В Советском Союзе 1920-х — начале 1930-х развестись было несложно. В случае обоюдного решения расторгнуть брак супруги просто шли в загс. Если же развода хотела только жена или только муж, дорога их лежала в суд — удовлетворяли иски без особых проблем. Такой порядок был установлен большевиками еще в 1917 году, с принятием декрета «О расторжении брака», благодаря которому у живущих в несчастных семьях появилось гораздо больше пространства для маневра по сравнению с временами Российской империи, когда дать разрешение на развод мог лишь Святейший синод, высший орган церковной власти.

Консервативный поворот, начавшийся при Сталине, не мог не затронуть и этот аспект жизни советских людей. Уже в 1936 году ЦИК и СНК СССР изменили порядок развода: теперь ставились отметки в общегражданский паспорт, и пошлина за каждый последующий развод увеличивалась (50 рублей за первый, 150 за второй, 300 за третий) [64] . Легкомысленное отношение к браку каралось материально.

Во время и особенно после войны советское государство продолжало контролировать личную жизнь советских людей. Так как браков (и, соответственно, детей, призванных увеличить прирост «народонаселения») требовалось больше, разводы окончательно стали неприемлемы для руководства страны.

Ключевую роль в ужесточении бракоразводного законодательства сыграл Указ Президиума Верховного Совета СССР от 8 июля 1944 года, установивший новую процедуру, крайне затратную для всех участников процесса, в том числе и финансово. Развод стал публичным и проводился только через суд. Сначала нужно было подать заявление в народный суд (то есть местный районный суд первой инстанции), заплатив пошлину. Обе стороны являлись на разбирательство, где у них подробно выясняли мотивы развода, вызывали и заслушивали свидетелей, причем миссией судей было примирить супругов. И только в случае, если у судьи ничего не получалось, истец или истица могли обратиться в вышестоящий — городской или областной — суд, за что им нужно было заплатить еще более высокую пошлину, от 50 до 200 рублей [65] .

Еще одна норма, бившая и по кошельку, и по частной жизни советских граждан, — предписание опубликовать за свой счет в местной газете объявление о возбуждении судебного производства о разводе. Расторжение брака больше не было частным делом: в него вовлекались пресса и суд, причем без всяких гарантий, что последний решит пойти навстречу истцам. Нина Покровская, заведующая отделом писем сатирического журнала «Крокодил», сама проходившая через развод в начале 1950-х, писала:

Сразу после революции одинаково законным признавался брак зарегистрированный и незарегистрированный. Развод был прост. Один из супругов пошел в ЗАГС и по его желанию получил документ о разводе. В результате создалось непростительно легкое отношение и к браку, и к семье. Хочу — живу, хочу — нет, хочу — женюсь, а расхочу, так завтра разведусь.

И пришлось правительству ужесточить законы. Теперь признается брак только зарегистрированный, и только он дает права имущественные, наследственные и прочие. А развод теперь должен пройти через длительную и тяжелую процедуру [66] .

Законы позднего сталинского времени давали судьям прозрачные инструкции, как вести бракоразводные дела. Так, в постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 16 сентября 1949 года «О судебной практике по делам о расторжении брака» говорилось, что расторгнуть брак суд может, только если «дальнейшее сохранение брака будет противоречить принципам коммунистической морали» [67] . Поэтому если судьи считали, что конфликты и проблемы в конкретной семье носили «преходящий» характер, то супругам в разводе они отказывали.

Одним из многих, кто на собственном опыте выяснял, насколько сложно развестись в СССР, был москвич Николай Сочнев, чей пятнадцатилетний брак с Оксаной Дементьевой с самого начала оказался не слишком счастливым. Детали его бракоразводного процесса хранятся в городском архиве Москвы. Заявление Николая на развод и сопутствующие документы — важное свидетельство эпохи, где зафиксированы как вечные проблемы супружеской жизни, так и характерный стиль судебных тяжб позднего сталинизма.

В своем заявлении Николай писал: с самого начала семейной жизни ему было ясно, что брак с Оксаной будет делом непростым. Во-первых, очевидно он ненавидел тещу, а она ненавидела его: называла «неудобным» и даже «элементарным» для своей дочери, а также обвиняла его в том, что он слишком бедный. Николай жаловался:

Мать жены представляет собою существо времен исторического прошлого <…> она ни разу не работала по найму в коллективах рабочей среды <…> Это обусловило ее мещанское — буржуазное мировоззрение на окружающую жизнь, сделав из нее нетерпимую гнилую мещанку! Ей в полной мере и с избытком присущи следующие отвратительные качества: лживость — на каждом слове, лицемерие — в совокупности с подлостью — на каждом шагу, эгоизм и честолюбие — в каждом действии, страсть к наживе и деньгам, а также постоянное стремление к моральному подавлению другой личности… [68]

Николай также утверждал, что с первых же дней их брака с Оксаной теща подогревала в дочери неприязнь к нему, любым способом пыталась их развести и даже активно искала Оксане нового ухажера. Когда началась война, Николай, квалифицированный специалист-механик, остался в Москве на производстве танков и, по его мнению, изрядно разочаровал этим Оксану и ее мать, которые надеялись, что он уйдет на фронт.

Тогда Оксана, пишет Николай, начала изменять мужу с военными-тыловиками: «Я был поглощен работой и частыми, длительными командировками на основные базы танкостроения, расположенные на востоке <…> До меня доходили слухи о нечистоплотном, безнравственном поведении {Оксаны} вместе с ее матерью. Но факты своей безнравственности они скрывали от меня оправданиями исключительной редкости по лживости и по своему цинизму: „Как ты смеешь, негодяй, так низко обвинять нас? Тебе после этого нет места в нашем доме!“ И с этим почти ежедневно следовали выгоны меня из дома и выбрасывание моих личных вещей…»