Весьма распространенным является тип людей, в котором мятежные тенденции подавлены совершенно и проявляются только при ослаблении сознательного контроля; и тогда он может быть узнан лишь впоследствии по той ненависти, которая поднимается против этой существующей власти в случае ее ослабления или крушения. Великая русская революция 1917 года показывает, что в результате переломных событий начала XX века таковых людей в России оказалось настолько много (напомним, что в этот период более половины населения страны составляла молодежь, всегда склонная к радикализации существующего положения), что реальным стала замена одного общественного строя на другой. Видимо, недаром большевики выделяли признаком всякой настоящей революции «быстрое удесятерение или даже увеличение в сто раз количества способных на политическую борьбу представителей трудящейся и угнетенной массы, доселе апатичной» [395] .

Как известно, уже 27 февраля солдатские массы стихийно выделили Таврический дворец (местоположение Государственной думы) как легальный центр революционного движения (это еще раз свидетельствует об огромной роли думских оппозиционеров в развязывании революции), где начали работу Временный исполком Совета рабочих депутатов и Временный комитет Государственной думы (в первую очередь – лидеры Прогрессивного блока). Это традиционное понимание «стихийности» в действиях солдат. Но известно, что в декабре 1916 года, когда в Москве лидеры Земгора спросили у П. Н. Милюкова, почему Дума не «берет власть», тот ответил, что для сего требуется привести хотя бы два полка к Таврическому дворцу [396] . Случайным ли был факт сбора восставших полков столичного гарнизона у здания Государственной думы?

Тому обстоятельству, что революция вообще «удержалась», способствовал факт, что во главе ее встали «всероссийские имена» деятелей думы и земств. Всеобщая неуверенность в исходе революции (ведь царь был в Ставке, которая контролировала вооруженную силу всех фронтов), таким образом, превращала Государственную думу в своеобразное прикрытие, которое санкционировало и легализовало в глазах масс революцию. Именно данное обстоятельство во многом «откачнуло» офицерство (не говоря уже о солдатских массах) от императора; без этих «имен» высшее армейское руководство, возможно, даже и не подумало бы об отречении императора Николая II. Иными словами, оппозиция не столько «оседлала» революцию (сделать это помешал Петроградский Совет), сколько легализовала ее, сделав мятеж революцией.

В этот день, 27-го числа, председатель Государственной думы М. В. Родзянко, сыгравший огромную роль в февральских событиях, в телеграмме императору представил события в совершенно нереальном свете: «Занятия Государственной думы указом вашего величества прерваны до апреля. Последний оплот порядка устранен… Гражданская война началась и разгорается… Если движение перебросится в армию, восторжествует немец, и крушение России, а с ней и династии неминуемо…» [397] Наверное, столь иезуитски коварного текста не смог бы придумать и сам Игнатий Лойола: представить оппозицию «оплотом порядка», угрожать крушением страны и династии, намекать на опасность армейского бунта и желательность неизбежного отречения.

Вот так-так! Что мог после этого думать император, чья семья, где почти все дети (сын и три дочери) были тяжело больны корью, находилась рядом с восставшим Петроградом в Царском Селе? Николай II только-только, 24 февраля, прибыл в Ставку, и вдруг такое. Повинуясь слепому инстинкту, император вновь поспешил выехать из Могилева, пытаясь пробиться к столице, и тем самым оторвал себя от рычагов управления армией, передав их в руки своих генералов, чья позиция и предопределила последующие события. «Семь генерал-адъютантских револьверов», по выражению В. И. Старцева, ждали своего часа, чтобы оказаться «приставленными к виску Николая II».

События в революционной столице катились своим чередом. Тот факт, что во главе революционного процесса встали деятели оппозиции, позволял быть уверенным, что вооруженного подавления восстания не будет. Вот она – суть Февральской революции. Без лидеров буржуазной оппозиции действия рабочего люда Петрограда и солдат гарнизона являлись простым мятежом, теперь же – революцией. Именно поэтому революция и смогла победить.

28 февраля в столичные полки стали возвращаться разбежавшиеся в первые дни «солдатской революции» офицеры, которые одним фактом своего присутствия давали не только надежду на способность революции к обороне. Офицеры привносили уверенность в том, что армия в целом, возможно, не откажется следовать за новой революционной властью: «путь к политическому движению, как правило, лежит через психологический сдвиг; от психологии преданности и принятия власти, к психологии недовольства этой властью и отрицанию ее» [398] .

События развивались, как это и положено в революции, стремительно. 28 февраля и 1 марта в Петроград стекались представители все новых и новых частей, располагавшихся в столичном военном округе. Однако вооружались и «думцы», и «советчики». В Таврическом дворце, этом центре всего восстания, раздавали оружие, неизвестно откуда появившееся в распоряжении думцев и «советчиков» [399] .

На сторону революции перешли все гвардейские полки, в том числе Сводный Его Величества полк, казачий конвой императора и Гвардейский экипаж во главе со своим командиром великим князем Кириллом Владимировичем. Это – двоюродный брат императора, позже в эмиграции претендовавший на русский трон (данные претензии «по наследству» передались и его потомкам), а теперь вместе с остальными войсками присягнувшим на верность Государственной думе. Тем самым впервые в российской истории член императорской фамилии нарушил присягу верности царю, потерявшему столицу, но еще сохранявшему трон.

Надвигавшаяся революция с конца 1916 года была видна и понятна многим. Убийство Г. Е. Распутина не случилось просто так. Однако император, сделав ставку на весеннее наступление, надеялся, что его режиму удастся продержаться зиму, а после наступления угроза революции будет отодвинута. Ведь понятно, что Николай II не намеревался идти навстречу оппозиции, требовавшей сосредоточения реальной власти в руках парламента – «ответственное министерство» и есть такой передел властных полномочий. Поэтому-то, по верному замечанию протопресвитера армии и флота Г. Шавельского, революция для царской семьи произошла «неожиданно», невзирая на все признаки катастрофы [400] . Царь рассчитывал на попытку дворцового переворота. Такой переворот соответственно должен был бы быть подавлен войсками. А получил революцию, в которой объединилась вся нация, и потому борьба Николая II в этом случае фактически была обречена на неудачу.