Провожая меня в Арктику, журналист Михаил Розенфельд предостерегал:

— Тебе еще не приходилось встречаться с белыми медведями? Смотри не увлекайся! Соблазн будет велик… Нет сомнения, что рано или поздно ты разразишься восторженным творением на медвежью тему. Это участь всех арктических корреспондентов, и тебе ее не избежать…

Наш ледокол и «Сакко» подходили к проливу Вилькицкого. В кают-компании собирались к обеду, «доминисты» в своем уголке гремели костяшками.

— Медведь! — завопил страшный голос с палубы.

Все бросились к иллюминаторам. Метрах в тридцати, у края льдины, стоял матерый зверь с густой желтоватой шерстью. Задрав длинную морду, хозяин полярных льдов глядел на черное дымящееся чудовище. Мазурук с винчестером выскочил на палубу. Поздно! Будто почуяв опасность, медведь мгновенно соскользнул в воду.

Вскоре я отправил небольшую корреспонденцию для «Последних известий по радио». Вечером мы оказались у мыса Челюскин и в суете прозевали московскую передачу, но на другой день мне принесли радиограмму. «Растроган встречей с медведем, передай ему привет, предсказание сбылось», — торжествовал мой друг Миша.

Ледокол стоял в проливе Вилькицкого, близ выхода в море Лаптевых. Оно было свободно от льдов, и «Сакко», погудев на прощание, самостоятельно продолжал плавание к устью Колымы. Мы находились у семьдесят восьмой параллели, против мыса Челюскин, самой северной оконечности Европейско-Азиатского материка.

Туман приподнимался, открывая мыс Челюскин. На невысоком скалистом берегу выстроились домики полярной станции. Бдительным стражем возвышался сорокапятиметровый маяк. Полоса льда тянулась вдоль побережья. Грянул пушечный выстрел — полярники салютовали ледоколу.

— Откуда на Челюскине артиллерия? — спросил я у Минеева.

— Там есть старинная пушчонка. В туманную погоду выстрелами сигнализируют судам, что берег близко.

С полярной станции привезли подарок — белых медвежат Свирепого и Тихонького, взятых во время недавней охоты. Их устроили на палубе. Свирепого посадили на цепь, а его братца, с умильной и доверчивой мордочкой, привязали веревкой: малыш, дескать, никуда не денется. Но в первую же ночь незримо для вахтенных Тихонький перегрыз привязь, полез за борт, плюхнулся в родную стихию — и поминай как звали! Оставшись в одиночестве, Свирепый пришел в ярость; он пытался освободиться от ненавистной цепочки, с хриплым ревом бросался на людей, приносивших ему пищу. Пришлось перевести его в клетку. Медвежонок остервенел пуще прежнего, метался из угла в угол и протяжно рычал, не давая людям покоя ни днем, ни ночью, а к пище не притрагивался. С первым попутным судном его отправили в зоопарк.

Две недели ходил наш ледокол проливом Вилькицкого, проводя транспорты с запада в море Лаптевых, и шесть раз миновал мыс Челюскин. Над проливом барражировали самолеты, их штурманы сообщали по радио обстановку. Там, где недавно море было свободно, сплотились непроходимые льды. Но вот ветер с материка усилился, белые поля тревожно задвигались. Ледоколы повели одиннадцать судов — последний караван с запада.

В море Лаптевых бушевал шторм, шквальный ветер вздымал пенистые бугры. За флагманским ледоколом шли транспорты, земснаряды, катера для арктических портов. Тяжко доставалось маленьким судам. «У нас полно воды!» — кричали в рупор с ближнего катера. Его взяли на буксир.

За сотни миль от нас, во льдах Центрального Полярного бассейна, дрейфовал в то время пароход «Георгий Седов». На борту его было лишь пятнадцать арктических моряков во главе с молодым капитаном Константином Бадигиным. Необычайный дрейф начался в 1937 году в море Лаптевых, у семьдесят пятой параллели.

Пятнадцать седовцев превратили свое судно в плавучую лабораторию. Их научные наблюдения в Центральной Арктике представляли большую ценность, дополняя исследования станции «Северный полюс». За два года дрейф отнес «Седова» почти к восемьдесят седьмой параллели; только двести миль отделяли седовцев от полюса.

Папанин пригласил начальника радиостанции:

— Вызовите на четырнадцать часов «Седова», буду говорить с капитаном Бадигиным.

За пять минут до назначенного срока радиостанция ледокола стала посылать в эфир позывные «Седова». Дрейфующее судно немедленно откликнулось.

— Что у вас нового? Какая ледовая обстановка? — спросил Папанин.

— Вокруг сплошной торосистый лед, но временами видно «водяное небо» — где-то далеко есть разводье, — сказал Бадигин. — Арктическое лето чувствуется и у нас: с середины июня началось бурное таяние, в центре ледяных полей возникли большие озера, наши товарищи нередко путешествуют там на лодках.

— А как идут научные работы?

— Регулярно продолжаем наблюдения — астрономические, магнитные, метеорологические, измеряем глубины океана, собираем планктон.

— Люди чувствуют себя хорошо?

— Отлично! Вторая полярная ночь еще крепче сплотила наш коллектив.

Дрейф седовцев продолжался двадцать семь месяцев. Судно прошло через области, где не бывала ни одна экспедиция. В начале 1940 года флагманский ледокол пробился к восемьдесят первой параллели, между Гренландией и Шпицбергеном, и вывел «Седова» из льдов.