— Мой разрушенный дом… — горько всхлипнула, не сдержалась.

Я прокручивала в голове разные варианты, но не ожидала, что диалог зайдёт в такое русло. Меня колотило, и огонь совершенно не справлялся со своей задачей успокаивать.

— Мира, позволь тебя… обнять… — Калантиэль оказался на коленях передо мной.

Но я молчала, упорно вперив взгляд в пламя, сосредоточившись на том, чтобы всеми силами сдержать рыдания. Чужие руки осторожно потянули вперёд, и я утонула в тёплых объятиях. Плач вырвался наружу, высвобождая долгие годы надежды и разочарования, боли потери и жалости к себе. Накопленное напряжение выходило болезненно и тяжело, разрывало изнутри.

— Ненавижу, как же я ненавижу! — кричала, барабаня кулаками по широкой груди. — Зачем ты отдал тварям мой дом… — жалость к себе поглотила меня полностью, и я отдалась ей, но властные руки только сильнее вжимали меня в горячее тело.

— Мы всё исправим. Мы победим в войне, ты станешь во главе Эллесана, по праву это твоё место. Мы вернём твой дом, обещаю, — утешал Калантиэль.

И на мгновение я поверила ему. Тепло его тела уже не казалось настолько чужеродным и отталкивающим. Сейчас он был другим человеком. Не заносчивым, не самовлюблённым, не дерзким. Простым, участливым, заботливым. А затем вспомнился образ уходящей от его покоев девушки. Нет, лжецам верить нельзя.

— Как я могу Вам верить?! — оттолкнула Калантиэля, и тут же осталась беззащитной и одинокой. Тепло бережных объятий сменил холод, что пробирался под кожу. — Как Вы можете что-то обещать, солгав мне в лицо накануне!

— Солгав? — растерялся мужчина. — Ты можешь думать обо мне что угодно твоей душеньке, птичка, но я не солгал тебе ни одним словом, — он гордо выпрямился.

— Да? — продолжала давиться слезами. — Значит до сегодня Вас девицы из гарема не посещали, а сегодня акция праведности окончилась?

Глаза Императора округлились, он мягко взял за плечи и сверкнул уставшими глазами.

— Я не лгал, и сегодня тоже не принимал никого. И не собираюсь, — холодно отчеканил. — Я не желаю тревожить твою ревность, и уж тем более делать тебе больно похождениями.

— Да что б Вас, Повелитель! — пыталась вытереть лицо рукавами. — Это уязвлённая гордость, а не ревность.

Я пыталась успокоиться, глубоко дышала, собирала мысли по одной из безумного вихря в сознании. Я должна сейчас причинить боль человеку, что нежно поглаживает мои плечи и смотрит внимательными преданными глазами. Как бы он меня не раздражал раньше, сколько бы не пугал и не давил на меня, боли я ему не желала. Возможно, это его первые проблески любви к женщине, и я должна сейчас разбить только ожившее сердце.

— Я не могу Вас ревновать, потому что ничего не чувствую к Вам, как к мужчине.

— Значит, не останешься?

— Останусь, — устало вздохнула, а в его глазах вспыхнул огонёк надежды. — Но это была просьба Хельвдана. — И вмиг потух. — Я не могу предложить Вам чувства, но вполне могу стать Вашим другом.

Пальцы на плечах на мгновение сжались чуть крепче, но Калантиэль сразу же их отпустил, чтобы встать и протянуть руку для рукопожатия.

— Что ж, птичка. Дружба — это лучше, чем презрение или ненависть. Значит, отныне друзья.

Его лицо приняло нечитаемое выражение, но я знала, что это маска, за которой скрывается буря. А у меня отлегло. Я мягко пожала руку Императора и откланялась. Уже у двери услышала вслед:

— Я не забираю слов обратно. О том, что Эллесан будет твоим.

Сердце дрогнуло. А затем остановилось, когда выходя из покоев я наткнулась на Хельвдана. Он стоял в метре от входа и был чернее ночи.

Хельвдан

Я стоял у входа в покои Калантиэля, как полнейший идиот, и слушал их откровенный разговор. Сердце колотилось о рёбра, как у ревнивого мальчишки. Стиснул зубы, чтобы не ворваться и не натворить дел. Невыносимо. Невыносимо было слышать её плач, знать, что он утешает её в своих объятиях. Краем уха уловил, как она предъявляла ему обвинение в связях с наложницами. Я бы посмеялся с абсурдности этого обвинения, если бы не было так горько. Она же его ревнует! Я не мог больше это слышать. Пытался заглушить другими мыслями, но мозг подкидывал отвратительные картинки, где они вместе. В саду, в его покоях, в её покоях, и Тёмный Бог знает, где ещё.

Дверь тихонько отворилась. В проходе застыла Мира. Красные опухшие глаза, влажные щёки, она сжимала складку на платье и затравленно смотрела прямо на меня. Я шагнул в сторону, пропуская её, и она медленно, осторожно, словно добыча перед хищником, прокралась мимо, чтобы через секунду сорваться на бег. Испугалась? Как смело она бросалась в объятия смерти, как бесстрашно и вызывающе себя вела при первой встрече, как дерзила беорхийцам, так же сейчас боялась меня, Калантиэля и своих чувств.

Хотелось сорваться за ней, но ей нужно побыть одной и прийти в себя. Потом мы поговорим. Но это потом, а сейчас я собрал в кучу весь свой гнев, засунул поглубже и вошёл в покои. Калантиэль выглядел не лучше, чем Мира. Весь осунувшийся, потрёпанный и на взводе.

— Хельвдан? — он посмотрел немного отрешённо и явно не был рад моему приходу.

— Я пришёл отчитаться о делах, не вовремя?

— Всё слышал? — усмехнулся Император, проигнорировав вопрос.

Кивнул.

— Дружба. Она предложила мне дружбу. Мне. Дружбу, — он всё продолжал ухмыляться. — Ты сказал дать ей свободу и право выбора, что я и сделал. И она выбрала не меня. Мне больно, Хельвдан. Любовь — это слабость, и теперь у меня их аж две: ты и она.

Он поправил халат и важно уселся в кресло, закидывая ногу на ногу. Я сел в соседнее.