Леопард корчился и извивался, хрипел и задыхался. Словно тот человек, который ездил верхом на тигре, я продолжал цепляться за него, а он все катался и катался по тропе и по кустам вместе со мной. И хотя я превосходил его весом в два раза, он таскал на себе мои 250 фунтов так, словно я был обыкновенной игрушкой.

«Кису! Кису! — закричал я носильщикам. — Нож! Нож!»

Но страх перед леопардом был настолько велик, что ни один из перепуганных носильщиков не сдвинулся с места и даже не попытался бросить мне нож. Мало того, целых двадцать кошмарных минут никто из них не шел мне на помощь, в то время как я, фигурально выражаясь, дрался как лев. И когда я уже начал сдавать, капита малость осмелел и, выйдя из кустов, кинул огромный, длинный нож с лезвием.

Он упал в двадцати футах от меня.

Мне удалось подтащить леопарда поближе к ножу. Тут я отпустил его левую переднюю лапу, засунул ее прямо под него, а сам навалился сверху всем своим весом. В результате я сумел схватить нож левой рукой, при этом правой, изувеченной, продолжал удерживать зверя. Стиснув в руке неудобный нож, я ухитрился возобновить свою хватку. И теперь, кувыркаясь вместе с леопардом, пытался вонзить нож ему в сердце.

Нож чуть не выскользнул у меня из руки. Огромный кот дернулся, и мне с большим трудом удалось удержать его. Я опять взмахнул ножом, но леопард снова попытался вырваться на свободу, и, промахнувшись, я ткнул ножом в грудь себе — холодный металл скользнул по ребрам. Рванувшись в сторону, я вонзил нож ему в сердце. Длинное лезвие вошло в тело Чуи почти по рукоятку, но он продолжал бороться еще три-четыре минуты, пока не умер.

Я лежал на земле совершенно без сил. Леопарду не удалось ни укусить меня, ни поцарапать, но мои руки и ноги были полностью покрыты красными изломанными линиями, будто паутиной. Это были царапины от колючих кустов.

Другие, более известные, поединки леопарда с человеком обычно кончались серьезными травмами или гибелью человека. Такой была схватка Карла Экли, известного американского зоолога и приверженца охраны природы, с восьмифунтовой самкой леопарда. Экли опрометчиво дважды выстрелил в нее из ружья и попал ей в ногу и в шею, и тогда она набросилась на него. Когтями она попыталась вцепиться ему в яремную вену, но ей помешала раненая лапа (как успел заметить Экли), и кошка, промахнувшись, вцепилась зубами ему в предплечье. Он стал ее душить, она же продолжала его жевать, и тогда он запихал ей руку в глотку так, что та была не в состоянии закрыть пасть, после чего ему удалось коленями сломать ей пару ребер, а затем он прикончил ее ножом.

Леопард, с которым я столкнулся лицом к морде, дав ему преимущество в одну целую лапу, был здоровым самцом весом в 120 фунтов, в самом расцвете сил и лет. На его теле я не нашел никаких шрамов от пуль, он, по всей видимости, здорово проголодался, раз решился, несмотря на свою разборчивость в пище, напасть на перепуганного носильщика.

Если бы ему удалось вырваться, эта история имела бы более живописный конец. Он растерзал бы меня за считанные минуты, а потом уволок труп, весом в 250 фунтов, в чащу, вырвал бы из него кишки и закопал их. Начав обгладывать труп с лица, он бы, наверное, насыщался как гурман, — не то что лев, который начинает есть с нижних частей тела. Расправившись с носом, языком, ушами, сердцем, печенью и легкими, при этом проглотив немалое количество кожи и плоти, леопард поместил бы останки в развилине дерева. Принимая во внимание мой вес, ему бы пришлось повозиться, но, как известно, леопарды могут затаскивать на дерево добычу, весом в три раза превышающую его собственный, например, жирафенка, весящего больше 300 фунтов. Затем каждую ночь он бы наносил визит в свою воздушную кладовую, чтобы посмаковать мясо, которое, разлагаясь все сильнее, становилось бы более острым и нежным на вкус. Леопарды и львы обожают разлагающуюся мертвечину и пожирают ее столь же охотно, что и гиена, славящаяся своей дурной репутацией, стервятник или крокодил. И как только предоставляется удобный случай, леопард утаскивает свою добычу подальше от гиен. Из всех крупных африканских кошачьих один гепард терпеть не может мертвечину и редко возвращается к убитой им добыче.

