К нам приближается ещё одна женщина, лениво потягивая мартини. Я радуюсь её появлению только потому, что теперь знаю — где-то тут есть бар.

— Привет, тётя Флоренс, — здороваюсь я.

Она мне не тётя. Флоренс — мать Сесилии, моя бабушка, и технически именно она меня растила, хотя воспитанием это назвать сложно. В основном она устанавливала правила, и если ловила меня или Джоша на их нарушении, просто запирала нас снаружи дома, пока мы не выкрикивали через окно достаточно извинений, чтобы заслужить вход обратно.

— Мэделин. Как там Сиэтл?

Флоренс прищуривается, изучая моё лицо.

— Я знаю, что там дожди, но ты вообще бываешь на солнце? Так никогда себе мужчину не найдёшь, выглядишь такой бледной.

Второй удар за день. Третий, если считать момент, когда Дом застал меня копающейся в коробке с бумажными салфетками.

— Знаешь, кажется, у нас иногда всё-таки бывает солнце. Надо бы уточнить. Не хотелось бы, чтобы люди подумали, что это я тут покойник.

Она морщится от моего сравнения.

К счастью, когда я смотрю мимо своих двух кровных родственниц, я замечаю компанию куда более приятных лиц. Ловко обхожу мать и оказываюсь в объятиях женщины, которая, будь у меня выбор, и родила бы меня.

— Мэдди! Ох, Мэдди. Мне так жаль.

Эмилия Перри, мать Дома, крепко меня обнимает. В этом объятии есть всё тепло и забота, которых так не хватало в материнском.

— Даже не знаю, что сказать.

Она держит меня близко, её руки тёплые, тело мягкое, длинные чёрные волосы пахнут ванилью.

— Всё в порядке.

Обычно я не люблю объятий, но с Эмилией не хочется отстраняться. Я чувствую, как за грудиной нарастает напряжение, но слёз по-прежнему нет.

Что со мной не так? Почему я не плачу?

Прошла уже неделя с тех пор, как врачи объявили Джоша мёртвым, но я ни разу не пролила ни слезинки.

Может, я такая же холодная, как моя мать и бабушка. Всегда думала, что я другая. Что смогла вырваться из их шаблона.

Но, возможно, я просто обманывала себя.

— О господи, посмотри на меня.

Эмилия отпускает меня и вынимает из кармана платок, промакивая мокрые щеки.

— Мистер Перри хотел прийти, но его срочно вызвали на операцию. Он передаёт тебе свою любовь.

Натаниэль Перри работает нейрохирургом в местной больнице, а Эмилия занимается благотворительными проектами в сфере зелёной энергетики. Или, по крайней мере, так было в последний раз, когда мы общались.

— Если тебе что-то нужно, просто скажи. Джош был нашей семьёй. Ты — наша семья.

Я семья?

В груди что-то сжимается, и я неосознанно потираю грудину.

— Спасибо, — тихо говорю я.

— Ты как семья, — уточняет жизнерадостный голос, и я поднимаю взгляд, встречаясь с парой игривых карих глаз в лице, похожем на… но не совсем таком же, как у человека, которого я ненавижу.

— Так что имей в виду, что родственных связей у нас нет. То есть, ну… если вдруг захочешь встречаться со мной, ничего странного в этом не будет, — с широкой, обворожительной улыбкой говорит он.

Адам Перри.

Рядом с ним его не менее симпатичный брат-близнец, Картер.

Младшие братья Дома, которых я помню ещё тощими тринадцатилетними пацанами, теперь возвышаются надо мной и матерью, выглядя так, будто только что сошли с олимпийской сборной по плаванию и вполне могли бы составить конкуренцию Майклу Фелпсу.

— В последний раз, когда я тебя видела, ты ещё не умел водить, — напоминаю ему.

— Ага, но теперь я уже взрослый. Могу отвезти тебя куда угодно. — Он многозначительно поднимает брови, и Картер фыркает.

— Ты сейчас клеишь меня на похоронах моего брата?

Флиртующая улыбка Адама мгновенно исчезает.

— Чёрт. Прости. Это было некстати.

— Нет, всё нормально. — Я протягиваю руку и хлопаю его по груди. За последние семь лет он явно накачался. — Ты отлично справлялся. Продолжай.

Его лицо тут же озаряется, как в тот раз, когда я отдала ему все свои батончики Кит-Кат после Хэллоуина.

— Правда? Окей. Помнишь тот фиолетовый бикини, в котором ты была…

— Нет.

Это одно слово, произнесённое низким, безапелляционным голосом, моментально обрывает комплимент Адама.