Заглянем еще раз в «морской дневник»:

«11 апреля, местное время — 6 часов, в Москве — 10 апреля, 20 часов. Литвинов и Попов рыщут в эфире. Судовая радиорубка — «уши» моего походного корреспондентского пункта. Подробности событий минувших суток переданы в Москву. Из редакции прибыло подтверждение: «Радиограмма получена через Владивосток спустя сорок минут после подачи. Сообщите для опубликования фамилии судовых радистов».

Эвакуация лагеря идет стремительно — за день вывезены двадцать три человека.

Кренкель держит связь с Ванкаремом. Получив весть о старте очередного самолета, он поднимает на флагштоке вымпел. По этому сигналу на ледовом аэродроме зажигают костры и выкладывают посадочный знак. Первым прибыл вчера в лагерь Каманин; на своем «Р-5» он вывез троих. Молоков на такой же двухместный самолет взял четверых. Расставаясь с лагерем, пилот предупредил: «Собираюсь к вам нынче еще разок». Слепнев на исправленном «Флейстере» эвакуировал шесть человек. Вскоре снова появился Молоков. Он удивил всех, взяв пять пассажиров… Пять?! Я усомнился и послал короткий запрос в Ванкарем: не допущена ли ошибка при передаче радиограммы? Михаил Сергеевич Бабушкин ответил: «Молоков использует для перевозки пассажиров парашютные ящики, укрепленные под нижними плоскостями. Без особого комфорта, но с полной надежностью это позволяет брать в каждый рейс дополнительно двух человек. Пассажиры не обижаются. Машинист Мартисов, прибывший в таком ящике, утверждает, что в полете чувствовал себя превосходно».

Население лагеря быстро убывает. Среди оставшихся на льдине — Шмидт и капитан Воронин. Шмидт опасно болен, у него воспаление легких, но начальник экспедиции отказывается лететь на материк: «Мы с капитаном оставим льдину последними».

Близится рассвет. Вокруг тишина…»

На этом мои записи оборвались. Нахлынули такие события, что для дневника не хватало времени.

11 апреля ледовая посадочная площадка походила на подлинный аэродром: за четыре часа отсюда семь раз стартовали самолеты. Каманин в три приема вывез пятнадцать человек, Молоков четырьмя рейсами — двадцать. Во второй и третий рейсы Василий Сергеевич брал по шесть пассажиров. Полярники, которые еще накануне недоверчиво поглядывали на узкие продолговатые ящики под плоскостями, теперь охотно занимали «одноместные купе». Пассажир прижимал руки к туловищу, его туго пеленали в теплые одеяла и, как торпеду, закладывали в парашютный ящик. В «купе» было даже удобнее, чем в кабинке бортмеханика, куда втискивалось четверо пассажиров. К концу дня Молоков перевез на материк Шмидта, врача Никитина и плотника Юганова. Тяжело больной Отто Юльевич покинул лагерь, подчинившись приказу правительственной комиссии. Он улетел со льдины семьдесят шестым. В лагере осталось двадцать восемь полярников.

«Если не подведет погода и не испортится ледовый аэродром, через день-два эвакуация закончится», — передали с Чукотки.

Молоков, Каманин и Слепнев дежурили в Ванкареме. На занесенном пургой анадырском аэродроме готовились к полету через хребет Водопьянов и Доронин. Утопая по пояс в снегу, Галышев и его механик обмороженными руками ремонтировали поврежденную помпу.

Невесело было на душе у пилотов: одолев труднейшие препятствия, оставив позади длинный, опасный путь, — завязнуть на последнем этапе! Но сделать ничего нельзя — только ждать! Ждать часа, когда потерявший сон синоптик прибежит с радостной вестью: «Летная погода!»

Час этот наконец пришел. Первым из Анадыря стартовал Водопьянов. «Хоть одного, да вывезу!» — сказал пилот. Сокращая путь вдвое, он полетел напрямик через Анадырский хребет. Его предупреждали: две попытки Каманина одолеть горы не удались. Водопьянов был непреклонен.

День выдался ясный. На высоте тысяча восемьсот метров «Р-5» прошел над хребтом. Ветер сносил машину, и Водопьянов очутился западнее цели — на мысе Северном. Переночевав здесь, 12 апреля он прилетел в Ванкарем.

Доронин задерживался в Анадыре. Он надеялся, что злосчастную помпу на самолете Талышева удастся быстро исправить. Но вылет откладывался самое малое на сутки.

— Буду ждать тебя, — сказал Доронин другу.

Галышев не согласился:

— Лети один, Иван Васильевич, ты нужен там.

Доронин повел свой серебристый моноплан через залив Креста, мимо острова Колючин, к Ванкарему. Встретили его радостно — пять экипажей в сборе!

Слепнев полетел с больным Шмидтом и Ушаковым на Аляску. Едва скрылся из виду его «Флейстер», как на старте в Ванкареме, вздымая снежные вихри, закрутились винты самолетов Каманина, Водопьянова и Доронина.

Они сделали в этот день шесть рейсов: Каманин три раза посетил лагерь и вывез тринадцать полярников, Водопьянов в два приема взял семерых, на долю Доронина пришлись двое.

На льду Чукотского моря остались последние шесть челюскинцев.

У меня сохранился листок блокнота: «Последние шесть — заместитель начальника экспедиции Конусов, боцман Загорский, механик Погосов, радисты Кренкель и Иванов, капитан Воронин. Люди встали на последнюю вахту, она продлится пятнадцать — восемнадцать часов. Три «Р-5» и моноплан Доронина — на старте в Ванкареме. Одна ночь, только одна ночь! Хочется верить, что она пройдет спокойно, что не повторится ни 13 февраля, ни 9 апреля…»

Солнце выкатилось из-за горизонта и осветило идущий на север «Сталинград». Не покидаю радиорубки. Василий Литвинов замер у приемника — слушает Уэлен, откуда радистка Людмила Шрадер повторяет последнюю радиограмму Кренкеля. Из точек и тире рождаются строки:

«Сейчас Ванкарем передал о вылете к нам трех самолетов. Зажигаем последний дымовой сигнал. Прекращаем радиосвязь. Через полчаса мы — Воронин, Конусов и Кренкель — покинем лагерь, подняв на вышке советский флаг. Направляемся на аэродром, где находятся наши товарищи Иванов, Загорский и Погосов».