Но заслонка открывалась. Заслонкой была авиация.

Механику Биллю Левари шел двадцать первый год. Пилот двадцать лет летал на самолетах, а всего ему было около сорока.

Пилот улыбался, глядя на механика, и вспоминал, что когда-то в Гатчине хорунжий Корнеев так же улыбался, глядя на молодого, неопытного пилота…»

— Браво, Маврикий! — не удержался Бабушкин, вспомнив, вероятно, свою молодость, Гатчину и Петроградский аэродром, где он почти одновременно со Слепневым начал авиационную жизнь.

Маврикий Трофимович кивнул старому приятелю и продолжал:

— «Оба компаса показали точно: норд. Механик Левари поднял большой палец вверх. Это означало, что мотор работает хорошо. Слева виднелась скала Следж.

Второй раз я вел машину через Берингов пролив. Это было 31 марта 1934 года.

4 марта 1930 года я первый раз перелетел Берингов пролив, сопровождая два трупа. Пилот американской службы Бен Эйелсон и механик Борланд, один с продавленным сердцем, другой с расколотой головой, превратившиеся в лед на сорокаградусном морозе, совершали обратный путь из «Сиберии»…

Скала Следж осталась слева и позади. Впереди показался остров Кинг. Сибирский берег был в тумане, островов Диомида не видно. Шел к концу первый час полета. Я был уже где-то над Полярным морем. Сверху придавливали облака. На стекле появились первые намерзающие капли. Стекла покрывались наледью, и машина стала тяжелеть.

Шел второй час полета. Берингов пролив остался позади. Впереди была беспросветная белесая мгла, обледенение и смерть».

Слепнев умолк, закуривая, а затем продолжал:

— «И тогда я развернул машину на сто восемьдесят градусов. Механик что-то записал в книжечку… Я отступал, удаляясь от людей на льдине, и в третий раз перелетел Берингов пролив.

Через тридцать минут показался американский мыс Йорк. Над мысом тумана не было. Я почти убрал газ. Сразу стало тихо. Самолет начал спиралью уходить с трех тысяч метров к земле и, нырнув под туман на двадцатиметровой высоте, взял курс норд-вест. Я снова стал перелетать пролив, направляясь к людям на льдине.

Над головой стояла уже не белая, а серая мгла. Из полыней поднимались клочья тумана. Минуты казались бесконечными.

Было понятно: если сдаст мотор, все кончено.

Уже давно пора было показаться мысу Дежнева, но в тумане я ничего не мог разглядеть.

На стеклах опять появились намерзающие капли, впереди мелькнула какая-то чернота. Сделав крутой вираж, я снова развернул машину — в отступление!.. Через час под самолетом был город Теллор. На занесенной снегом песчаной косе стояли жители и, задрав головы, смотрели на снижающийся самолет: «Командор Слепнев не одолел Берингова пролива».

Мотор стих. Подвезли на салазках бидоны с горючим. Механик прикрепил к фюзеляжу флаг с серпом и молотом.

Рано утром, разбудив жителей Теллора ревом мотора, «Флей-стер» снова взял курс к людям на льдине.

Но и на этот раз мыс Дежнева утопал в тумане. Где-то внизу лежал Уэлен. Показался скалистый мыс Сердце-Камень. Нырнув в «окно» с высоты четырех тысяч метров, я под туманом повернул к Уэлену.

На снежном поле аэродрома собралась толпа. Сделав несколько кругов, я сел и подрулил к товарищам.

Я находился на родной земле, механик Левари — за границей. Еще один этап — и я в лагере!»

Собирая листы и не глядя на слушателей, Слепнев с неожиданным смущением сказал:

— Вот и все. Приемлемо или… в корзину?

— Отлично!.. Да ты, оказывается, очеркист… Читай еще!

«Смоленск» резал крутые волны, и брызги рассыпались по палубе. Позади, словно хмурые тучи, темнели горы Курильских островов. Мы держали курс к Лаперузову проливу.

— Хорошо в такую погоду в теплой комнате, за чашкой крепкого чая, — мечтательно вздохнул кто-то из обитателей кают-компании.

— Третий час, пора по койкам, — заметил Саша Святогоров.

Он с усилием приоткрыл дверь, но тут же подался назад, не устояв перед напором упругого ветра.

Поочередно мы протиснулись на скользкую палубу.

Все вокруг издавало тревожные звуки: гремела якорная цепь, завывало в антенне, хлопала оторвавшаяся доска самолетного ящика, беспокойно гудели тугие снасти. На трапе, ведущем в твиндек, хлюпала вода, лампочка погасла.

Нащупывая нетвердыми ногами ступени, мы спустились в свои апартаменты. Возле деревянной урны в тусклом световом кругу резвились крысы. Услышав шаги, они шмыгнули в темный угол.