«Раскрытие всех трех преступлений, совершенных в различных городах опытными ворами-рецидивистами… потребовало больших трудов и огромного розыскного опыта, так как во всех трех делах имелись лишь косвенные улики и установить общую связь между этими тремя преступлениями удалось лишь благодаря тесному сотрудничеству органов дознания и розыска Петрограда, Ростова на-Дону и Харькова».

Когда следователь в последний раз, перед тем как закончить дело, допрашивал Гришку-тряпичника, он обратил внимание на то, что лицо его время от времени подергивалось в судорогах. Он поинтересовался причиной этого.

— А как вы полагаете? — ответил Гришка-тряпичник. — Наша работа разве не нервная? Еще какая нервная! Видимо, придется после отбытия наказания, если буду жив, окончательно завязать с прошлым. Советский уголовный розыск, прокуратура расправляют, я вижу, крылышки. Это уже теперь. А что-то будет дальше? — И со вздохом закончил: — Се ля ви — такова жизнь!

Алчные души

В архиве Ленинградского городского суда есть уголовные дела, на обложках которых написано: «Хранить вечно». Что же это за дела? Может быть, речь идет о каких-то особых преступлениях, сведения о которых необходимо сохранить в назидание потомству? Ничего подобного! И тем не менее их решили оставить на вечное хранение. Пусть о них помнят наши внуки и правнуки…

Раскроем же папки, вдохнем запах старой бумаги. Уже несколько поблекли, выцвели, порыжели от времени чернила. Хрупким, ломким стал сургуч, которым скреплены приложенные к делам конверты с документами. У следователей, которые вели эти дела, не всегда имелись форменные бланки. Иные протоколы допросов и акты зафиксированы на самой обыкновенной писчей бумаге, разлинованной от руки. Некоторые листы прожжены. Папирос тогда не было, курили махорку. Тлеющие крошки падали из самокруток. Вот они-то и оставили следы на бумаге…

Перед нами уголовные дела периода блокады Ленинграда. Они сохраняются как память о незабываемых днях, которых было девятьсот. Читаешь их, и перед взором возникают затемненные дома, зенитные орудия на Марсовом поле, огороды на берегу Лебяжьей канавки, памятник Петру Первому — знаменитый Медный всадник — в защитном слое из песка и досок, трамвайные вагоны, пробитые осколками снарядов, с фанерой в окнах вместо вылетевших при бомбежках стекол, закопченное от пожара здание Гостиного двора и надписи на стенах домов: «Граждане! Во время артиллерийского обстрела эта сторона улицы наиболее опасна».

И еще вспоминается зима 1941 года, когда к страданиям людей от голода, бомб и снарядов присоединились другие, вызванные холодом, отсутствием света, воды.

Но Ленинград не сдавался. Он жил и боролся. Ему удалось сдержать натиск врага.

В том, что ленинградцы мужественно стояли все девятьсот дней осады, сыграл свою роль не только высокий моральный дух защитников города, но и строгий, в буквальном смысле этого слова революционный порядок. Его помогали наводить милиция, прокуратура, суды. В условиях фронтового города прокуратура именовалась военной, а суд — трибуналом. Вместе со всеми защитниками города их работники голодали, страдали от холода, но даже в самые тяжелые дни неукоснительно выполняли свои обязанности.

Самым тяжким злодеянием в дни блокады было хищение продуктов. Хлеб, сахар, масло, мука являлись в ту пору для ленинградцев более чем драгоценными: ведь они доставлялись в осажденный город через Ладожское озеро — по легендарной Дороге жизни, под обстрелами и бомбежкой. «125 блокадных грамм с огнем и кровью пополам», — писала известная советская поэтесса Ольга Берггольц.

Да, хлеб, как и все продукты питания, доставался ленинградцам нелегко, порой ценой жизни. Он был источником сил, и его оберегали более тщательно, чем золото. Подбиралась каждая крошка. И только выродок, потерявший совесть, мог протягивать к хлебу нечестную руку, красть его у своих же товарищей.

За хищение продуктов судили строго. Закон был суров. Он предусматривал жесткие меры наказания, вплоть до расстрела.

Кого и за что судили тогда?

…27 октября 1943 года милиции стало известно, что продавщица булочной Елизавета Темнова занимается спекуляцией. В тот же день, под вечер, в дом № 6 на улице Салтыкова-Щедрина, где жила Темнова, пришли старший лейтенант милиции Шестаков и оперативный уполномоченный Якименко. Они предъявили Темновой постановление о производстве обыска. Но начали его не с квартиры, а с сарая, где Темнова хранила дрова. Жиденький свет электрических фонариков выхватил из темноты штабеля отсыревших поленьев. Когда Шестаков и Якименко разобрали их, то обнаружили за дровами возле стенки ящики с водкой — шестьдесят один литр. Немало бутылок со спиртным оказалось и в находившемся тут же старом сундуке.

Затем обыскали квартиру из двух комнат. Это было типичное жилье блокадных лет. На окнах — наклеенные крест-накрест бумажные полосы: считалось, что расположенные таким образом полоски бумаги лучше предохраняют стекла от взрывной волны во время бомбежек и обстрелов. В одной из комнат — низенькая железная печка-«буржуйка». Длинная узкая труба тянулась от нее через всю комнату и выходила в форточку. Такие трубы можно было видеть на всех этажах дома.

В октябре в Ленинграде темнеет рано. Поэтому, прежде чем зажечь свет, сотрудники милиции, согласно правилам фронтового города, опустили плотные, черные шторы, замаскировали окна. Обыск и тут не был напрасным: Шестаков и Якименко обнаружили объемистый бочонок с пивом, пять буханок хлеба, большое количество шоколада, конфет и яичного порошка, называвшегося «меланжем». Вряд ли все эти продукты были приобретены Темновой законным путем — на продовольственные карточки. Кроме того, сотрудники милиции нашли у нее золотые вещи: перстни, кольца и даже монеты царской чеканки.