— Без шуток, Виктор: завтра вы увидите чкаловский экипаж и, конечно, заснимете превосходные кадры: «От первого фотокорреспондента, посетившего остров Удд»…

ОСТРОВ ЧКАЛОВ

Морской бомбардировщик, похожий на огромную чайку, взлетел с амурской протоки. Ярко-голубую летающую лодку вел командир отряда пограничной авиации, седой человек с обветренным, румяным лицом. Я сидел рядом, на месте второго пилота. В носовом отсеке расположился Темин. Круглый люк перед нами частенько приподнимался, и оттуда, как из суфлерской будки, появлялась голова моего неожиданного спутника. Морщась от ветра, он нацеливался аппаратом, крутил и щелкал, щелкал и крутил…

Внизу сверкала, искрилась, переливалась блестками широкая лента Амура. Дымили пароходы и буксиры, казавшиеся игрушечными, виднелись рыбацкие лодки-скорлупки и вереницы плотов, напоминавшие школьные пеналы. Параллельно руслу через тайгу и просеки тянулась серая полоска автомобильной дороги. Выскочив из лесной чащи, она устремилась вперед и затерялась в голубоватой дымке.

— Ком-со-мольск! — прокричал пилот, выкинув руку влево.

Возвращаясь из прошлого путешествия в низовья Амура и на Сахалин, я видел, как на левом берегу реки, близ небольшой деревушки, высаживались с пароходов и барж отряды жизнерадостной, задорной молодежи. Там были москвичи и ленинградцы, смелые, боевые, жадные до всего нового; волевые, коренастые и немногословные сибиряки и уральцы; мечтательные, с певучим говором девчата и парни из украинских степей; скромные и застенчивые голубоглазые белорусы; подвижная и шумная молодежь Закавказья; юноши и девушки из среднеазиатских республик, черноволосые, опаленные жгучим солнцем; рассудительные и смекалистые псковитяне, ярославцы, туляки, рязанцы… В глухой уголок Приамурья съезжались смелые и сильные молодые патриоты, представители народов великой страны, посланцы партии и ленинского комсомола. С вещевым мешком за плечами сходили они на берег. Ставили палатки и разжигали костры. Пытливо разглядывали пустынную местность, которую предстояло освоить и обжить. Они шли покорять дремучую тайгу, корчевать вековые деревья, прокладывать дороги через леса и сопки, строить новый дальневосточный город. Имя ему — Комсомольск!

Прошло четыре года, и мы летим над этим городом. Ровные, прямые улицы, квадраты площадей, сады и цветники. Темными жучками пробегают автомашины. Сверкают окна домов. Прямоугольные, строгие, стального оттенка заводские корпуса соединены с городом полосками шоссейных дорог. Растет и ширится, отвоевывая таежные пространства, юный Комсомольск…

И снова глушь, тайга. Изредка промелькнет песчаный либо лесистый островок, прибрежное селение с деревянной пристанью на плаву, и опять тайга. Левый берег поднимается все выше, по крутизне зеленых склонов сбегают пенистые ручьи. На запад, сколько видит глаз, — никаких признаков человеческого жилья; можно идти неделями, не встречая живой души, разве что набредешь на одинокого охотника-зверолова.

Пестро разукрасила природа долину Амура. Леса, сопки, луга и воды соперничают в расцветках — нежно-голубой, сиреневой, бледно-розовой, изумрудной; как-то не верится, что месяца через три все это сменится однообразным белым ковром.

Амур круто поворачивает влево и быстро уходит от нас. Летчик бросает взгляд на часы, дважды сжимает и разжимает кулак: до Николаевска десять минут полета. Справа показался небольшой мыс, на другом берегу — строения. Аккуратные домики спускаются к реке. Порт окутан дымками пароходов. Мы — в Николаевске.

Спешим в город. На скамье перед цветником, разбитым под окнами почты, сидит человек в кожаной тужурке, перелистывая какие-то бумаги. Он поднимает голову, и я узнаю штурмана «АНТ-25».

— Александр Васильевич! Вы здесь?!

— Как видите.

— А где Валерий Павлович и Байдуков?

— Остались на острове. Я приехал для переговоров с Москвой, сейчас отправляюсь восвояси… Вот не послушали моего совета ехать прямо в Хабаровск, зря время потеряли. Из Читы как добирались?

— До Хабаровска на «Р-5», а сюда — гидрой, она ждет у берега. Полетим вместе на Удд?

— Охотно! Торпедным катером непривычному человеку довольно утомительно.

Между Николаевском и маленьким островом в эти дни стали ходить торпедные катера, летали гидропланы; делегации из города везли летчикам подарки: корзины с копченой амурской кетой, овощи, сласти… Николаевский телеграф принимал сотни приветствий.

— Вот везу, еще не разобрался, — показал штурман толстый пакет. — Что ж, летим?

Пронеслись над рыбными промыслами низовьев Амура и вышли к северной части Татарского пролива. Впереди темнело Охотское море, иссеченное белыми гребнями. Справа неясно вырисовывались контуры Сахалинского побережья. А вот и острова: маленький Кевос, кажущийся безлюдным, за ним — знакомый Лангр с его зверобойным комбинатом и, наконец, узкий, продолговатый Удд. Названия «Удд», «Лангр» и «Кевос» доживали последние дни; вскоре на картах этого района появились новые наименования трех островов: Чкалов, Байдуков, Беляков.

Гидроплан снижался спиралью. На том берегу, где однажды я уже высаживался, стоял, раскинув алые крылья, чкаловский самолет. Казалось, вот-вот он оторвется от земли и устремится в небесную голубизну… Вздымая фонтаны, летающая лодка пронеслась по заливу Счастья. Бросили якорь, к нам двинулась плоскодонка.

Вышли на берег.

Командир летающей лодки пробует каблуком грунт, и в гальке сразу образуется ямка. Летчик пожимает плечами:

— Только Чкалов и мог приземлиться на этих россыпях!

Навстречу по тропинке поднимается Валерий Павлович. На нем коричневая кожанка с орденом Ленина, белая косоворотка, брюки в темных масляных пятнах. Он весело кричит:

— Здорово! Наконец-то прибыли! Газеты догадались привезти?

Он сердечно обнял гостей, для каждого нашел доброе слово.

— Ну, выкладывайте честно: что говорит народ о перелете? Обидно, погода нам под конец подпортила, а машина — золото, и горючего осталось вдоволь, могли бы далеко за Хабаровск пройти.

На взгорье стоит особняком бревенчатый домик; запахло чем-то свежеиспеченным.