У меня оставалась секунда, чтобы решить, что делать: реагировать или игнорировать. Ежели случайно он прицелился точно, я успею отскочить в сторону, как клоун на родео. В противном случае я могу спокойно оставаться на месте и глядеть, как он поднимает пыль.

Первая попытка Пьерро показалась мне отличной. И я отпрыгнул в сторону. Он с храпом промчался мимо, высоко задрав свой с кисточкой хвост. Через тридцать футов он затормозил и остановился, затем с озадаченным видом начал метаться рысью из стороны в сторону, пытаясь найти свою мишень. Но я был несколько меньших размеров, чем железнодорожный состав, поэтому он меня не заметил. Тогда я на двадцать футов отодвинулся назад. Услышав шум, он возмущенно чихнул «прруффф!» и снова бросился в атаку.

На сей раз мне не пришлось менять позицию. Пьерро настолько плохо выбрал себе угол зрения, что промахнулся очень намного. Третья его попытка оказалась еще хуже, и через пять-шесть промахов он прекратил свои атаки. Сконфуженный и явно расстроенный, он сопел, ворчал, тряс головой и молотил копытом по земле. Дав ему десять минут на выпускание пара, я выдал свое местоположение: запрыгал и заухал, как павиан.

Пьерро поднял голову, начал бег рысью по направлению ко мне, но внезапно под углом в девяносто градусов он заметил крошечную кассию и изменил курс. Пыхтя изо всех сил, он домчался до нее галопом и оказался в 150 футах слева от меня. Следующие десять минут он, разыскивая меня, носился взад и вперед, подняв голову. Старался он как только мог, но лишь потратил всю свою энергию на два крошечных деревца и заросли колючего кустарника. Когда же наконец он меня обнаружил, то кинулся, промахнулся, кинулся снова и, разумеется, промахнулся еще больше.

После огромного количества непопаданий безумно усталые полторы тонны несчастной рогатой ярости, ворча, уселись на задние ноги. Тогда с криком масаев я сам пошел в атаку на носорога. Охваченный ужасом, он с трудом поднялся на ноги и уставился на меня. Я находился в двадцати футах. Он в панике помчался к дальнему концу крааля. «Самый великий хитрец во всей Африке», как назвал его Карл Экли, был позорно одурачен.

Эти дурацкие маневры мы совершали еще четыре дня, но на носорога я больше не нападал. Лишь увертывался или стоял на месте. Пьерро же продолжал атаковать… и промахиваться… и снова атаковать. Я, в свою очередь, рассуждал так: если он привыкнет к моему виду, то, как только поймет, что я не опасен, захочет удовлетворить свое любопытство.

Первый намек на взаимопонимание появился в конце четвертого дня, когда я, подойдя к нему, оказался в десяти футах от его головы, и он, вместо того чтобы ринуться в атаку или отступить, просто спокойно смотрел на меня. Спустя мгновение он все же заволновался и попятился. Чтобы его успокоить, я с шумом отступил. Он вернулся обратно, но нападать не стал: я целиком находился в поле его зрения и представлял собой уже знакомое, хотя и странное явление. Осмелившись, я сделал шаг к нему. Он сделал шаг назад. Тогда шаг назад сделал м, и шаг вперед сделал он.

Этот вальс с различными вариациями мы танцевали с ним целый месяц. Мне было на редкость скучно, особенно в сравнении с теми быстрыми и эффектными результатами, которые достигаются в общении с более умными животными. Моего взрослого льва Симбу на арене заднего двора моего дома в Кирении я приручил за два дня и обучил его по команде сидеть, стоять, лежать, кувыркаться, забираться на стойку и прыгать через огненное кольцо за срок менее месяца. Теперь же мы с Пьерро только и делали, что шагали вперед, назад, вперед и снова назад. Мои друзья и семья пророчили мне смерть под копытами носорога, но все явно шло к тому, что погибну я скорее от скуки… или же от низвержения небесного свода.

Наконец, в один прекрасный день, наступила великая победа. Я стоял в паре футах от головы Пьерро. Внезапно он повернул рог, длиной в два фута, ко мне и потерся своей кожаной щекой о мою руку. В ответ я сердечно похлопал его по шее, предполагая, что носорог, как и слон, предпочитает ласку слегка возбуждающей щекотке. Он ткнул рогом мне в ребра и пересчитал их. Я отбежал на дюжину шагов в сторону, с интересом ожидая его реакции. Он начал разгоняться рысью. Я стоял прямо перед ним, но, когда Пьерро стал приближаться, отходить не стал. Когда его рог оказался в двух футах от моей груди, он остановился, поднял голову и с нежностью оглядел меня.

Я перевел дух и снова дружески похлопал его по шее. Затем я побрел по краалю, стараясь находиться впереди, чтобы он мог легко меня видеть. Пьерро послушно следовал за мной, будто трехтысячефунтовый ягненок, — что было, кстати, совсем неудивительно, — и время от времени игриво подталкивал меня рогом.

Через неделю мы с рогатой яростью играли в мяч. Мяч был сделан из бычьей шкуры и набит соломой. Я подавал его Пьерро рукой, а он возвращал мне его рогом. Играющие в крикет слоны Джона Гриндла высмеяли бы нас и выгнали с поля, но носорогу этот вид спорта пришелся по душе, и он с энтузиазмом шлепал по мячу, правда, попадал редко. Его физические недостатки мешали ему играть в более мудреные игры: он был слишком близорук, не умел прыгать, даже перебираться через препятствия и был лишен приспособления для «хватки», например, ловкого, как у слона, хобота.

Превратить носорога в скаковую лошадь мне показалось более соблазнительным проектом. Несмотря на то, что по сравнению с обычной лошадью Пьерро выглядел карликом, своими размерами он походил на знаменитых французских першеронов — породу лошадей, которых крестоносцы приучили таскать на себе тяжелых рыцарей, облаченных в громоздкие доспехи. Большой першерон достигает высоты в семнадцать ладоней (пять футов и восемь дюймов до плеча) и веса в тонну. Самый большой мерин-першерон за всю историю, по кличке Доктор Ле Жеар, который испустил дух в 1919 году в Сент-Луисе, штат Миссури, на самом деле был больше моего носорога. Великий Ле Жеар в плече достигал высоты семи футов (на два фута выше, чем Пьерро), длины — от носа до хвоста шестнадцати футов (то есть на семь футов длиннее), но весил примерно столько же — 2995 фунтов.