Среди тысяч деревьев и кустарников, растущих в Нью-Йоркском зоологическом саду, ныне известном как зоопарк Бронкса, были и каштаны. Природный заповедник, являющийся проектом Нью-Йоркского зоологического общества38, был спланирован таким образом, чтобы оставить посреди растущего города кусочек нетронутого леса. Зоопарк открыл свои ворота в 1899 году, и животные выставлялись в нем не в клетках, а в естественной среде обитания – насколько это было возможно. Если вольеры и существовали, то были замаскированы, и ничто не мешало посетителям увидеть, как пасутся на лугах стада антилоп, как ведут себя луговые собачки и бобры. Одна из особенностей зоопарка – животных здесь можно было наблюдать не по одиночке, а целыми сообществами. Прямо посреди Нью-Йорка располагались холм, на котором паслись овцы, водоемы с плавающими в их водах выдрами, крокодилами и аллигаторами, – и все это в окружении дикой растительности. Секретом, благодаря которому зоопарку удалось добиться такой популярности у горожан, была именно она – зелень, а за нее отвечал молодой немецкий иммигрант по имени Герман Меркель, ставший первым лесничим этого заповедника. Если деревья в парке росли и поражали воображение буйными кронами – это постарался Меркель. По мере того как город разрастался, островок зелени в его сердце становился все более ценным. Большая часть городских деревьев росла именно здесь, и, по мнению Зоологического общества, они «не уступали» по значимости населявшим его животным. Антилоп и крокодилов можно было заменить, но если упадет вековой дуб или каштан, то исчезнет навсегда. «Гибель обширного леса, который расположился в пределах Нью-Йорка, – отмечало общество в 1898 году, – стала бы не чем иным, как катастрофой». Поэтому они и наняли Меркеля, чтобы сохранить дубы, вязы, тюльпановые деревья и каштаны, которые укрывали парк своей тенью.

Герман Меркель знал парк как свои пять пальцев. Помимо ухода за тысячами деревьев, он и его команда высаживали травы, кустарники и цветы. Когда Меркель не занимался растениями, то помогал отлавливать сбежавших животных (маленькую пуму, «не более и не менее» опасную, чем фокстерьер, и луговых собачек, роющих в земле норы). Он построил и укрепил каменные стены у вольера львов39, обеспечил надлежащий дренаж для антилоп, построил бетонные барьеры вокруг деревни луговых собачек. И вот летом 1904 года он заметил40 на некоторых каштанах пожелтевшие листья, которые скрутились по краям, словно уже пришла осень. Присмотревшись внимательнее, Меркель обратил внимание на красные и оранжевые пятна, усеивающие ветви, на которых стали отмирать листья, – пустулы, явно свидетельствующие о заражении каким-то грибком. В этом не было ничего хорошего, кроме того, что заболевание поразило всего несколько деревьев. Меркель подумал, что, возможно, в тот год они подверглись особому стрессу, поскольку за холодной зимой последовала засуха41. Каким бы ни был паразит, может, он погибнет за зиму и больше не вернется? Но он вернулся. К следующему лету, в 1905 году, каждый из 1400 каштанов умирал или уже погиб – это были практически все каштановые деревья в парке. Не имело значения, где они находились, сколько им было лет, какого они были размера. От недавно посаженных ростков до старых, «первобытных», исполинов со стволами диаметром по 3–3,5 метра – все они были заражены42, сделав кошмар руководителей парка явью. В надежде найти лекарство и хоть какую-то помощь Меркель отправил образец в Министерство сельского хозяйства США, где тот попал на стол Флоры Паттерсон. К сожалению, она ошиблась, посчитав его обычным грибком, поражавшим некоторые деревья43, хотя и отметила, что не знала, чтобы он поражал еще и каштаны. Меркелю было рекомендовано обрезать больные ветви и обработать их новым фунгицидом44.

