Альфа блаженно зажмурилась, неожиданно философски придя к такому выводу, что вынужденный отъезд — всего лишь временная трудность на ее счастливом пути. Всего лишь неприметная кочка, как и множество до нее, всего лишь то, с чем она справится и вернется домой победительницей. Лотта открыла глаза, уставившись на почти законченный набросок пейзажа с беседкой, что раскинулся по ту сторону пруда, на берегу которого они с Олли устроились.

— Здесь так спокойно, — проговорила Аркана, ни к кому в особенности не обращаясь. Сероглазый наложник тут же вскинул голову, с улыбкой на нее поглядев.

— Ваша правда, госпожа. Досюда не долетают переживания и грусть, — серьезно добавил он, и светлые брови его сошлись на переносице, а Лотта перестала улыбаться.

— Когда-нибудь вы поймете, — проронила она, взглянув на Олли внимательно и долго. Тот взгляда не отводил, только придвинулся ближе. — Когда-нибудь вы простите меня за то, что вынуждена оставлять вас, когда сама же и взяла на свое попечение.

— Самое болезненное во всем этом, госпожа, — тоном профессора начал наложник, отложив в сторону новые, только подаренные кисти, — то, что каждый из нас познал любовь в вашем лице. И это не притворство, это не чувства по нужде.

— Я знаю это, знаю, Олли, — зашептала Лотта испуганно, словно бы невольник вдруг озвучил самую страшную ее тайну. — Но когда придет время, вам придется… — Тут она замолкла, осознав, что сболтнула лишнего.

Мысли ее лихорадочно заметались, и это не укрылось от вездесущего эмпата. Сахарец нахмурился пуще прежнего, желваки его заходили, и Аркана уже начала продумывать путь словесного отступления, как Олли мягко поднялся с садовой травы и направился к ней, не сводя взгляда единственного серого глаза. Лотта выпрямилась, и тревога ее испарилась, оставив лишь уверенность и непоколебимость. Куда бы не завел их разговор, она не заберет свои слова и чувства назад.

— Придется — что? — тихо спросил Олли, опустившись около нее. Лотта опустила голову, но была осторожно приподнята за подбородок. — Что же вы задумали, моя госпожа? Я слышу ваше беспокойство.

— Прости меня, любимый, но это тебя не касается, — сквозь зубы процедила Аркана, чувствуя тепло его тонких пальцев на своем лице. — Я со всем разберусь сама. И все у вас будет хорошо. У всех вас.

— Но это совсем не то, о чем вы думаете, моя госпожа, — осторожно произнес Олли, скользнув ладонью по ее щеке. Лотта закусила губу, отведя взгляд. — Вы хотите нас оставить? — в лоб спросил невольник, а Лотта даже вздрогнула.

— Я уезжаю завтра, это неотвратимо…

— Я не об этом, — мотнул головой невольник, и лицо его исказила боль.

— Я никогда вас не оставлю, — вздохнув, отрезала министр и отняла его руку от своей щеки. Олли втянул голову в плечи, скривив губы. — Но грядут перемены, мой милый, и они затронут каждого, и вам придется с этим смириться. Я улетаю на Коургу завтра, и эти четыре месяца я планирую провести не только за бумагами и чертежами плазмопровода. Но я никогда, — слышишь? — никогда вас не оставлю.

— Я верю вам, госпожа, — тихо ответил Олли, и Аркана раскинула руки для объятий, и невольник тут же в них нырнул, прижимаясь к сильному телу своей альфы. — Просто знайте, что мы никогда вас не предадим и не разочаруем. Доверьтесь… нам.

Лотта не ответила, только примкнула губами к седой макушке, огладила пальцами выступающие лопатки, прошлась по вздрагивающей спине. Поцеловала ветвистый рог под тихий сиплый вздох, нахмурилась, но все же не отстранилась, продолжая сжимать омегу в прощальных объятиях. У них всегда так было — долгие разговоры о вечном и бесконечном, а после такие же долгие целомудренные объятия с привкусом сладости самой странной любви дома Арканы. Бывали моменты, когда Олли позволял себе чуть больше, чем обычно, бывало, когда и сама Лотта едва сдерживала страсть. Но сейчас все было по-другому. Сейчас будто бы все готовы к тому, чего ждали долгие годы.

Олли вдруг выгнулся в ее руках, а министр подумала о том, что совершенно не готова все сделать так, чтобы не было ни боли, ни дикого желания. Но она ведь обязана, по-другому никак.

Омега сам нашел ее губы, все так же сипло дыша, и Аркана не смогла ни увернуться, ни предотвратить жаркий поцелуй, да и не стремилась. Губы эмпата были мягкие и теплые, жаждущие, и леди нахмурила темные брови, в голове скользнула мысль о том, что сахарец определенно что-то предчувствовал, чего-то страшился. Разлуки? Покинутости? Лотта не знала, только лишь продолжала отвечать на его пылкие ласки и лихорадочные поцелуи.

— Тише, тише, — шептала она, когда домашняя блуза уже была расстегнута на половину пуговиц. — Олли, нежный мой, хороший, что же ты? — голос ее был рычащим и клокочущим, но бесконечно ласковым.

— Пожалуйста, госпожа… — умолял невольник, вдруг подняв на нее полный грусти взгляд, но на самом дне его зрачков леди различила пламенное желание.

— Я не буду спрашивать о твоей уверенности в этом, — отрывисто проговорила Лотта, зацеловывая его уродливый шрам, — но все же, Олли… послушай…