Она останавливает меня, прежде чем я успеваю отвернуться. — У тебя проблемы?

Она произносит этот вопрос так, как я никогда не слышал. Она задает его, как точит нож. Быстро, режуще и настойчиво. Ее голос требует правды.

— Нет. Я… я думаю, что у него могут быть.

И вот, наконец, она двигается. Она поднимает свое тело вверх, выпрямляясь в кошачьем жесте, и откидывает голову назад в жестком, бессердечном смехе.

— Если он мужчина, с ним все будет в порядке. Этот мир создан для таких ублюдков — они знают, как в нем выжить. Поверь мне. — Она ухмыляется. Зубы у нее белые и острые, один передний зуб слегка перекрывает другой. На ее ухмылке багровыми буквами и белой костью написано слово "опасность". — А теперь беги, красотка. Тебе здесь не место.

Я делаю то, что она говорит.

Когда такси останавливается у жилого дома, уже идет дождь. Я благодарю водителя и поднимаюсь к себе в квартиру, а в груди все сильнее закипают слезы. Что мне делать? Что, черт возьми, мне делать? Если с Яковом что-то случится, я не знаю, как я…

Я замираю на лестничной площадке коридора перед своей квартирой. Дверь полуоткрыта. Я обхватываю пальцами нож в кармане и протискиваюсь за дверь. Звук тяжелых шагов приводит меня на кухню.

А там, словно черная тень, стоит Яков Кавинский. Он улыбается сквозь маску ушибов и протягивает чашку с кофе и белый бумажный пакет, который держит в руках.

— Привет, Захара. Не слишком ли поздно для завтрака?

Яков

Я вырубаюсь за дверью квартиры Захары в Найтсбридже и просыпаюсь в темном и сыром помещении. Высоко надо мной флуоресцентные лампы бешено мерцают, как сердцебиение астматика. Если бы это была видеоигра, то именно в этом месте персонаж должен был бы часто умирать.

К счастью для меня, это реальная жизнь, и мне придется умереть только один раз.

Я пытаюсь перевернуться на спину, и тут мне в лицо летит ботинок. Он промахивается мимо моего носа на дюйм и врезается в щеку. Больно до жути, но я уже знаю, что боль будет наименьшей из моих проблем.

Ботинок врезается мне в плечо, переворачивая меня. Вот что я собирался сделать, ублюдок, хочу сказать я. Но не говорю. Вместо этого я моргаю и оглядываюсь по сторонам, пытаясь сориентироваться как можно быстрее.

Холодный бетон подо мной, флуоресцентные лампы, высокие стены, трубы и металлические лестницы. Какое-то промышленное место. Большое здание, возможно, пустое, возможно, где-то в глуши. Такое здание, куда тебя привел человек, который собирается заставить тебя кричать и не хочет, чтобы кто-то услышал.

Я смеюсь — мокрый звук, потому что мои легкие уже немного подсели. — Privyet, Papa.

Мой отец ненавидит, когда я говорю по-русски, и он ненавидит, когда я называю его "Papa", и он ненавидит меня больше всего на свете. И вообще он ненавистный человек, так что это о многом говорит.

На этот раз он сам бьет меня по лицу. Так я узнаю, как сильно он меня ненавидит. Мой отец — маньяк, деспот и жестокий человек, но он никогда не прибегает к насилию лично. Вот почему у него так много приспешников. Именно поэтому у него есть Антон, который стоит за его спиной со сложенными вместе руками и покорным выражением лица. Вот почему он держит меня рядом, атакующую собаку на коротком поводке.

— Ты думаешь, я отправил тебя в твою модную британскую школу, потому что хотел услышать, как ты коверкаешь мой язык? — говорит он. — Говори по-английски, шавка.

С последним ударом ботинком в челюсть он отступает назад и позволяет мне болезненно покачнуться. Я сижу и перевожу дыхание, руки лежат на коленях, голова низко опущена. Кровь и слюна стекают с моего подбородка на толстовку, уже мокрую и грязную от земли.

Дерьмо. Мне понадобилось меньше двух недель, чтобы испортить свой рождественский подарок.

— Я тоже рад тебя видеть, папа, — бормочу я. Я поднимаю два пальца и бросаю Антону извиняющийся взгляд. — Привет, dedushka.

Он почти незаметно качает головой из-за спины моего отца. Нет, это значит. Не делай этого, пацан. Не зарывай себя в могилу.

Но моя смерть назревала давно, и мы с Антоном знаем, что она всегда должна была произойти именно так. Может быть, никто из нас не ожидал, что мой отец приедет и передаст ее лично.

Видимо, это показывает, как сильно он заботится.

Отец стоит передо мной. Я смотрю на его начищенные до блеска ботинки, на безупречные складки брюк. Я предпочитаю не смотреть ему в лицо. Не потому, что мне страшно смотреть на него, а потому, что я боюсь красной вспышки неконтролируемой ярости, которая проносится во мне каждый раз, когда я смотрю на него.