В начале 1880-х годов французский профессор ботаники Пьер-Мари-Алексис Милльярде заметил нечто странное на винограднике в Медоке (регион Бордо), часть которого была заражена мучнистой росой. В то время некоторые виноградари обрабатывали лозы смесью медного купороса и гашеной извести, чтобы неестественный сине-зеленый оттенок отпугивал вредителей. Но Милльярде заметил, что обработанный виноград не поражается плесенью, и задался вопросом, не работает ли отпугивающее средство еще и как фунгицид. Так и оказалось – никакого ущерба для винограда и других растений. По крайней мере, так гласит история45. Скорее всего, Милльярде уже знал, что химическая смесь может предотвратить грибковую инфекцию.

Год спустя весть о смеси «Бордо» пересекла Атлантику46 и с легкой подачи фитопатолога Беверли Гэллоуэя из Министерства сельского хозяйства США, который был начальником Паттерсон, средство приобрело большую популярность. Оно стало основным фунгицидом, использующимся для обработки сельскохозяйственных культур по всей стране, и эта тенденция сохраняется по сей день. Правда, есть одна загвоздка. Бордоская смесь не может проникнуть в растения. Грибки погибают, когда остатки меди на листьях смачиваются росой или дождем. Влага позволяет высвободить ионы меди, способные разрушать белки, включая важнейшие ферменты грибков и других патогенов. Это не системный, а местный препарат, который лучше всего действует, когда грибки находятся на листьях, стеблях или коре растения. После применения он легко смывается дождем и больше не оказывает действия на растение (но медь накапливается в почве, что приводит к определенным проблемам на тех участках земли, где растения обрабатывались в течение десятилетий)47.

Бордоская смесь могла бы быть полезной и для каштанов48 в борьбе с чумой, если бы грибок был обнаружен до того, как прорастут споры. Однако, как только он проник в дерево, никакая местная обработка не могла помочь. А если бы шанс на успех все же существовал, сколько бы средства понадобилось, чтобы опрыскать все сучья и стволы всех исполинских деревьев? Так что Меркель начал обрезку и травление, но, поскольку в парке насчитывалось более тысячи деревьев – а за его пределами, по слухам, заражение пошло гораздо дальше, – эффект от его работы оказался незначительным. Растения захватил не обычный древесный грибок, и Меркель решил обратиться к другому специалисту.

Уильям Меррилл был новым помощником куратора Нью-Йоркского ботанического сада, расположенного неподалеку от зоопарка. Меркель попросил49 его осмотреть больные деревья, и молодой амбициозный специалист не согласился с диагнозом Паттерсон. Даже если Министерство сельского хозяйства США правильно определило заболевание, почему оно вдруг превратилось в настолько смертоносное? Эта микологическая загадка стала для Меррилла карьерным трамплином, и он написал в своей автобиографии (говоря о себе в третьем лице): это был «еще один своевременный виток в лестнице удачи, по которой он поднимался к славе и влиянию»50. Сперва Меррилл привез в лабораторию грибок и заразил им веточки каштана, чтобы убедиться: симптомы вызывает именно он.

Десятилетиями ранее микробиолог Роберт Кох, стремясь определить стандарты для идентификации невидимых, но смертельно опасных заболеваний, разработал ряд шагов, позволяющих связать микробы с болезнями. Его открытие во многом опиралось на фундаментальную работу химика и микробиолога Луи Пастера, который в 1860-х годах провел ряд экспериментов, признанных в научных кругах культовыми. В них он рассматривал микробы как причину, а не следствие заболевания. Пастер продемонстрировал, что они не только способны вызывать болезни, но и в некоторых случаях необходимы для нормальной жизнедеятельности. Кох продолжил работу Пастера и попытался изучить те организмы, которые вызывают заболевания. Но как убедиться, что это делают именно они?

Изыскания Коха стали частью важной теории, которая известна как микробная теория болезней. Он вывел и описал стратегию, которая позволяет устанавливать причинно-следственную связь между микроорганизмом и заболеванием. Стратегия состоит из нескольких этапов, на первом из которых необходимо определить причину, то есть микроб, который, предположительно, вызывает болезнь (его нельзя обнаружить у здорового хозяина). Далее нужно выделить его, то есть изолировать, а после заразить этим микробом здорового хозяина, понаблюдать за тем, как развивается болезнь, и снова выделить этот микроб.