— За избавление от попечительства спасибо. Но из огня да в полымя… с какой стати? Нет уж, обойдусь.

Она почти прокричала, начиная багроветь от злости:

— Ты решил, что родители будут потакать? Не будут! Потому что я лично прослежу, чтобы и Василь Игнатьевич поступал правильно, а не по прихоти избалованного подростка!..

Я спросил с любопытством:

— И что вы, милая тётушка, сделаете?..

Она чуть не задохнулась от гнева.

— Не будешь слушаться, велю тебя выпороть, щенок.

Я улыбнулся, хотя уже и меня начало потряхивать от злости.

— Разве телесные наказания не запрещены?

Она злобно улыбнулась, показывая жёлтые, но крепкие, как слоновая кость, зубы.

— В тюрьмах, но не в армии и дома. Ты узнаешь, что такое смоченные в уксусе розги.

Я поинтересовался как можно спокойнее, но чувствую, как уже и я начинаю показывать зубы, а моё дыхание учащается:

— И что же, меня будут сечь розгами?

— И в полной мере, — процедила она люто. — Хорошо так, с оттяжкой!

— Здорово, — сказал я, отчего она дёрнулась и вперила в меня недоумевающий взгляд. — Кто будет сечь, вы, тётушка?

Она фыркнула.

— Я понаблюдаю. И посчитаю, чтобы отсчитали двадцать розог… нет, тридцать! А то и сорок, после чего тебя унесут на руках. А пороть будут конюхи.

Я покачал головой.

— Ангелина Игнатьевна, вы же не полная идиотка? Это моё имущество, мой дом. И здесь все подчиняются мне. В том числе и конюхи, которых у меня пока что нет, как нет и конюшни.

Она заявила победно:

— Ошибаешься, щенок! С той минуты, как попечительство вернулось к твоим родителям, они здесь хозяева. В их власти дать тебе денег на мороженое, и в их власти не дать. А других денег у тебя не будет, уж я прослежу!

Видя, что я не собираюсь уступать ей главное кресло, она развернулась и победно вышла, напоследок так бабахнув дверью, что рядом с косяком сорвалась с гвоздя некая картинка маслом и грохнулась на пол, посыпались осколки стекла.

Мои кулаки сами сжались так, что кожа на костяшках едва не треснула, а дыхание участилось, стало горячим, как у дракона. Это что же, вот так придётся отстаивать своё право на самостоятельность?

Настолько дико и глупо угрожать мне поркой, что даже на голову не лезет. Эта дура совершенно не понимает, что боярское время кончилось, понятие Рода быстро тает, испаряется, только самые кондовые где-то в глубине своих земель могут всерьёз говорить о родоплеменной власти, о традициях, о непрерывности Рода и поддержании родового дерева в надлежащем виде, но боярка заканчивается даже там, а в столице кончилась, кончилась, здесь совсем другие отношения…

Хотя, конечно, я перегнул, родовые отношения так быстро не уходят, но время в самом деле другое, стремительно появляется совсем другой класс людей, которых раньше не было: промышленники, торговцы, судовладельцы, хозяева рудников и заводов. И хотя власть пока ещё в руках аристократов, но слабеет, слабеет…

Но быть членом рода — так уютно… Там слабый человек обретает силу, он уже не оторванный листок, кружащийся ветром в воздухе, а листок на толстой ветке могучего дерева.

Он чувствует поддержку. Он чувствует силу. Не род для человека, а человек для рода, и тогда род несокрушим. И так удобно, когда всё за тебя решает Род, ты всегда не виноват, какую бы глупость Род не сотворил…

Я поднялся, злой на себя. Чего сижу? Ощущение такое, что не хочу выходить, чтобы не встречаться с этой силой Рода Вадбольских?.. Выходит, она меня уже начала нагибать?

Ещё больше озлившись, вышел, плотно закрыв дверь кабинета на все запоры, пошёл по коридору, громко топая и бросая по сторонам грозные взгляды.

Василий Игнатьевич, как я и ожидал, проводит время с Пелагеей Осиповной, как позже скажут, в активном отдыхе.

Тепло одетые возвращаются с прогулки по Невскому, я увидел издали как подошли к воротам, велел быстро:

— Шаляпин, доклад!

— Всё в порядке, — донесся басистый голос дрона. — Интереса к вашим родителям не замечено. Повышенного интереса.

— Бди, — велел я. — Если что, разрешаю применять спецсредства.

— Слушаюсь!

Дежурный у ворот быстро распахнул для них калитку, я поспешил навстречу, обнял, сказал с нежностью:

— Не простудитесь, погода какая-то не такая, как хочется.

Пелагея Осиповна сказала расчувственно:

— Похудел ты как… Много работы? Пойдем в дом, пообедаем…

Я вздохнул, развел руки.

— Не могу, срочно в Лицей. Там турнир, будет Государь Император, обязаны быть все курсанты с чистыми шеями и вымытыми ушами. Я люблю вас! Увидимся!