Дело упиралось в нежелание высшего генералитета осознать, что в критических условиях не только тыл должен чем-то поступаться в интересах фронта, но порой и фронт должен отказаться от чего-либо в пользу тыла. Нежелание самого императора Николая II ввязываться в эти дрязги, в то время как следовало немедленно замыкать на себя все ключевые вопросы управления страной и армией, лишь усугубляло проблему.

Также высшие военные власти пытались бороться с грозящим экономическим кризисом на фронте такой чрезвычайно непопулярной в войсках мерой, как сокращение пайка. Либо его ухудшением (чечевица) и введением постных дней.

Несмотря на все усиливающуюся тягу рядовой массы солдат к миру, разложение тыла и антигосударственную деятельность оппозиции, перешедшей с осени 1916 года в открытое наступление против правительства, командование сохраняло надежды на устойчивость психологии фронтовиков. В связи с этим целесообразно проследить эволюцию настроения войск Юго-Западного фронта по отчетам военных цензоров (на других фронтах дело обстояло еще хуже в связи с фактическим неучастием в крупных боях в кампании 1916 года) [369] .

Настроения частей Юго-Западного фронта во втором полугодии 1916 года, по данным перлюстрированных писем:

1) август 1916 года – бодрое настроение, надежда на победу, уверенность в силах, ввиду богатого снабжения боеприпасами;

2) сентябрь 1916 года – намерение войск драться до победного конца, но при этом утомление войной, так как очевидна третья военная зима, увеличение количества жалоб;

3) октябрь 1916 года – усиление тяги к миру, но миру почетному и выгодному, жажда крутых мер в отношении продовольственной вакханалии;

4) ноябрь 1916 года – надежды на борьбу с дороговизной возлагаются только на Государственную думу, усталость от войны, резкое увеличение жалоб на пищу, решимость и одновременно угнетенность духа;

5) декабрь 1916 года – жалобы на пищу, особенно после замены мяса рыбой и чечевицей; тревога за внутреннее состояние страны, сильная тяга к миру после немецких предложений, самогоноварение в войсках как итог тенденции роста пьянства, наблюдаемый с середины года;

6) январь 1917 года – беспокойство за недоедающие семьи, жалобы на довольствие, недовольство продовольственной разверсткой («у крестьян отбирают хлеб»);

7) начало февраля 1917 года – укрепление духа, хотя мира ждут с нетерпением, уменьшение жалоб на пищу, возобновление толков о немецком засилье в верхах, тяга в отпуск (отпускники возвращаются чаще с подавленным настроением);

8) февраль 1917 года – улучшение в пище, доверие к поступающей в войска технике, надежды на победу;

9) начало марта – подъем духа в связи со свержением самодержавия, что трактуется прежде всего как конец «немецкого засилья» в верхах.

Уже с осени 1916 года наблюдается тенденция роста числа «безразличных» писем и перенесение сферы тяжести интересов с фронтовых проблем на тыловые. А зимой резко возрастает процент пессимистических писем с фронта и в еще большей мере – равнодушных. Так, военно-цензурное отделение 12-й армии отмечало, что в феврале число бодрых писем резко упало, и нет ни одного полка, где их цифра превысила бы десять процентов. Все чаще рефреном звучит неверие в победу и в предстоящей военной кампании, убежденность в «бесконечности» военных действий. Как пишет А. Б. Асташов, именно зимой 1917 года, по сообщениям из армий, широко распространяются венерические заболевания: «заболевание сифилисом принимает угрожающий характер». И более того – «распространение венерических болезней в Действующей армии сравнивали с тифом» [370] .

Таким образом, зима 1917 года послужила тем переломным временем, когда достаточно было одной искры, чтобы вспыхнул пожар. Широкое распространение на фронте и в тылу необъективных и зачастую совершенно лживых сведений, условно называемых «распутинианой», подточило правящий режим в моральном отношении. И здесь виновата сама государственная власть, не сумевшая перед войной приобрести «залог прочности» режима, а также и не сделавшая ничего, чтобы укрепить власть в ходе самой войны. Груз социальных противоречий, накопившихся еще до 1914 года, и усугубленный субъективными факторами во время самой войны, грозил развалить империю, стремившуюся к тому же выиграть войну без проведения в жизнь чрезвычайных мер по военизации тыла и мобилизации всех сил страны для победы [371] .

В отечественной литературе высказывалась мысль, что солдаты могли обрести цель войны «на личностном и вполне прозаичном уровне в процессе успешного наступления» [372] . Представляется справедливым, что единственно правильная цель военных действий, как важнейшей составной части явления под названием «война», для простого солдата, не понимавшего действительных объективных целей, была в скорой победе над врагом. Ведь войне, как и другому глобальному процессу, присуща своя внутренняя логика, которая диктует образ мышления и образ практических действий.

Осознание массами причин-целей войны имеет громадное значение, непосредственно обеспечивая победу на полях сражений. Доведенный до отчаяния непонятными для него объективными обстоятельствами необходимости продолжения войны, тесно сплетающимися с тыловыми неурядицами, народ обращал свою ненависть на власть вообще. Не умеющий понять и осознать действительных причин и целей военного столкновения, солдат не получил и понятного для него объяснения в течение военных лет. Правительственная пропаганда (вернее, ее вялые попытки) показала свою «профнепригодность». Так что настроение солдатских масс, безусловно, поднимавшееся в период успешных боев, оставалось таковым в условиях если не абсолютной победы, то, по крайней мере, при наличии ее реальной перспективы, ее иллюзии в сознании.