В эти же минуты экспресс «Митропа», как сокращенно называли среднеевропейский поезд «Миттель Эуропа», подходил к пограничной станции на рубеже Польши и гитлеровской Германии. Тяжелые шаги разбудили меня. Из коридора властный голос требовал:

— Ире паспортен! Дейтшер пасс-контроль…

Соседи проснулись, кряхтя полезли за документами. У порога стоял жандармский офицер, освещая ручным фонарем лица пассажиров, подавших ему паспорта — шведские, австрийские, датские, польские…

Дошла очередь до меня.

— Паспорт! — сказал жандарм, протягивая руку, и воззрился на мою «краснокожую паспортину». Во всем составе «Митропы» я был единственный советский пассажир, единственный, кто мог сказать: «Читайте, завидуйте, я — гражданин Советского Союза!»

Жандарм засопел, выбрался в коридор и застрочил карандашом, старательно выписывая сведения из паспорта.

Среднеевропейский экспресс шел в Париж, откуда мой путь лежал на север Нормандии, во французский порт Гавр. Дальше предстояло пятидневное плавание через Атлантический океан до Нью-Йорка. Воздушное сообщение между Европой и США только проектировалось. Используя быстрейшие средства передвижения, я рассчитывал попасть из Москвы в Соединенные Штаты на восьмые сутки.

Редакция направила меня специальным корреспондентом в США, чтобы подробно информировать читателей о трансполярных рейсах советских летчиков. Впервые в жизни я покинул пределы родины. Этому предшествовало много событий.

«АНТ-25» НАД АРКТИКОЙ

Майским вечером 1936 года в Москве, на Белорусском вокзале, друзья провожали штурмана морской авиации Виктора Левченко. Он ехал в Калифорнию, где находился Сигизмунд Леваневский. Вернуться на родину они должны были воздушным путем, пролетев над побережьем двух океанов — Тихого и Северного Ледовитого. Жизнерадостный, красивый Левченко беспокойно поглядывал на часы. Завидев приближающуюся небольшую группу, он просиял. Люди несли длинные трубчатые свертки.

— А я уж думал, что не придете, — радостно сказал Левченко, обнимая друзей.

— Плохие были бы мы товарищи, Витя! — характерным волжским говором, нажимая на «о», ответил широкогрудый и плотный, среднего роста человек, с запоминающимся орлиным профилем, высоким чистым лбом и волнистыми каштановыми волосами.

Его складная фигура, источавшая здоровье и силу, привлекала обаятельной выразительностью. Глубокая морщинка между густыми бровями придавала лицу суровое выражение, смягчавшееся светлой улыбкой серых лучистых глаз.

Это был Валерий Павлович Чкалов, непревзойденный летчик-испытатель. Семнадцати лет в Нижнем Новгороде с борта волжского буксира, на котором он служил кочегаром, Чкалов увидел впервые самолет. Прошло лишь пять лет, и о нем заговорили как о выдающемся летчике-новаторе. Бывалые авиаторы говорили: «Когда летает Чкалов, кажется, будто пилот и его машина — одно неразрывное целое». «Чкаловский взлет», «чкаловская посадка», «чкаловская стрельба» — эти выражения бытовали среди советских пилотов. Валерия Павловича не привлекали обыденные полеты в спокойной обстановке, в «домашних условиях» — он жаждал упорной борьбы и трудных побед. О его искусстве и безудержной храбрости сложились легенды.

Легендами казались и подлинные эпизоды летной жизни Чкалова, в которых отчаянная смелость сочеталась с мастерством и точнейшим расчетом. Тренируясь на боевом самолете под Ленинградом, он как-то в течение сорока пяти минут совершил одну за другой двести пятьдесят петель Нестерова, называемых в те времена «мертвой петлей». Однажды Чкалов на глазах сотен ошеломленных ленинградцев провел самолет под аркой Троицкого моста через Неву. На маневрах Балтийского флота, поддерживая связь с флагманским кораблем, он в тумане, под проливным дождем ходил над морем бреющим полетом, едва не задевая колесами гребни волн. Не раз, поставив машину под углом к земле, Чкалов пролетал между рядами деревьев, разделенными меньшим расстоянием, нежели размах крыльев его самолета.

Дерзаниями и подвигами была наполнена жизнь летчика-испытателя. Страстно, до самозабвения любил он свой труд, напряженный, сложный и опасный. Став испытателем, Чкалов изучил и освоил самолеты более пятидесяти систем. Не было машины отечественной конструкции, на которой он не летал. При его участии творцы советской авиационной техники — конструкторы, рабочие, инженеры — создавали новые, совершенные машины. Ему шел тридцать третий год, и уже лет пятнадцать миновало с того дня, как юноша волжанин, выросший в семье рабочего Василевского судоремонтного завода, посвятил свою жизнь авиации.

Чкалов был прекрасным товарищем, надежным другом. Его любили за прямодушие, честность, доброжелательность, уважали за несгибаемое упорство, с которым он отстаивал свои взгляды. Он был волевым и талантливым самородком, настоящим сыном народа.

Провожать Виктора Левченко в дальние края вместе с Чкаловым пришли летчик-испытатель Георгий Байдуков и штурман Александр Беляков. У вагона завязалась дружеская перепалка, а когда прозвучал последний звонок, Чкалов привлек к себе Левченко, шепнул ему что-то, отстранился и с таинственным видом приложил палец к губам.