвами. Болезненные следы остались на нем, как отпечатки страшной болезни, и министр шумно выдохнула. Чувства захлестнули ее неумолимой волной, и она уже не понимала, правильно ли поступала, так легко пойдя на поводу Олли, но отступать уже было поздно.

И леди припала вспухшими губами к худому животу, параллельно орудуя руками в области пояса легких штанов.

Частью своего не затуманенного еще страстью сознания она думала о многом. О скорой командировке, о четырех месяцах разлуки, о предупреждениях господина Рика и о тэнгуне, томящемся в лазарете. Думала о том, куда пойдет после, что сделает и с кем поговорит. Это так несправедливо, но полностью отдаться своим наложникам леди никогда не могла — именно поэтому она разрабатывает законопроект о правах рабов. Она видела и прекрасно знала, что не все наложники сэйканцев живут в таких же условиях, как ее семья, тот же Нито Каплана известен своими изощренными пытками по отношению к омегам и даже к альфам захваченных планет. Лотта Аркана всем сердцем желала, чтобы больше никто не страдал так же, как ее милый Олли, как сотни несчастных невольников Республики Созвездия Водолея.

Министр жаждала напомнить всему миру о человечности.

Пальцы ее вдруг нащупали почти незаметный побелевший шрам на внутренней стороне бедра, и Лотта болезненно зажмурилась, тихо выдохнув и припав к бледной коже губами под сдавленный стон Олли. О, она бы многое отдала, чтобы найти всех тех, кто причастен к изувечению омежьего тела. Всех, кто поставил многочисленные раны и следы от зубов, кто не оставил на Олли и живого места, усеяв тонкую кожу синяками. Лотта нередко вспоминала о том, каким увидела сахарца в первый раз. Фиолетово-синим от гематом, красным от крови, слабым от болезни и обезвоженным, словно нерадивый пустынный странник. Безрогий. Безглазый. Тощий и жалкий.

А Грэг тогда вновь завел старую песню о том, что, мол, министр Аркана заслуживает всего только самого лучшего!

А она и получила это лучшее.

В приливе нежности, Лотта принялась целовать острые колени, сведенные вместе, а потом взглянула в лицо своему наложнику, замечая его дрожащие в предвкушении губы, его руки, цепляющиеся за траву, его лихорадочно сверкающий взгляд. После семи — семи! — лет он решился доверить всего себя своей альфе без сомнений, без страхов, без промедления. И Аркане бы впору гордиться таким процессом, и она бы гордилась, если бы не знала, сколько времени придется провести вдали от Олли без возможности убедиться, что ее действия не навредили ему никоим образом.