Предубеждение по отношению к гиенам и к другим животным, питающимся падалью, основывается главным образом на их пристрастии к мертвечине и на их предполагаемой «трусости», что абсолютно нелогично. Ведь мы же не осуждаем «лучшего друга человека» — собаку, питающуюся мертвечиной. Не наказываем цыпленка, который клюет дохлятину. Не изгоняем вон из страны птицу — гордость Америки — белоголового орлана, который обожает падаль не меньше свежего мяса. И мы также не предаем анафеме кое-какие этнические группы, например эскимосов, предпочитающих мясо позеленевшее, или каннибалов балега в Конго, которые выдерживают человеческое мясо под водой, как крокодилы. И уж если оставаться честными до конца, мы с таким же успехом можем осудить и самих себя за то, что поедаем замороженные бифштексы и вонючие сыры, вместо того чтобы впиться зубами в еще трепещущую, только что убитую добычу.

Но вот что еще интересно: стервятники, которые слетаются на падаль уже через несколько минут, редко прикасаются к добыче Чуи, даже если сам Чуи крепко спит в пещере или в зарослях, за полумили от кладовой. Стервятники парят очень высоко, полагаясь исключительно на свое великолепное зрение, позволяющее им обнаружить в саванне умирающих или уже мертвых животных. Возможно, за сплошной листвой им трудно заметить добычу. Подобное объяснение не является таким уж удовлетворительным, хотя оно более походит на правду, чем те идиотские теории, которые я слышал от охотников. Некоторые из них даже утверждают, будто Чуи «заключил сделку» с орлом-скоморохом. Орел якобы целый день охраняет кладовую леопарда от стервятников, а за свою службу ежедневно получает пару фунтов мяса.

Хохлатый, ярко оперенный орел-скоморох обязательно урвет кусок от добычи леопарда, но едва ли по условиям «сделки». Орел-скоморох летает не очень высоко над землей, и потому ему легче обнаружить труп на дереве. Отыскав добычу леопарда, он несколько часов кряду подлетает к ней и отщипывает по кусочку. Размером он меньше стервятников — примерно двадцать футов в длину, и его потребности гораздо скромнее.

Что же касается Чуи, то, как мне представляется, он не станет вступать ни в какую сделку с птицей, разве только в смертельную. Леопард не вступает в сделку ни с кем, не имеет дела даже с другим животным. Помимо прочего, такая «сделка» предполагает, что обе стороны обладают абстрактным мышлением, да и другими человеческими свойствами, которые на самом деле напрочь отсутствуют и у животного, и у птицы.

Конголезцы тоже сочиняют подобные выдумки и басни о взаимоотношениях животных самых различных видов. Некоторые из сказок, на удивление убедительные, основаны на симбиотических или социальных отношениях; другие, наподобие охотничьего фольклора, описывают поведение, более свойственное человеку, чем животному. Легенды подобного рода являются отображением жизни местного населения: звери-персонажи живут в роскошно меблированных хижинах, возделывают поля и вырубают леса, а также занимаются коммерческой деятельностью — ящерицы занимают деньги у леопардов, антилопы подают на крокодилов в суд, а черепахи пишут письма-протесты в Бельгийский районный комиссариат. То есть идет непрекращающийся спор между европейцами и вождями племен, бесконечный поток дискуссий, соглашений, разногласий, вражды и настоящих судов.