— Понятия не имею.

Лепестки на дорожке меняли цвет в зависимости от росших по бокам цветов. Сейчас были почти белые вперемешку с бордовыми, а значит мы приближались к месту нашего с Алардом Эдселем непосредственного знакомства. Вот этих блекло-розовых и бордовых плетистых роз, очень колючих, с мелкими бутонами, было полно у обрыва. Бродовые пахли медом, светлые обладали тяжелым одуряющим ароматом, который сейчас, приглушенный прохладным утренним воздухом, был очень хорош.

— Стойте!

Я врезалась в вытянутую руку Эдселя как во внезапно возникшую на пути ограду. В полуметре от меня дорожка обрывалась. Торчащие из земли корни опрокинувшихся, но упрямо цепляющиеся за каменистую почву кустов, тоже были густо присыпаны лепестками. Старая акация сбросила шаль из плюща и азарина и горестно свесилась вниз, будто скорбя по рухнувшей беседке, от которой остался только полукруг основания и кусок бортика с двумя покосившимися опорами. Розы, почти полностью лишенные цветов, те самые, блекло-розовые, что прежде изобильно росли на ней, водопадом ныряли в пропасть, к далекому пляжу, коварно скрывая край обрыва под массой надломленных ветвей.

— Вот поэтому сюда не стоит ходить, — менторским тоном произнес Алард.

— Одной, — ошеломленно проговорила я, отстраняясь, поскольку Эдсель не торопился убирать руку, к которой мне, в силу обстоятельств, пришлось прижаться.

— Без меня, — уточнил он.

Хотелось отступить дальше или вцепиться во что-нибудь для надежности, но невостребованную руку уже убрали, а рядом со мной была только еще одна акация. Совершенно сухая. На ней вольготно разрослись плети когда-то розовой глицинии. Цветов почти не осталось, и лысоватые соцветия смотрелись жалко и уныло.

— А вы, можно подумать, в воздухе зависнете, если земля из-под ног уйдет.

Я не удержалась и нащупала чуть позади себя шершавый морщинистый ствол, оплетенный стеблями глицинии, как старческая рука венами.

— Вроде того. — Эдсель смотрел, будто видел перед собой непонятную, но любопытную штуку. — Я вам говорил, что здесь случаются оползни.

— Когда?

— Перед грозой, когда вы вообразили, что бессмертны.

— Вы могли бы на валторне у меня над ухом трубить, я и то не услышала бы.

— Вы вообще часто так себя ведете в моем присутствии. — И внезапно: — Любите музыку.

— С чего вы взяли?

Он не ответил, но как-то вдруг оказался позади, а на мои плечи тяжело и невесомо одновременно опустился его темный плащ. Это точно сон. Ощущение рук было таким же теплым и эфемерным. Я не видела, но мне показалось, что одна из этих рук задержалась, будто хотела вытащить, прижатые воротником волосы, что я наспех стянула лентой.

— Зачем? — спросила я и наткнулась на пронзительные глаза цвета тусклого серебра, очень близко.

— Чтобы не пришлось тратиться на целителя.

— Тиран, самодур, да еще и скряга… Теперь я знаю вас чуть лучше.

Он пробовал улыбнуться. Из-под маски показался край травмированной кожи. Мой взгляд мгновенно сполз туда, но Эдсель сразу же отвернулся. Стал так, чтобы маска осталась с другой стороны.

У него, оказывается, длинные ресницы, как у девушки. Темные, но не черные, сходные по цвету с карандашным грифелем. Тонкие крылья носа, подвижные, будто Эдсель постоянно принюхивается. Нервные. Так однажды сказала моя учительница по рисованию и мне запомнилось. Это сравнение невероятно удачно подходило к хозяину дома и сада, несмотря на все его внешнее спокойствие и некоторую отстраненность.

Я одернула себя и отвела взгляд в сторону. Нужно прекратить эти фамильярные отношения, ни к чему хорошему подобное не приведет. Прекратить, если я хочу здесь задержаться. А я хочу.

Заброшенный сад привязал меня к себе крепче, чем иные узы. Оплел ноги вьюнками, убаюкал шелестом и приворожил ароматом цветущих роз, звал гулять, заманивая солнцем и птичьим щебетом, устилал ковры из лепестков. Я поздняя и многого уже не смогу, но мне достаточно малого: чтобы не было зеркал и дождя, а дичающий сад над обрывом пусть будет. Сад, дом, где замирает время, и… И было лишним.

Я решительно освободилась от наброшенного мне на плечи плаща, вернув его хозяину, и пошла прочь. Меня ждали поднос, тарелки, письма, учетные книги и задумчивые взгляды мадам Дастин. Вчера вечером Лексия была на них щедра, как никогда.

Прошло несколько дней после утренней прогулки в саду. Лепестки убрали. Лексия нанимала рабочих в деревне, и те не только избавили сад от опада, но и навели подобие порядка в той его части, что граничила с въездными воротами и “лицом” дома. Разлапистые кусты и мохнатые туи приобрели форму, часть деревьев лишилась старых ветвей с бородами вьюнов, лужайку подстригли, а подъездную дорожку посыпали свежим красноватым гравием. Даже фонтан почистили. Но вода в нем все равно оставалась темной. Из-за камня, которым было выложено дно. Фонтанной деве замазали трещины, выбрали листья и лепестки из мраморных волос, и она из хмурой превратилась в удивленную.