— Известно чем — морским зверем, рыбой. Промысел хороший, живут с достатком.

Бот обогнул остров и вошел в защищенную от волн бухту. Капитан порылся в свертке ветхих карт, вытащил лист с оборванными уголками и показал наше местонахождение.

— Залив Счастья, — усмехнулся он. — Любят моряки романтические названия! Провидение, Желание, Ожидание, Сердце, Камень, Уединение… А вот, извольте, Счастье…

— Почему же этот залив счастливый? Ведь не случайно его так назвали.

— Наименование это он получил во время экспедиции Геннадия Ивановича Невельского, знаменитого ученого-моряка. В середине прошлого века Невельской открыл самый короткий путь из Японского моря в Охотское и выяснил, что Сахалин — остров, а не полуостров, как думали раньше.

— А счастье-то в чем?

— Невельской шел на транспорте «Байкал», судно немилосердно трепал частый в наших местах шторм, — сказал капитан. — Думается, что здесь экспедиция укрывалась от бури, а потому и обозначила на картах: залив Счастья.

С палубы нашего бота открывался берег, поросший кое-где кустарником. Тихо покачивалась изъеденная морем и временем лодка. На корме сидел, перебирая снасти, босоногий старый гиляк с черными косицами, в широкополой соломенной шляпе, с трубкой во рту.

— Здорово, дядя! — окликнул капитан. — Подай, однако, лодку.

— Здьясь, здьясь! — засуетился старик, приветливо снимая шляпу. — Сициас, однако… Мошно, мошно, — дымя трубкой и коверкая слова, приговаривал он.

Легко и ловко старый гиляк приподнял громоздкие длинные весла, несколькими бесшумными взмахами достиг бота и ухватился за борт.

— Табак в артель, однако, привез? Сахар, соль, мыло привез? — расспрашивал он, протягивая капитану коричневую жилистую руку.

— Это, дядя, другой бот развозит, он на Лангре стоит, завтра здесь будет. А мы из Москальво идем.

— Та-та-та… Садись, однако…

Мой слух уже свыкся со словом «однако», которым сибирские и дальневосточные старожилы обычно некстати злоупотребляли в своей речи.

На берегу остро пахло рыбой. Сушились сети на длинной деревянной изгороди. С веревок, протянутых между кольями, свисали гроздья вяленой горбуши. Дым струился над почернелыми шалашами — там коптили рыбу. Визгливые мохнатые собаки носились вокруг костра, подле которого немолодые гилячки ловкими движениями распластывали горбушу; внутренности кидали псам, и те яростно дрались за лакомые куски. С пригорка виднелись крыши поселка, а за ним — свинцово-серое море.

Расставаясь с островом Удд, я мысленно говорил: «Прощай», хотя следовало сказать: «До свидания». Но мог ли я предвидеть, что спустя четыре года снова побываю в заливе Счастья и едва ли не та же лодка доставит меня на знакомый берег острова Удд!

Темнело, когда «Р-5» подрулил к зданию Хабаровского аэропорта. Воздушный путь из Читы занял около десяти часов.

Теперь раздобыть другой самолет — и скорее на остров, где уже сутки обитает чкаловский экипаж.

— Наши машины на Удд не летают: там нет пригодной площадки, посадка запрещена, сообщение поддерживается исключительно гидросамолетами, — сказал дежурный аэропорта.

— Почему же «Р-5», а тем более «У-2» не может приземлиться там, где Чкалов посадил огромный «АНТ-25»?

— Так то Чкалов! — резонно ответил дежурный. — Советую позвонить в гидропорт.

Оттуда ответили: ни одной машины нет, все резервные гидропланы ушли в Николаевск или прямо на Удд. Собкор «Правды» В. Я. Ходаков успел улететь с последней «гидрой».

Часом позже я сидел в знакомом операционном зале хабаровского телеграфа, ожидая, когда в Москве у прямого провода появится вызванный мною товарищ из редакции; телефонная связь между столицей и Дальним Востоком тогда только налаживалась. Внезапно аппарат ожил, и по ленте побежали буквы: «У провода Тихон Холодный». Я передал о своих затруднениях: чтобы получить гидроплан пограничной охраны, необходима помощь редакции. «Сейчас позвоню редактору, жди», — ответил Тихон Михайлович. Лента снова задвигалась: «Все в порядке… Хабаровской погранохране отправлена телеграмма. Редакция просит предоставить гидроплан».

В полуосвещенном вестибюле телеграфа нервно расхаживал невысокого роста человек с дорожным чемоданчиком и болтавшимся на груди фотоаппаратом. Фигура показалась мне знакомой. Дверь приоткрылась, свет упал на взъерошенную курчавую шевелюру… Это был фоторепортер Темин.

— Откуда и куда, Виктор Антонович?

— Ка-ка-я встреча! Вы тоже туда? — вскричал он, многозначительно подчеркивая последнее слово.

В день чкаловского старта Темин вылетел из Свердловска на восток: редакция поручила ему фотосъемки на финише «АНТ-25». Виктор опустился в Хабаровске за несколько часов до меня.

— Вот неудача — последняя гидра улетела чуть ли не на глазах, — горевал фотограф. — Боюсь, застрянем здесь. А нам хотя бы какую ни на есть «шаврушку»…

— Послушайте, что вы дали бы за летающую лодку?

— Всё! — трагически затряс он руками, выронив при этом чемоданчик.

— Даже вашу высокочувствительную пленку?

— Три катушки, пять… Десять!.. Весь запас!

— Отлично, завтра вас доставят на остров Удд. Но любопытно, как вы будете снимать без пленки?

— Вы шутите, шутите?! — схватил он меня за плечи.