Времени оставалось совсем мало, так как начало активных действий на Восточном фронте было намечено на середину весны. Бывший начальник Петроградского охранного отделения генерал К. И. Глобачев отмечал в своих воспоминаниях: «Революционный центр решил взять силой то, что при иных обстоятельствах получил бы в порядке Монаршей милости, на что он не рассчитывал. Руководители великолепно учитывали обстановку. Русская армия твердо стояла на занятых позициях уже почти год, а на юге, в Буковине, даже переходила в наступление. Все это время страна напрягала все усилия для снабжения армии, и в этом отношении, действительно, превзошла сама себя, сделав такие заготовления, которых бы хватило еще на долгие годы самой ожесточенной войны. Армия была укомплектована и увеличена в своем составе. Все было приготовлено к переходу в общее наступление весной 1917 года по плану, выработанному союзным командованием. Таким образом, для революционного переворота в России имелся 1 месяц срока, то есть до 1 апреля. Дальнейшее промедление срывало революцию, ибо начались бы военные успехи, а вместе с сим ускользнула бы благоприятная почва… Игра велась очень тонко. Военные и придворные круги чувствовали надвигающиеся события, но представляли их себе как простой дворцовый переворот в пользу великого князя Михаила Александровича с объявлением конституционной монархии».

Люди, готовившие переворот, рассчитали умело. Император отбыл из столицы в Ставку в два часа 22 февраля, за день до начала волнений в Петрограде. Накануне царь обещал подумать над «ответственным министерством», но передумал и отправился на фронт. Только к 27-му числу царь стал получать более-менее исчерпывающую информацию о беспорядках. И тут же, в пять утра 28 февраля, царский поезд отбыл из Могилева в Петроград с тем, чтобы царь уже не смог никогда добраться до столицы.

Вскоре он подписал отречение от престола, ставшее первым шагом на пути России к революционной Красной Смуте. Этими переездами император отрезал себя и от информационных потоков, и от верных людей.

Февральская революция, начавшаяся в принципе в международный женский день 23 февраля (8 марта нового стиля) с продовольственных демонстраций женщин-работниц, имела своими первоначальными требованиями одно – хлеба. Продовольственные затруднения, причиной которых стал транспортный кризис, произошедший вследствие морозов и перенапряжения в годы войны, всегда являлись предвестниками больших событий. Требование «хлеба», в принципе, само по себе не могло стать причиной революции, но вот поводом – вполне. Эти призывы со стороны женщин, среди которых было немало солдаток, усилили чувство необходимости, обнажив его, и соответственно чувство возможности, которое подтолкнуло начало революции.

Радикальность масс возрастала с каждым часом: если митинги 23 февраля требовали «Хлеба!», то на следующий день рядом уже стояло «Долой войну!», а 25 февраля демонстрации проходили под лозунгами «Долой царизм!». Необходимо отметить, что с декабря 1916 года ответственность за снабжение столицы продовольствием лежала не на министерстве земледелия, признавшем свое бессилие в условиях деятельности оппозиции, а на петроградской городской думе. Иными словами, продовольствовать Петроград должны были те, кто, собственно говоря, и стремился к отречению царствующего монарха. Недаром ведь воспоминания некоторых современников отмечают, что продукты, отсутствовавшие в продаже, наличествовали на складах торговцев.

Утром 25 февраля забастовка приняла всеобщий характер, и на улицы столицы были выведены войска, отказывавшиеся стрелять в народ, тем более что среди женщин было много солдаток и «Каином» не хотел быть никто. Вечером того же дня командующий войсками Петроградского военного округа генерал-лейтенант С. С. Хабалов получил распоряжение царя из Ставки о немедленном прекращении беспорядков в столице. Однако нейтрально-сочувствующая позиция солдат столичного гарнизона и даже казаков воспрепятствовала исполнению приказа императора Николая II.

Стихийность событий, немедленно используемая революционными и оппозиционными партиями всех мастей, ввиду бездействия войск, постепенно стала принимать целенаправленный характер. 26 февраля, оценивая характер событий, секретные агенты департамента полиции доносили: «Движение вспыхнуло стихийно, без подготовки и исключительно на почве продовольственного кризиса. Так как воинские части не препятствовали, а в отдельных случаях даже принимали меры к парализованию начинаний чинов полиции, то массы получили уверенность в своей безнаказанности» [391] .

Расширению революционного движения способствовало и то обстоятельство, что министр внутренних дел А. Д. Протопопов поспешил отстраниться от подавления начинавшегося восстания, переложив все дело на плечи некомпетентного военного градоначальника генерала Хабалова. Разногласия между людьми, ответственными за безопасность в столице, привели к тому, что усилия власти не были объединены и организованы. Да и вообще роль самого Протопопова (по сути, отстранившегося от борьбы с революцией), еще буквально вчера бывшего креатурой Милюков, и «неожиданно» ставшего доверенным лицом императора, в этих и последующих событиях еще требует своего исследователя. В итоге, столичная полиция использовалась бессистемно, а затем и просто пассивно; действия местных начальствующих лиц позволили лишь на время приостановить мятеж, который разгорелся с новой силой после присоединения к нему частей гарнизона.

В сложившейся обстановке петроградский гарнизон от пассивного и недоумевающего нейтралитета постепенно переходил к вооруженному выступлению против монархии. Именно 26 февраля на сторону рабочих встало около шестисот солдат четвертой роты запасного батальона гвардейского Павловского полка. А уже утром 27 февраля число восставших солдат составляло 10 200 человек, днем – 25 700, вечером – 66 700 человек.

Именно массовый переход солдат на сторону революции позволил ей сначала совершиться, а затем и укрепиться (парадоксально, но рабочее движение уже пошло на спад, тем более что выступление павловцев 26 февраля стало одиночным и было подавлено верными частями Преображенского полка). Как справедливо говорил один из революционеров, «ни о какой конечной победе революции не может быть речи без победы над армией, без перехода армии – активно или пассивно, но непременно в большей части – на сторону революционного народа» [392] .