— Я исполнитель завещания Джоша.

Слова доходят до меня не сразу. В основном потому, что я понятия не имею, кто такой исполнитель завещания.

— Что? — Не в силах сдержаться, я злобно смотрю вверх на это, к несчастью, высокое бедствие моей жизни.

— Он назначил меня исполнителем, — повторяет Дом, и это по-прежнему ничего мне не говорит, что только сильнее меня раздражает. — Есть вещи, которые он хотел передать семье… — он жестом указывает на меня, будто я могла забыть, что Джош мне родня, — …и близким друзьям. Раз уж мы все здесь, я забронировал небольшую комнату, чтобы все могли собраться. Я всё раздам.

— Подожди, — огрызаюсь я. — Подожди-подожди-подожди. — Я размахиваю руками, пытаясь заставить его замолчать, прежде чем он скажет ещё что-нибудь, что выведет меня из себя. — Разве этим не должен заниматься, ну, юрист?

Дом смотрит на меня, его лицо ничего не выражает.

— Исполнителем не обязательно должен быть юрист. Назначить можно любого.

В его тоне я улавливаю безмолвный, осуждающий, вопрос. Ты, что, не позаботилась о своих делах на случай собственной смерти, Мэдди?

Нет, не позаботилась. Потому что я нормальный, блин, двадцатишестилетний человек.

— И Джош выбрал… тебя.

Мой брат выбрал Доминика Перри, мистера Ответственного Задрота, для этой важной посмертной должности.

А не меня.

Его сестру.

Ты издеваешься, Джош?

Мы ведь не были отстранёнными родственниками, едва знавшими друг друга. Мы были близки. Мы звонили друг другу каждую неделю, даже если он находился на другом конце света. У нас было столько внутренних шуток, что хватило бы на целую городскую библиотеку.

Когда Джош рассказал мне о своём диагнозе, он плакал, и я плакала, и мы обнимались, лгали друг другу, что он победит этот чёртов рак.

Но когда ему понадобился важный официальный исполнитель, Джош выбрал Дома.

Я бросаю злобный взгляд на фотографии с Джошем, расставленные на столе, и почти вижу, как он смеётся над моей злостью.

— У меня есть кое-что для тебя. От него. — Дом делает шаг назад, произнося эти слова, будто понимает, какую приманку бросает.

Что-то от Джоша. Даже если мой брат оставил это на попечение самого ненавистного мне человека в мире, я должна это получить.

Меня так и подмывает зарычать — Давай сюда! и потянуть руки, но всё же у меня есть хоть капля гордости.

Чуть-чуть.

— Ладно, — огрызаюсь я. — Пойду в твою особую комнату исполнителя.

Дом молча кивает и направляется вперёд. Ну хоть подальше от толпы незнакомцев.

Хотя… раз я иду в комнату с семьёй, это значит…

— Маделин! — Голос матери звучит, едва я переступаю порог. — О, Маделин, вот ты где.

Она быстро подходит ко мне, выглядя так, будто только что сошла с красной дорожки, в чёрном костюме и на каблуках. Лёгким движением подхватывает меня в объятия — почти так, словно делала это всю мою жизнь.

Не делала. Я могу пересчитать, сколько раз Сесилия Сандерсон меня обнимала, и у меня ещё останется несколько свободных пальцев.

— Мам. — Я неуклюже хлопаю её по спине, а потом просто опускаю руки.

Она отпускает меня и проводит ладонями по моим волосам.

— Нам нужно запомнить такие моменты.

Прежде чем я осознаю, что происходит, мама уже прижимает мою голову к своей груди, поднимает телефон и щёлкает камеру. У меня нет даже секунды, чтобы сказать, что это как раз тот день, который я хочу забыть под литрами джина.

Мама так же резко меня отпускает, и я, спотыкаясь, делаю шаг назад. Не то чтобы она заметила — она уже уткнулась в экран, явно готовясь выложить в сеть очередной пост о скорбящей матери и её любимой, выжившей дочери.

Чья-то твёрдая рука осторожно касается моей спины, удерживая меня от падения. Я бросаю взгляд в сторону — Дом. Но прежде чем я успеваю зашипеть на него, он уже отстраняется и проходит мимо, не сказав ни слова.

— Чёрный тебе не идёт, — негромко замечает Сесилия, отвлекая меня.

Не поверите, но это лишь слегка обидно по сравнению с другими комментариями, которые она раздавала мне на протяжении всей жизни.

— Спасибо, мам. Ценю обратную связь.

Я могла бы постараться сказать: Эй, мам, может, не стоит оскорблять свою дочь, которая надела чёрное только для того, чтобы оплакать умершего брата?

Но тогда в ответ получила бы закатывание глаз, за которым последовало бы обвинение в драматизме, а потом — бессмысленный спор, который ничего не изменил бы в её отношении ко мне. Если даже смерть Джоша не заставила Сесилию переосмыслить, как она обращается со своим единственным оставшимся ребёнком, то на что я могу надеяться?