Панайота, как единственный уцелевший ребенок в семье, чувствовала себя ответственной за счастье родителей. В школе ее как-то выставили за дверь, потому что на уроке она мычала себе под нос песенку, но настоящим наказанием было не стояние в пустом школьном коридоре, а печаль в глазах мамы, читавшей гневное письмо от директрисы. Панайота была для родителей подарком судьбы, а потому должна была только радовать их – радовать и никогда не огорчать и уж тем более пугать.

Вот уже несколько дней она пыталась придумать, как спасти их всех, если беда все-таки нагрянет. Вернувшись из школы, она тут же уходила на балкон, устраивалась на диване и, глядя в окно на красную, увенчанную башенкой крышу сиротского приюта неподалеку, долгие часы размышляла. Родни у них в Греции не было. Случись что, у них даже не хватит денег, чтобы купить билет на корабль. Она могла бы отнести все серьги и браслеты из сундука с приданым, и даже свой крестик, чего уж там, на Фасулу к ювелиру Димитрису, но об этом, конечно же, немедленно станет известно Акису. А армяне в квартале Хайноц могли и облапошить. Да и хватит ли вырученных денег на них троих? А что, если потихоньку украсть несколько украшений из маминой шкатулки, те, которые она никогда не надевает? Нет, на такое ей никогда не решиться.

Тот индус сказал: «Все, что не сможете увезти с собой, распродайте». Что он имел в виду? Это что же, им придется продать дом? Да мать никогда не бросит этот дом, а отец – свою лавку. А где им жить, когда они вернутся? И как быть с вещами?

Да, все ясно как белый день: другого выхода нет.

Она встала с мраморной ступеньки с видом военачальника, идущего на войну. Тетя Рози изучала коробы горбатого зеленщика Мехмета, выбирая цветную капусту и лук-порей. Панайота терпеливо подождала, пока старушка закончит с овощами и трижды ее перекрестит. Затем вслед за зеленщиком Мехметом твердой походкой направилась к южной стороне площади. Плошка с нечищеной картошкой так и осталась стоять на пороге.

В полицейском участке – двухэтажном здании с въевшимся туалетным запахом – в дальней комнате лейтенант Павло Параскис сидел за заваленным столом, на котором стояли, помимо прочего, полные до краев пепельницы, и читал газету «Амальтея». Позади него на стене висела большая карта провинции Айдын, теперь принадлежавшей грекам. Павло не сразу заметил в дверях Панайоту, прислонившуюся к косяку, а она воспользовалась моментом и некоторое время понаблюдала за лейтенантом. Фуражка его лежала на столе, рыжевато-каштановые волосы были зачесаны назад и тщательно напомажены; он читал газету с таким вниманием, что со стороны походил на школьника, засевшего над трудной задачей. Широкий выпуклый лоб блестел в лучах солнца, проникавших в комнату. Почему он, как и все, не отпустит усы? С бородой и усами он бы не выглядел таким зеленым юнцом. Может, они у него вообще не растут?

Подняв голову, молодой лейтенант увидел Панайоту на пороге и опешил. Вскочил с кресла и чуть было по привычке не встал по стойке смирно. Панайота прикрыла рот рукой, сдерживая смех.

– Здравствуй, Панайота му! Чем обязан такой чести? Чем обязан такому несказанному удовольствию? Калос тин! [99] Постой… В смысле, наоборот, не стой. Вот, садись. Сюда, прошу. Янни, эла, принеси даме кофе. И рахат-лукуму прихвати. Ну, беги, григора, быстро!

Панайота села в указанное им кресло, обитое уже истершейся коричневой кожей и набитое соломой, которая зашуршала под ее весом. Павло же сновал из угла в угол, точно муравей, носящий еду в свой домик.

– Ах, сигноми, Панайота. Здесь ужасный бардак. Знал бы я, что ты придешь… Если угодно, можем прогуляться. Погода стоит чудесная. Хочешь, дойдем до Ке, лимонада выпьем? Или вот этот ваш напиток, джиджимбир [100] , или как вы его называете?

Он стыдливо и в то же время удивленно взглянул на стопки папок и заполненные доверху пепельницы, будто впервые увидел царивший на столе беспорядок.

– Не нужно, Павло. Я пришла с тобой кое о чем поговорить… – Он в это время выносил составленные одна на другую пепельницы. – Павло, сядь, прошу, се паракало.

Оставив пепельницы в коридоре, Павло вернулся в комнату, закрыл дверь, подтащил стул и сел так близко к Панайоте, что их колени почти соприкасались. Его большие щенячьи глаза цвета кофе с молоком расширились от испуга.

– Тебе понравилось вчерашнее представление?

Не получив ответа, лейтенант совсем разволновался. Поскольку в кино Акис дочку не отпустил, по совету Катины он повел Панайоту в театр «Феникс» в районе Святой Екатерины, где выступала с водевилем труппа из Патр. Актеры показывали комические сценки, пели песни, а женщины исполняли танец живота. Павло очень хотелось расхохотаться на том моменте, когда Нилюфер, египетская танцовщица, своими необъятными бедрами топила корабли, но, увидев серьезное лицо прекрасной Панайоты, сдержался.

Проводив Панайоту из «Феникса» до дома, Павло отправился выпить к Йорги, а там он увидел Нико, которому и рассказал о своей встрече с девушкой, приукрасив – но только слегка – историю. Мог бы и не говорить ничего, но пухлый сын рыбака в таких невероятных подробностях описывал свои встречи с прекрасной турчанкой из Карантины, что Павло не удержался и под влиянием ракы чуть приврал о том, сколько длился их с Панайотой поцелуй, во время которого он якобы трогал девичьи прелести, а потом слушал ее сладострастные признания.