— Скажи, не стыдно тебе вот так жить? Не стыдно тебе ставить свои интересы выше интересов других? — обратился к нему я, чтобы потянуть время.

Единственная надежда на спасение — абсолютный щит, как я успел назвать механизм, сантиметр за сантиметром приближается ко мне.

— Ты. НИЧЕГО… НЕ ЗНАЕШЬ, Саймон Феникс, — сквозь кровавый кашель, прохрипел Аеон. — Я борюсь… кхр… за будущее человечества. Вечный сон — лекарство от всех болезней, а Катарсис — лучший врач, созданный… кхрр… нами. Ты просто ничего… не знаешь. Я убью вас, и тогда никто не сможет помешать ему.

Энергия из основания призмы начала медленно перетекать на её кончик, она концентрируется в нечто наподобие луча. Этот луч явно смертелен.

Я стою на самом краю обрыва. Не больше чем в двух метрах подо мной замер щит, но его время ещё не пришло. Я неумело окружил себя барьером. Конечно, он не выдержит атаки, но послужит для отвлечения внимания. Кулак правой руки сжался, а затем разжался. Я направил большую часть оставшейся Пумы в кисть, а в голове уже кружит змеемолния. Нет времени ждать. Я направляю руку на Аеона и выпускаю змея, в надежде, что он одолеет его. Молния сверкает синеватой вспышкой и освещает полумрак заброшенной генераторной. Барьер вокруг Аеона сжимается в куб и устремляется навстречу молнии. Змей проникает в куб и, яростно мечась внутри, пытается его разрушить. У него начинает получаться, но Аеон знает об этом. Он взмахивает рукой и направляет куб глубоко в коридор позади себя, а затем закрывает отверстие от взрыва в двери ещё одним барьером.

— Я успею убить тебя раньше, чем твоя, несомненно разрушительная молния, расправится… кхм… с моими барьерами, — злобно произносит Аеон и пронзительным взглядом смотрит на меня.

Его глаза, как и всё тело, налились кровью. Видимо, он принял чрезвычайно мощный стимулятор, возможно мощный настолько, что смертелен для принявшего. Призма разгорается ослепительно яркими огнями, а луч на её конце брыкается и жаждет испепелить меня. Аеон сжимает кулаки, а я чувствую — он атакует. Тогда я поднимаю абсолютный щит, хватаюсь за рукоять и вливаю в него остатки Пумы. Устройство со звенящим звуком раскручивается, образуя видимые волны Пумы. Яростный луч вырывается из призмы и вонзается в кристалл по центру щита. Потенциальная энергия луча заставляет мои подошвы скользить, а вскоре отталкивает меня и прижимает к стене. Механизм продолжает раскручиваться, набирая скорость. Поднимается ветер, кажется, ещё чуть-чуть и появится ураган. Мне больно. Меня вжимает в стену с такой силой, будто на меня положили многотонный булыжник. Кости внутри тела впиваются в мягкие ткани и начинают хрустеть. Несмотря на это, я продолжаю смотреть на Аеона. Он слабеет. Его и так морщинистое лицо теряет цвет. С каждой секундой он становится меньше и теряет жизнь. Его руки дряхлеют, пропадают мышцы, а кости начинают выпирать из-под иссохшей кожи. Вдруг волны Пумы, исходящие из щита в моей руке, крепнут. Появляется мощный барьер. Я чувствую прилив сил. Энергия из луча, проходя через механизм, необъяснимым образом питает меня.

Аеон кашляет, а затем его бионические глаза, лишь на секунду, стреляют в сторону Элис. Я всё понимаю. Я не позволю забрать её. Нет.

Он улыбается, захлёбываясь кровью. В ту же секунду из меня начинают вырываться сотни молний. Аеон пытается перевести смертельный луч на Элис. Он пытается убить её, но щит притягивает луч, как магнит, что даёт мне несколько секунд на размышление. Тогда он “отключает” призму, переводит её на Элис и напрягает руки. Почему она не спряталась за меня? Почему она до сих пор лежит без сознания? Я не переживу, если потеряю и её.

«Не волнуйся ты так, дурачок,» — нежный, как пение птиц, голос.

В последний момент Элис успевает прыгнуть в мою сторону и укрыться за щитом. Луч из призмы вновь активируется, а затем бьёт, прожигая всё на своём пути. Появляется противный, бьющий по рецепторам в носу, запах гари. Металлическое основание лаборатории раскаляется докрасна, а затем, обращаясь в жидкость, стекает вниз.

Магистр Аеон, осознав произошедшее, распыляет призму в своих руках и смотрит на нас. За барьером, находящимся за его спиной, сверкает змеемолния. Ещё несколько летят к нему спереди. Элис создаёт несколько лезвий, что устремляются к его ногам и рукам. Он хочет что-то сказать, но отхаркивается кровью, а затем закрывает глаза, развеивает свой же барьер под ногами и падает вниз. Через несколько секунд мы слышим глухой стук его тела о дно.

//Diary |12.01.2726|

Тяжело. Тяжело так, что перехватывает дыхание. Болит всё тело, и я не понимаю, почему… Тот страх, когда мы выбегали из лаборатории, когда, сверкая пятками, забегали на борт Чарминга, казалось, что сейчас прилетит ещё кто-нибудь… Какое-нибудь такое зло, что его невозможно будет одолеть, а затем ещё и ещё. Элис тоже в полном шоке, я пока её и не трогаю. Я потерял Джинбея. Его убили. Я потерял Теодора. Он так страдал… Если бы ещё и Элис… Я бы не пережил.

То место, где я оказался. Там было так холодно и темно, а я чувствовал этот промозглый мрак, но и не чувствовал. Неужели Теодор носил эту пустоту глубоко внутри себя? Я так устал и мне так тяжело. Хочется, как тогда — хотя даже не знаю когда, может в детстве… Просто выйти на улицу, заказать дешёвый кофе, сесть за стол и смотреть. На людей, на птиц. Слушать их пение. Ещё столько слов, столько мыслей… Подумать бы ещё часик в тишине, но нет сил… Спасибо тебе, дневник.

Я очнулся от резкого толчка. Двигатель барахлит: неудивительно, летели мы на предельной скорости.

Элис лежит у меня на плече. С её слегка розовых губ тончайшей ниткой свисает слюнка. Она спит, как младенец. По щеке размазан толстый слой сажи, перемешанной с грязью, а комбинезон слегка надорван.

Я аккуратно приподнял её, встал, и уложил на этот проклятый и такой неудобный диван. Она что-то пробурчала и махнула рукой, но не проснулась.