В спину ткнулся взгляд, но я не стала оборачиваться: и так знала, кому принадлежит. Не было печали… Опять виновата буду, что игнорирую его указания.

— Запрет на передвижения за пределами поместья только для меня? — решилась спросить я у мадам Дастин, когда ажурные створки ворот остались позади и двуколка нырнула в тенистую аллею. Здесь никто специально не убирал опавшие розовые лепестки, и их еще довольно лежало по обочинам и в траве.

— Не только для вас, Элира. Постоянные работники, девушки, тоже ограничены. Зато появился повод навести порядок в пустующих комнатах. Вы наверняка заметили, что у вас в коридоре стало поживее.

Я не стала задавать уточняющих вопросов, Лексия сама принялась пояснять:

— Это из-за тех несчастных служанок, что работали у нас. Первая, что помогала вам вещи разбирать в день вашего приезда и которой вы ленту подарили, помните?

Я неуверенно кивнула. Девушку я помнила, а ленту — нет. Но тогда такая кутерьма была, я еще и с Лексией о зеркале спорила, что могла напрочь забыть. Впрочем, не в ленте дело. Или все же в ней?

— А вторая, я сама не уверена, что дело было именно так, но одна из горничных обмолвилась, что несчастная нашла вашу шаль в столовой, хотела вернуть, нечаянно зацепилась ею и порвала, потому взяла с собой домой, чтобы починить. Но до дома, она на окраине Статчена жила, так и не дошла. Говорят, все дело в бродячих молниях. Слышали о таком? Я даже однажды видела. Они могут и без грозы быть. Не знаю, как вам, дорогая, а мне все это очень странно, учитывая, что у обеих девиц ваши вещи были.

Мадам Дастин многозначительно молчала, а мне стало зябко в плотном платье. До синеватых лунок на ногтях. И я поспешила спрятать их в ладонях.

— Вы меня простите, Элира, но я вашу с Алардом беседу немного слышала. Вы, наверное, подумали, что у него к вам лично некая неприязнь, раз он запретил, но это для вашей же безопасности. А если вам что-то нужно будет, вы мне скажите, и все доставят.

Я кивнула, но не удержалась:

— Однако мы едем в город обивки смотреть. Это разве не противоречит указанию?

— Вы не одна, и в городе такого не случалось, чтоб молния без причины. И мы не только обивки смотреть, — сказала Лексия и по-девчоночьи подмигнула.

Несвойственно легкомысленное поведение Лексии объяснилось конвертом цвета сирени с золотистым тиснением, который она извлекла из-за манжета. Конверт был мне незнаком. Такой цвет и бумагу я бы точно запомнила, значит это то письмо, что пришло последним. Мадам Дастин достала из конверта послание, перечитала и снова спрятала.

Дальше молчали, думая каждая о своем. Я размышляла о запретах, совпадениях и несуразностях. Если нельзя, зачем позволил ехать с Лексией? Ее “глаз не спущу” достаточный гарант безопасности?

В лавке, где торговали тканями, мадам Дастин, очевидно, была постоянной и обожаемой клиенткой, поскольку хозяин вышел лично и лично же проводил в приватную комнату. Там нам были предложены легкие закуски, розовый лимонад со льдом, холодный травяной чай и кларет. Лексия снизошла к последнему, я ограничилась лимонадом. От чего-то крепче кваса мне тут же становилось дурно, к тому же я так до сих пор и не удосужилась познакомиться с уникальным местным напитком. Вкус оказался странноватым, как всякий впервые попробованный незнакомый продукт.

Мы угощались, торговец разливался соловьем и капельку лебезил, а его помощники уже несли в комнату и расстилали на демонстрационном столике образцы обивочных тканей. Отведавшая кларета Лексия сделалась мягкой и уступчивой, улыбалась, но как ни старался хозяин лавки, заказала только то, за чем приехала, и именно в тех количествах, в каких собиралась. Видимо, в скором времени полюбившийся мне старый диван в полупустой гостиной за холлом перестанет быть бирюзовым.

Когда мы выходили, я на всякий случай предложила мадам Дастин руку, и она ее приняла. Шагала важно и загадочно улыбалась собственным мыслям. Ее глаза поблескивали, будто она задумала какую-то шутку и ждет удобного момента.

Преодолев несколько метров тротуара, мы вернулись к месту, где оставили экипаж. Мадам тут же посетовала на отсутствие скамеек. Можно было бы сесть в коляску, но Лексия хотела проследить, как один из служащих складывает в багажный ящик рулоны тканей, которые другой подвез следом за нами на тележке. Я стояла рядом и смотрела на покачивающиеся головки еще не распустившихся роз и оставшиеся без лепестков соцветия. Даже здесь, в центре, роз было невероятно много. И деревьев. Но роз — больше.

— Он хороший мальчик, только не слишком общительный из-за своего физического недуга, — вдруг заговорила мадам, коснувшись моей руки и догадаться, о ком она, было не сложно. — Не любит больших компаний. Но раз в три месяца мы устраиваем прием. Так положено. Чтоб совсем уж дикими не прослыть. О нем чего только не говорят…

Служащие с тележкой ушли, получив монетку за помощь, и рука Лексии сжала мою.

— Это все невероятное, трагичное и страшное стечение обстоятельств…

Мадам отводила глаза, но все равно возвращалась ко мне, часто дыша, будто слова, что она таила очень давно, внезапно потребовали выхода. Ее голос звучал тише, чем прежде, и я сократила расстояние между нами, накрыв руку Лексии своей. Иногда все, что нужно для душевного равновесия — несколько слов, сказанных кому-то не слишком близкому вот так, на улице.