Так, мимоходом, даже без анализа реальных ресурсов для подводной кампании или обсуждения других вариантов, которые могут иметься в наличии, гигантские ресурсы Германии были отданы практически устарелому роду войск.

Через три дня Дёниц снова обратился к главам своих отделов. Начал он с того, что заявил: континентальная Европа, «которая обеспечивает нас едой и сырьем, должна быть защищена от внешних атак и, я уверен, будет защищена!» Это было значительное изменение его отношения к проблемам, произошедшее за четыре месяца, с тех пор, как он возглавил флот.

Он винил в настоящем кризисе неспособность люфтваффе поддержать подводный флот и «тактическое преимущество» противника, его локационное устройство; однако нет никаких сомнений в том, что «в смене военной фортуны с нападения на оборону» они вскоре вновь займут верховенство. Они должны отбросить старые идеи о попытках действовать экономно, насколько это возможно, и работать в большем масштабе для того, чтобы разработать новое оружие. Затем возобновится и «война тоннажа». Очевидно, однако, что он сам больше не верил в то, что в этой войне можно победить; он повторил аргументы о связывании гигантских ресурсов противника и удерживании войны подальше от Европы.

Впоследствии он развил эту идею в меморандуме и на обсуждении с командирами баз и своим штабом 8 июня подчеркнул, что, так как нет никакой возможности того, что Восточная кампания принесет победу, центр тяжести производства вооружения должен быть перенесен на флот, который один сможет повлиять на исход войны, нанося удары по морским коммуникациям союзников. Таким же образом и центр тяжести воздушной стратегии должен быть перенесен на «войну тоннажа».

К этому времени были разработаны подробные оценки необходимой людской силы для выполнения программы, и на следующей неделе Дёниц представил их Гитлеру — примерно 350 000 человек сверх 103 000 уже работавших на флот в наступающем году и 141 800 человек на верфях. Согласно его собственному, возможно, хвастливому рассказу о встрече с фюрером своему штабу на следующий день, его требование произвело эффект разорвавшейся бомбы в ставке Гитлера.

«У меня нет столько людей, — сказал Гитлер. — Необходимо увеличить число людей в зенитных батареях и на ночных истребителях для защиты немецких городов, необходимо усилить Восточный фронт — армии нужны дивизии для зашиты Европы».

Дёниц напомнил ему, что если закончить подводную войну, то вся материальная мощь противника обрушится на Европу и что прибрежные маршруты поставок, обеспечивающие жизненно важные материалы, окажутся под угрозой, и он продолжал настаивать, указывая на то, что расширяющийся подводный флот необходимо обеспечить людьми... перевести офицеров из армии и ВВС... повысить число кандидатов в морские офицеры... его долг — указать на последствия столь малого набора матросов... до тех пор, пока Гитлер не сказал, что о прекращении подводной войны речь не идет и что он представит список необходимого числа матросов, когда они понадобятся.

Затем Дёниц перешел к вопросу о рабочих на верфях и вырвал еще одно признание у Гитлера: об отзыве людей с верфей речь не идет.

И снова у Дёница были все основания радоваться своему влиянию на Гитлера; он хорошо провел перераспределение ресурсов в пользу флота, а вместе с этим и повысил свое положение в ряду высших советников рейха. Но по-настояшему эффект был меньше, чем это тогда казалось. И так было в особенности из-за новой воздушной стратегии и морской авиации, которую он потребовал; причиной этого было то, что, несмотря на «ссоры» с Герингом, о которых он много пишет в своих мемуарах, он никогда не осмеливался на открытую пробу сил против него и не пытался стравить его с Гитлером. Хансен-Ноотаар вспоминал, что «особые отношения с Гитлером» Геринга всегда стояли первыми в повестке Дёница, когда он приходил к фюреру, но он всегда выходил от него, так и не затронув вопроса. «Я не могу, — говаривал он, — в конце концов, это не мое дело — вмешиваться в длительные отношения доверия между Гитлером и Герингом. И я поэтому уклоняюсь».

Что же до его собственных отношений с толстым и безвкусным рейхсмаршалом, то они сложились более удачно, чем у Редера, но это была не та радикальная перемена, которая была нужна, и кризис самого люфтваффе, равно как и постоянное вмешательство Гитлера, мешал взаимодействию с авиацией в том масштабе, который мог принести ощутимые результаты.

Гитлер не был готов сам форсировать события. Дёниц не подал прошения об отставке, вместо этого он пытался получить по отдельности особые самолеты для особых целей и использовал их в локальном взаимодействии с морскими силами, сохраняя при этом, насколько было возможно, хорошие отношения с «жирдяем».

Хансен-Ноотаар вспоминает одно столкновение между ними, которое закончилось тем, что Геринг отколол от своей изысканной формы бриллиантовый орден летчика и подал его Дёницу, который, к восторгу офицеров, которые за этим наблюдали, отколол свой орден подводника от своей военной синей куртки, но не протянул его Герингу. Это был типичный для него находчивый и уместный ответ. Фон Путткамер дает более короткую версию этого происшествия в своих мемуарах, намекая на то, что с этих пор Дёницу стало удаваться поладить с Герингом.

Остается только недоумевать относительно этого эпизода. В чем здесь причина — сила личности Геринга и его ум, или аура власти и давнего устойчивого положения в иерархии наци, или, может быть, его верность фюреру заставили Дёница ответить именно так, юмористически и дружелюбно, и вообще ладить с рейхсмаршалом на людях, в то время как в личных беседах с доверенными людьми он считал его виновником национальной катастрофы?

Когда они были с Хансеном-Ноотааром наедине, то называли Геринга «могильщиком рейха».