Горячее дыхание на шее Панайоты отозвалось огнем в животе. Авинаш, словно отец, собирающий ребенка в школу, заботливо надел на девушку шляпу и, завернув за желтое здание отеля «Кремер Палас», исчез из виду.

После той встречи Панайота целую неделю не спускалась на набережную. По утрам, закутавшись в вязаную шаль, она бегала на Фасулу за покупками по поручению Катины и быстро возвращалась домой. Потом ускользала на балкон и сидела там на диване, пока не приходило время идти в школу. Катина списывала отстраненность дочери на ссору с Павло. Решив, что дочери просто нужен предлог, чтобы поговорить с лейтенантом и помириться, она отправляла Панайоту на рынок, даже когда дома было все что нужно. То скажет ей: «Пойдешь на Фасулу – в мясную лавку зайди, купи окку [98] печени, да скажи, чтобы потоньше нарезали», то велит: «Погуляй-ка на площади, пока в пекарне хлеб не испечется, купишь нам горячий», то придумает еще что-то, чтобы дочь подольше оставалась на улице. Но Панайоту ничего не радовало. Щеки ее утратили румянец, лицо стало пепельно-серым.

Поход вместе с Павло в театр в пятницу вечером тоску девушки не развеял, зато окончательно развеял надежды Катины: на следующее утро дочь выглядела еще более бледной и слабой. Панайота вновь безропотно отправилась на рынок, а когда вернулась домой с корзиной, полной продуктов, ушла на балкон, свернулась там на диване клубочком, словно кошка у камина, и, теребя подбородок, уставилась на крыши домов напротив.

Найдите способ перебраться в Грецию и уносите отсюда ноги. И уповайте на помощь Всевышнего. Кроме Него, больше никто вас не защитит…

Панайота всю неделю постоянно думала о словах того странного индуса – дома, в школе, на улице, в театре рядом с Павло (в кино их отец не пустил). Этот Пиллаи ясно дал понять, что, если армия Мустафы Кемаля войдет в Смирну, англичане защищать христианское население не станут.

Разве такое возможно?

Нет, нет. Быть того не может.

Те офицеры, вышедшие из «Кремера» с расфуфыренными девицами, были более чем уверены в том, что стоящие в заливе британские линкоры защитят город. Они сказали – если нужно, разбомбим турок с моря. Но кто больше знал о судьбе Смирны – они или индус из консульства? Несколько дней Панайота не смыкала по ночам глаз от страха и тревоги, глодавшей ее изнутри; в кофейнях, на площади, в лавке – всюду она прислушивалась к новостям с фронта.

И в этих новостях не было ничего обнадеживающего.

Панайота впервые повстречала Авинаша в марте тысяча девятьсот двадцать второго года. Две армии разошлись по разные концы плато у Эскишехира и ждали, пока союзники, сидевшие в городах, далеко от фронта, решат их судьбу. Вслед за итальянцами увели свои войска из Анатолии и французы. А британцы, в чьих руках был Стамбул, уже даже не заикались о том, чтобы присоединить Измир к Греции. Часть греческих солдат, устав от войны, бежала обратно на материк. Король Константин, и так уже давно терзаемый болезнью, после битвы при Сакарье был совершенно раздавлен и физически, и морально, а потому вернулся в Афины. Ходили слухи о том, что проигравшего битву генерала Папуласа отправят в отставку, а его место займет начальник греческого генштаба Дусманис. Вести с фронта неизменно были печальными и тревожными.

В то утро, когда Авинаш разговаривал с Панайотой возле отеля, британскую разведку взбудоражила последняя телеграмма Черчилля. В депеше, переданной из Каира министром по делам колоний, значилось: «Греки загнали самих себя в такой политическо-стратегический тупик, что для них теперь все, кроме безоговорочной победы, равно поражению. Что же касается турок, то для них все, кроме сокрушительного поражения, равно победе». Правительство Ллойд-Джорджа, годами служившее опорой для греков, отныне лишало их своей поддержки.

Греческая армия осталась одна посреди анатолийских равнин.

У Панайоты из головы никак не шли горькие слова Минаса из писем.

Любовь моя, я знаю, что прольется много крови и этот поход станет для нас последним…

– Кори му, возьми-ка вот картошки, пойди к тете Рози и почистите вместе с ней. Бедная старушка сидит целыми днями на стуле возле дома и скучает, а ты ей хоть компанию составишь.

Взяв у матери плошку с намытыми картофелинами, Панайота спустилась на улицу и медленно, словно призрак, пересекла площадь, даже не заметив детей, игравших у фонтана в шарики. Присев на мраморный порог дома тети Рози, девушка плотнее укуталась в кофту. Стоял погожий солнечный день, в голубом небе не было ни облачка.

Возле дома лежали кошки, грея на солнце животы. Беззубая тетя Рози, вся в черном, чистила апельсин. Взяв морщинистой рукой одну дольку, она протянула ее Панайоте. Некоторое время девушка и старуха молча сидели рядом. Из соседней кофейни доносился аромат свежеобжаренных кофейных зерен, стук нардов по доске сопровождался оживленными голосами мужчин, сидящих под навесом.

Из кофейни вышел мальчишка – помощник хозяина – с подносом в руках.

– Кофе? Не желаете ли кофе, дамы?

Увидев на ступеньках дома Панайоту, под окнами которой он вместе со старшими братьями распевал серенады летними ночами, мальчишка расплылся в улыбке:

– Рахат-лукуму? Лимонада? Холодненький.

– Иди куда шел, ничего нам не надо. Прочь отсюда, – шуганула его Рози.

Панайота взяла еще одну дольку апельсина, раскусила сочную мякоть, покрытую тонкой оболочкой, и рот ее наполнился ярким, солнечным вкусом. Посмотрела в сторону полицейского участка, грызя губы, которые от этого сделались все шершавые.

Уносите ноги, уезжайте в Грецию!

Страх сжимал Панайоте нутро, но родителям об этом страхе она ни за что не обмолвилась бы и словом. Зачем тревожить их из-за слов какого-то первого встречного? К тому же они все равно не воспримут ее опасения всерьез. Вот сказала бы она за ужином то, что услышала от Авинаша Пиллаи, так отец бы разозлился и закричал: «Прекрати, бога ради, нести всякую чушь!» Она бы и сама расстроилась, а вместе с ней – и мать.