– Амина? – удивленно округляет глаза и активнее качает раскричавшуюся малышку, мою тезку.
– Простите, я тогда в таком состоянии была… Не сразу вас узнала, – дергает заторможенного мужа за рукав.
– Дорогой, это Амина! Она нашу дочку спасла.

– Я была не одна, - сдавленно отвечаю, чувствуя слабость и головокружение. Не выдержав, оседаю на край лавки.

– Да-да! Кстати, где тот доктор? – щебечет женщина, но я фокусируюсь на острой боли внутри.
– Он тоже здесь работает?

– Нет, он не местный, - выдыхаю с трудом, обхватывая живот руками. Морщусь от дискомфорта. – О-ох…

– Что с вами?

– Сейчас посижу немного, - говорю хрипло и, зажмурившись, тут же сгибаюсь пополам.
– Ой, мамочки!

Тетя возвращается, услышав мой крик. Садится на корточки напротив, уложив ладони мне на колени, всматривается в мое искаженное болью лицо.

– Аминочка, тебе плохо? Где болит, дочка? – по-родственному нашептывает, ласково поглаживая по бёдрам.

– Живот….
– лепечу жалобно.
– Тонус сильный. Сейчас отпустит.

– Говорила тебе, в больницу ложись, а ты… - причитает Элеонора, и в ее всегда добром, спокойном голосе проскальзывают нотки паники.
– Горе моё, господи. Ещё и дороги замело, ни один таксист не согласится к нам ехать. Может, на скорой?

– Слушайте, муж может отвезти вас, - предлагает женщина сквозь детский вопль. Крошка Амина плачет вместе со мной.
– Куда скажете! Мы ведь так вам благодарны, хоть чем-то отплатим! Правда, дорогой?

– Конечно.

Последние слова шелестят едва уловимо, заглушаемые шумом крови, пульсирующей в висках. Сопротивляться нет ни сил, ни смысла. Малыш, которому сейчас плохо, важнее. Я принимаю любую помощь, не до конца соображая, что происходит. Страх застилает разум. Мягкий шепот Элеоноры как путеводная звезда. Тетя едет со мной в машине, обнимает всю дорогу, убаюкивает и успокаивает, как мама непутевую доченьку.

Я же могу думать лишь о нашем с Германом ребёнке. Это единственное, что держит меня после всех невзгод и предательств. Как я жить дальше буду, если потеряю его?

Сломаюсь. Рассыплюсь на осколки.

Я готова на все, лишь бы сохранить кроху. В страхе я разрешаю нервной тете сообщить обо всем Демину, но уже не слышу, смогла ли она дозвониться. Мы как раз заходим в приемный покой, и мне навстречу вылетает Лана. Обнимает меня крепко, ни о чём не подозревая, и оглушающе восклицает мне на ухо:

– Амина, привет, дорогая! Ты возвращаешься к нам? Без тебя работа – рутина, даже обсудить или посоветоваться не с кем.

– Лан, нет. Я к вам за медицинской помощью. Примете? – аккуратно отстраняю ее от себя, и только сейчас она замечает мое заплаканное лицо. Настроение мгновенно меняется, когда я добиваю ее хлесткой фразой: - Кажется, угроза выкидыша.

Секундная заминка, но подруга быстро берет себя в руки.

– Не нервничай, главное! Сама знаешь, мы всех сохраняем!

– Не всех, - апатично поправляю ее, зная статистику.

– Отставить панику!
– бодро выпаливает.
– Сейчас палату одиночную организуем. Девочки!
– щелкает пальцами, поворачиваясь к стойке.

Меня оформляют в стационар, а тетю отправляют домой за вещами, ведь впопыхах мы не успели ничего с собой взять. Я приехала прямо в медицинском халате, только пальто наверх накинула. Будучи акушеркой, не раз ругала пациенток за тревожность и накручивание себя, а теперь сама не могу совладать с эмоциями.

Собрав себя по кусочкам, я прошу у Ланы укол без назначения врача, чтобы снять спазм, и она делает мне его, хоть и рискует получить по шапке от начальства. Боль утихает на время, а я хотя бы могу отдышаться и здраво оценить свое положение.

– На смене кто? – бросаю коротко, когда мы остаемся в палате вдвоем.

Лана мрачнеет, закусывает губу, и этот момент дверь открывается без стука. В небольшое помещение важно вплывает Богомолова, мгновенно заполняя всё своей тяжелой энергетикой, лениво окидывает меня взглядом, однако не спешит проводить осмотр. Каждое её движение словно специально замедлено, как фильм, поставленный на паузу. Даже говорит она с оттяжкой.

– Добрый день, Амина. Не беспокойся, твоему мужу мы сообщили, - бьёт, как обухом по голове, и мне вновь становится плохо.
– Марат будет здесь в течение часа, а потом решим, что с тобой делать.

Герман

Стерильная белизна больничных стен как саван окутывает чувства, погребая их глубоко внутри разбитой души. Все атрофировалось ещё в тот день, когда я получил прощальную записку.

«Не ищи меня, я никогда к тебе не вернусь».

Тем не менее, я ждал. Хоть какой-то сигнал, хоть весточку, хоть намек. Донимал соседку звонками, которая на время стала моими глазами и ушами. Но все напрасно. Несколько раз, улучив момент, когда слабый сын мог находиться без меня, я прилетал лично. Проверял квартиру, где всё оставалось нетронутым.