– Ну, если вы не верите тому, что говорят настоящие ученые…

– Настоящие ученые, да?
– Спросил Мори, глядя на Эйвери поверх своего бокала.
– В какой области ты учишься? Грей нам не сказал.

– Э-э, ну, я имею в виду, у меня пока нет диплома, но...

– А, - сказал Мори, улыбаясь ему и отставляя свой бокал в сторону.
– Тогда нам повезло, потому что у меня есть на что посмотреть. Две докторские степени, между прочим.

– Хвастун, - сказал Хулио.

Мори подмигнул ему, но продолжал обращаться к Эйвери.

– У меня докторская степень по физике, а другая - по климатологии. Я сорок лет проработал в этой области. Я написал одну из первых работ, в которой высказывалось предположение об антропогенном глобальном потеплении. Но шли годы, и я начал замечать, что мы игнорируем неопределенность, чего в науке просто не может быть. Мы склоняемся к данным, подтверждающим определенные теории, и игнорируем все, что, как нам кажется, противоречит им. Я просто указал, что это не наука, если мы предполагаем, что знаем ответ. Что в основе натуры настоящего ученого лежит и всегда должен лежать скептицизм.
– Он пожал плечами и развел руками, как бы говоря: «Что же делать?» - Индустрия глобального изменения климата оценивается более чем в 1,4 триллиона долларов денег налогоплательщиков. Но, видишь ли, единственный способ заполучить эти деньги - сказать федералам то, что они хотят услышать. Когда вы не соглашаетесь, средства на исследования иссякают.

– И тогда университет заставляет вас уйти на пенсию, - сказал Хулио, сжав челюсти.
– Потому что наличие «отрицателя науки» на факультете выставляет их в невыгодном свете. Не важно, что настоящая наука требует изучения и объяснения альтернативных аргументов и теорий.

– Ты держишь обиду дольше, чем я, - сказал ему Мори.
– Я все равно был готов уйти в отставку.

Эйвери сидел, размышляя, разрываясь между желанием спорить и боязнью. Но Уоррен сказал ему, что этого следует ожидать. Может, ему и надрали бы задницу, но он не мог этого так оставить.

– Но девяносто семь процентов климатологов считают...

Все рассмеялись, не дав ему ответить.

– Господи, старый добрый аргумент «девяносто семь процентов», - сказал Хулио. Он вытащил бумажник и положил на стол двадцатку.
– Даю ему пять минут, прежде чем он заговорит о белых медведях. Кто за?

Никто не согласился с его ставкой.

– Эта статистика неоднократно опровергалась, - сказал Мори. - Конечно, основные СМИ не будут сообщать об этом. Они все еще цепляются за нее, как за евангелие.

– Кроме того, - впервые заговорила Дарси, - даже если девяносто семь процентов согласны, это не значит, что это правда. Это распространенное заблуждение. Я имею в виду, взгляни на теорию микробов. Впервые она была предложена Фракасторо в 1546 году. Над ним все смеялись. Теория миазмов считалась закрытым делом.

– Э-э...
– Эйвери не хотелось показаться глупым, но он не мог не спросить.
– Что такое теория миазмов?

Грей ответил почти шепотом.

– Они думали, что болезнь вызвана плохим воздухом.

– Конечно, они так думали, - сказала Кармен, прислонившись бедром к столу. Она была единственной, кто не сидел. Половина ее внимания по-прежнему была направлена на кухню и на то, что готовилось в духовке.
– Все научные данные того времени подтверждали это.

– Верно, - согласилась Дарси.
– Любого, кто поддерживал микробиологическую теорию, считали дураком. После Пастера ученые стали относиться к ней более серьезно, но не простые люди. Большинство врачей не были полностью убеждены в этом до Коха. Вот уже триста лет ученые, занимающиеся микробиологической теорией, подвергаются насмешкам за то, что осмеливаются подвергать сомнению статус-кво.

– Эйнштейн тоже, - сказал Хулио.
– Над ним смеялись, когда он впервые предложил свою специальную теорию относительности. Ведущие ученые обвинили его в распространении «ложной еврейской науки».

– Они не поверили Эйнштейну?
– Спросил Эйвери.

– С чего бы это?
– Спросил Мори.
– Ньютоновская физика считалась устоявшейся наукой, и только дурак стал бы с этим спорить, верно? Эйнштейн, однако, знал, что наука никогда не бывает устоявшейся. Его ответ был таков: «Никакое количество экспериментов никогда не докажет мою правоту; один-единственный эксперимент может доказать, что я ошибаюсь».
– Он покрутил свой напиток в бокале. Наука движется вперед, когда мы ищем противоречивые доказательства, а не когда отвергаем их.

– Любой, кто говорит, что какая-либо наука «устоялась», не является настоящим ученым, - добавил Хулио почти шепотом. Из всех присутствующих он был единственным, кто, казалось, был по-настоящему расстроен дискуссией. Было ясно, что все это беспокоило его гораздо больше, чем Мори.

На кухне раздался звонок.

– Хватит, - сказала Кармен.
– Ужин готов, и Эйвери уже достаточно обжарили на углях.

Дарси, Хулио и Грей подскочили, чтобы помочь убрать оливки и сыр, а затем принесли остальную еду. Не мексиканскую, как по глупости ожидал Эйвери. Почему он решил, что Кармен подаст энчиладас или моле? Он упрекнул себя за то, что отступил от стереотипа, когда Кармен подавала мусаку, салат и чесночный хлеб.