— Ты не пытался поговорить с ним? — осторожно спросила я.

Он хрипло рассмеялся.

— Ты же видела моего отца? Он не тот, кто садится и разговаривает о чувствах. Да и чего бы он должен был прощать меня? Для него я навсегда остался тем парнем, который опозорил семью.

Я покачала головой. Миссис Сэвидж говорила о нём с такой гордостью. Они с отцом никогда не пропускали ни одной игры. Но я не хотела обесценивать его чувства. Может, правда была где-то посередине.

— А потом умер Шайло… И я не приехал на похороны. В глазах всех я ещё раз доказал, что не умею ни с чем справляться.

Он взвалил на себя слишком много — давление, необходимость быть лучшим, избегать ошибок, постоянно совершенствоваться ценой всех отношений. Желание повернуть время вспять и жить без эмоций сдавливало его грудь с удушающей силой.

— Тебе не обязательно быть идеальным, чтобы иметь ценность, — прошептала я, прижимаясь плечом к его плечу. — Или чтобы тебя любили. Ты веришь в это?

— В отношении всех, кроме себя, — ответил он с улыбкой, которая так и не добралась до его глаз.

Я мягко толкнула его плечом, и он чуть наклонился ко мне.

— Я стараюсь в это поверить, — сказал он. — Рад, что я здесь. Не просто в родительском доме. В Винтерхэйвене. Это уже прогресс.

— Что изменилось?

— Два сеанса терапии в неделю, — ответил он с идеальной серьёзностью, а затем добавил: — Разговоры с Хадсоном о Шайло. Возможность увидеть Винтерхэйвен твоими глазами. Вспомнить, каково это — играть ради игры. Ну и встреча с тобой.

Я почувствовала его взгляд, но упрямо продолжала смотреть прямо перед собой. Что будет, если я повернусь? Мы снова поцелуемся? После вчерашнего что-то изменилось. Стало страшно… и волнительно. И слишком много, чтобы думать об этом сейчас.

— Я думала, ты любишь хоккей, — тихо сказала я.

— Люблю. Но я был так зациклен на победах, что сам процесс игры стал второстепенным.

Я улыбнулась, вспомнив, как он выглядел в той обтягивающей бейсбольной майке. Светящееся счастье на его лице, когда он подходил к битве.

— Но в бейсбол мы выиграли, — напомнила я.

— Да, — прошептал он, ещё чуть наклоняясь, словно делясь секретом. — Я всё ещё люблю побеждать.

Я рассмеялась.

Он откинулся на кровать, уставившись в потолок с мягкой улыбкой. После секундного колебания я повторила его движение.

— Смотри, — он указал на фосфоресцирующие звёзды на потолке. — Лили выложила настоящие созвездия.

Я заметила Большую и Малую Медведицу, а также несколько других, названия которых не знала. Признаться, я была впечатлена.

— Никогда бы не подумала, что Лили увлекается астрономией.

— Я тоже, — признался он.

Я вдыхала его запах — мыло, которое мне не было знакомо, но под ним чувствовался тот самый запах Дилана, что сводил меня с ума. Что-то, заставляющее мечтать уткнуться носом в его грудь и вдохнуть глубже.

Я переплела свой мизинец с его.

— Я рада, что ты здесь. В Винтерхэйвене. И здесь, со мной, в доме твоих родителей. Мне кажется, они изменились. Как и ты. — Я замолчала, не зная, правильно ли делаю, но всё же добавила: — Думаю, они любят тебя, Дилан. Может, дашь им шанс это доказать?

Он посмотрел на меня, его глаза потемнели.

— Между нами слишком много обид. — Он убрал с моего лица прядь волос и мягко провёл пальцем по моей щеке. — Но я подумаю об этом.

Время будто остановилось, когда его ладонь скользнула по моей щеке, а большой палец очертил мягкую линию под глазом. Я хотела, чтобы он почувствовал ту любовь, которую я видела в глазах его родителей. Чтобы он поверил, что заслуживает её. Я хотела, чтобы он остался в Винтерхэйвене. Не уехал и не исчез снова.

— Рози… Я не стою того, чтобы из-за меня плакали.

— Для меня стоишь.

Он прижался лбом к моему, и мы остались так — в тишине, застыв в этом моменте, пока из кухни не донёсся скрип стульев по кафелю.

— Как думаешь, сколько времени пройдёт, прежде чем кто-то придёт нас искать? — прошептал он. Его глаза изучали мои. Наши лица были так близко.

— Не знаю… — я улыбнулась. — Может, стоит проверить?

Дилан тоже улыбнулся, почти шёпотом добавив:

— Вот за это я тебя и люблю.

Я замерла, сердце сделало сальто.

— Что?

— За то, что ты из тех, кто говорит: «А давай!» Ты не отвергаешь идеи, ты их развиваешь.

Это было одно из самых тёплых признаний, что я слышала. Но я всё равно покачала головой.

— Я кислый лимон, Дилан. Беру хорошие идеи и делаю их хуже.

Он покачал головой.

— Нет. Ты всё превращаешь в золото.

Я закусила губу, пытаясь увидеть себя его глазами. Такой, какой он меня видел. Той, кто делает лучше, а не хуже.